Про меня и Свету. Дневник онкологического больного - Вероника Севостьянова

Если честно, то я уже даже почти привыкла, что, покупая лекарства в аптеке, зачастую приобретаешь болеутоляющие, которые ничего не утоляют, жаропонижающие, что не могут понижать, и противовоспалительные, скорее вызывающие, чем снимающие воспаление. Мел вместо лекарства во многих российских упаковках. И я не думаю, что к онкобольным те деятели, которые подделывают таблетки, относятся менее цинично. Конечно, подделывают, несмотря на то что в моем случае фиктивный препарат вызвал бы не просто неприятные ощущения, а привел к реальной смерти. И я не удивляюсь налаженному производству, понимая, что деньги не пахнут. Но я другого понять не могу. Упаковка из тридцати таблеток стоит всего сто рублей, выгода-то особая в чем при этом фальшивом производстве? Или курочка по зернышку, а убийца – по сто рублей за человеческую жизнь?

В общем, в Финляндию я съездила, но лекарство там мне купить не удалось. Несколько пачек необходимых таблеток мне уже переслала из Израиля Людмила. В Израиле одна упаковка стоит десять евро.

31 января

Ох! Продолжаю пожинать “плоды радиационного облучения”. Помните, я писала, что радиация вызывает полнейшую тупость и нескончаемую сонливость? Вот последствия собственного тупизма до сих пор и ощущаю.

За время лечения рака у меня рассыпались четыре зуба. Да-да, химиотерапия и радиация настолько агрессивны, что кроме всем известного облысения мы еще получаем отваливающиеся ногти и испорченные зубы. Но ногти хотя бы, как известно, отрастут. А зубы надо лечить и восстанавливать. Восстановить лично мне удастся только три. Именно три мне потихоньку замазывали “до лучших времен” в период химий. Ходила я в свою соседнюю клинику, объясняла Елене Александровне, что ничего лечить пока нельзя, что организм ослаблен, что любое излишнее вмешательство при таких показателях крови грозит непредвиденными последствиями, и она приостанавливала процесс разрушения как могла, и мы обе ждали дня, когда можно будет начать полноценное лечение. А с четвертым зубом я пошла в другую клинику. “Почему?” – спросили у меня все мои знакомые и друзья. А я могла ответить лишь пятью словами: “Радиация виновата. Тупила я тогда”.

В суд бы подать стоило на ту клинику, одну из крупнейших в Санкт-Петербурге, кстати, но жалко мне тратить время. Поэтому в моем активе больше нет одного из зубов, а на память о нем, утраченном, остались лишь трудно поддающийся лечению односторонний одонтогенный гайморит, чек на несколько тысяч за полуторачасовое хирургическое удаление и ряд писем от хозяина клиники. Этот эскулап в электронной корреспонденции мне подробно рассказал, что с моим заболеванием вообще не стоило приходить в приличную клинику. По его мнению, нам, онкобольным, в принципе надо сразу укрываться белой простыней и тихонько самостоятельно ползти в сторону кладбища. Вы скажете, так не бывает? Бывает. За время, прошедшее с постановки диагноза, я поняла, что не зря раньше предупреждали о том, что лучше не рассказывать о своей болезни. Лично я уже неоднократно слышала, что лечить нас – только зря деньги тратить, ну и еще со мной перестали общаться некоторые из моих, казалось бы, хороших знакомых. Впрочем, что это я о грустном? Потерян же только один зуб. А над всеми остальными уже несколько дней колдует волшебник, стоматологический техник Кирилл Юрьевич. А его ассистент Оксана при каждой нашей встрече приговаривает: “Я так вами горжусь, вы такая молодец, я уверена, что у вас и дальше все получится”. И я благодарна им. Они мне дарят надежду, что в нашем обществе хороших людей намного больше. Ведь правда, после таких слов понимаешь, что есть смысл и жить и дальше?

7 февраля

Платить или не платить врачам? Конечно, это каждый решает для себя сам и в зависимости от ситуации, но, так или иначе, эта тема обсуждается в любом месте, где встретились хотя бы двое больных. Самое интересное, что стены почти каждой клиники оклеены многочисленными призывами бороться со взяточничеством и коррупцией. И везде непременно будут телефоны вышестоящих организаций, адреса для анонимного обращения и сайты прокуратуры. Звонит ли кто туда? Думаю, да. Но, скорее всего, звонят те, кто уже на грани, кто потерял надежду. Знаете, такой последний крик души, когда исправить все равно уже ничего нельзя. А если у человека онкологический диагноз, то тратить время на борьбу он не будет. В онкологии очень многое решает время, и заболевший и его родственники совершенно логично рассуждают, что пока жалоба пройдет через все инстанции, то помощь уже может и не понадобиться.

Алевтина заболела в семье первой. Подозрения были на рак матки и рак молочной железы. Пока врачи боролись с опухолью матки, рак молочной железы перешел уже в третью стадию. Почему нельзя было лечить сразу два органа? Аля говорит, что первыми взяли материалы на исследование из матки и, обнаружив раковые клетки, на все остальное просто махнули рукой. А она сама были абсолютно уверена, что если проводят такое агрессивное лечение, то оно непременно скажется и на второй опухоли. Поэтому промолчала просто Аля, постеснялась напомнить, что небольшая шишка есть у нее и в груди. “Ведь, они же врачи, – была уверена она, – им же лучше знать”. А теперь ей сказали, что рак в груди запущен, что организм ослаблен, что проводить второе лечение сразу после первого опасно. В общем, ни к операции, ни к химиотерапии ее не допустили. А потом на встречу с доктором съездила ее дочь. Вопрос с лечением решился, но допуск к каждому сеансу химии обходится в двадцать тысяч рублей в конверте. Я мрачно уточняю: “Аля, а что, после того как вы заплатили доктору, ваш организм сразу стал сильнее и здоровее? Теперь лечение для вас не опасно?” А она и сама все понимает. Но сейчас, когда они каждый месяц платят эти деньги, у нее есть хотя бы небольшая толика веры, что ее могут вылечить. Ну, или продлить жизнь.

А два месяца назад онкологический диагноз поставили и мужу Алевтины. Он даже засмеялся, когда узнал эту новость: “Ну, это ты меня, Алька, заразила”. Нет-нет, конечно, он знает, что рак не заразен, но смех это тоже лекарство. И теперь они ездят на лечение вдвоем, и вдвоем над своими болезнями смеются. А мне, знаете, кого больше всех жаль? Дочку. Потому что быть рядом с заболевшими любимыми людьми, как мне кажется, это даже тяжелее, чем болеть самому.

“А вы сколько заплатили за операцию?” – спрашивала меня Лена, разглядывая мой аккуратный шов. Мы тогда еще все вместе лежали в маммологическом хирургическом отделении и Лену только готовили к оперативному вмешательству. “Нисколько”, – отвечаю я и объясняю свои устоявшиеся жизненные принципы. Отблагодарить я могу только в том случае, если все сделано правильно, если я довольна, если получен желаемый результат. Потому что я твердо уверена, что плохой врач, получив взятку, лучше лечить не станет. А настоящий доктор, он и без финансовой подмазки помнит клятву Гиппократа. Таня работает начальником отдела крупной организации-монополиста и придерживается тех же идей. “Вот-вот, – соглашается она с моими словами, – я тоже понимаю, что если я поддамся на условия шантажа, а ведь это именно шантаж, то, скорее всего, лечить меня будут плохо. Так уж устроен человек, видит, что ему готовы платить просто так, и берет спокойно деньги. А если уже заплачено, то зачем стараться?”