Ночные бродяги - Гарри Килворт

Другие ласки таскали куски металла к печи, где третьи закидывали эти куски в огромный котел, где кипел металл. Смотреть на это было и интересно, и страшно одновременно. Плакса буквально не мог отвести глаз от этого зрелища — не каждый день увидишь кипящий металл, который играет всеми красками — белой, желтой, красной и оранжевой, затем темнеет и становится вишневого цвета, чтобы потом снова раскалиться добела.

— Шевелитесь, — приказал норка-надсмотрщик, подталкивая Плаксу. — Не зевай по сторонам.

— А что мы будем делать? — поинтересовался Грязнуля. — Чем мы будем заниматься? Должен вас предупредить, что непременно расскажу властям об этом местечке, и вам придется провести в тюрьме не меньше сотни лет. Мне вас жаль. Но если нас немедленно отпустят, я готов замолвить за вас словечко.

Надсмотрщик ткнул его палкой:

— Пошевеливайся! Я не собираюсь терять время на глупую болтовню! — А потом, обращаясь к Плаксе, добавил: — Вижу, тебе понравилось смотреть на металл, так что поднимайся, будешь кидать куски железа в большой котел. Но берегись. Это — самая опасная работа. Если на тебя попадет раскаленный металл, он прожжет в тебе здоровенную дыру, и к утру ты помрешь. Это как заработать пулю, только пуля маленькая, а дыра от металла будет куда больше.

— Я не хочу, — задрожав, заскулил Плакса. — Лучше я буду грузить уголь.

— Ты будешь делать то, что тебе прикажут, — отрезал норка. — Иначе получишь палкой по спине.

— Я буду бросать металл в котел, — прорычал Грязнуля. — Я пойду наверх. А он пускай грузит уголь. Думаю, он вполне может поднять корзину. Только постарайся не подходить к нам слишком близко, чтобы я не вылил тебе на голову немножко жидкого железа.

Норка вытаращил глаза и побледнел, видимо представив, как ему на голову выливается расплавленный металл.

— Только попробуй сделать что-нибудь подобное, и ты сильно об этом пожалеешь.

— Может, и пожалею, только ты-то это уже вряд ли увидишь, — ответил неугомонный Грязнуля.

И ласки приступили к работе. В цеху было невыносимо жарко, но никто из рабочих не жаловался. Если кто-то пытался выразить недовольство, неумолимый горностай-надсмотрщик тотчас пресекал подобные попытки своей дубинкой. Плакса попытался разузнать, как сюда попали другие.

— Мы попали сюда через работный дом, — объяснил один из ласок, оглядевшись по сторонам, чтобы надсмотрщик не заметил, что он болтает. — Мы все обнищали, но однажды утром к нам пришли горностаи и предложили «подходящую работу». Подходящую! Ха! Посмотри, чем это закончилось!

— Но как вы оказались в такой нищете?

— Все очень просто. Я работал в порту, но на мое место взяли племянника одного из начальников, а меня выкинули на улицу. А потом я уже никак не мог найти работу, как ни старался. Мне угрожала долговая тюрьма, так я и попал в работный дом. А оттуда на эту проклятую фабрику. И теперь я отсюда никуда уже не денусь.

— Ужасно, — пробормотал Плакса.

— Ну, моему брату пришлось еще хуже. Он настолько оголодал, что пошел и украл кусок хлеба. За это его отправили на остров Южный, где серные рудники. Хуже тамошней работы и быть ничего не может. Пыль все время летит в глаза, забивается в нос и рот и разъедает их. Так что лучше уж быть рабом тут, чем заживо гнить на серных рудниках.

— Наверное, — сказал Плакса, яростно вонзая лопату в уголь, — к ним как раз приближался надсмотрщик. — Только я бы предпочел сидеть у себя дома в Туманном.

— Можешь распрощаться со своими мечтами. Отсюда выбраться невозможно. Нигель и Синтия никому не позволят ускользнуть.

Плакса перекидывал уголь и злился. Он то и дело посматривал на Грязнулю, который работал наверху, вываливая куски металла в котел. Плакса видел, насколько это опасно. В нескольких местах мех Грязнули уже дымился. И Плакса чувствовал себя виноватым — ведь из-за него Грязнуля попал на такую опасную работу.

В другом конце огромного цеха ласки собирали паровые и заводные механизмы. Тут были и снегоуборочные, и поливальные машины, плуги и бетономешалки, и многое другое.

Удивительно, но, несмотря на то что ласки были здесь рабами, они точно так же соперничали, как и свободные приверженцы пружинных и паровых механизмов в Туманном. Ласки-сборщики постоянно спорили и ругались, выясняя, чьи механизмы лучше.

Это соперничество перешло, казалось, даже на сами машины, хотя они и были неживыми. Иногда какая-нибудь из машин как бы сходила с ума и начинала крушить своих соперников. Плакса и Грязнуля сами видели, как одна из паровых машин для перемешивания патоки взревела, словно раненый зверь, и, разбрызгивая горячий сироп, бросилась на пружинные механизмы, давя их. Это продолжалось до тех пор, пока более крупная и тяжелая пружинная машина не положила конец бесчинству, просто-напросто раздавив назойливого врага.

— Ну и глупость, — проворчал Плакса, глядя, как хлещет пар из труб, трубок и трубочек раздавленного механизма. — Кто только придумал это соперничество? Совершенная ерунда.

Когда их смена наконец закончилась, ласок сковали друг с другом и отвели в длинный барак. Оттуда как раз выходили те, кому предстояло работать в ночную смену. Выглядели они такими же утомленными и изнуренными, как и их только что закончившие работу товарищи по несчастью. Через весь барак у самого пола тянулся длинный металлический прут, к которому пленников приковали на ночь.

На полу валялись нагретые ушедшими в ночную смену тонкие соломенные матрасы и жалкие одеяла. Плаксе и Грязнуле приказали сесть на «кровати» и ждать ужина, который подавал механический повар.

— Прекрасно, — сказал Грязнуля, взяв в лапы миску с баландой. — Просто отлично.

— Шутишь? — осведомился один из норок-надсмотрщиков. Он недоуменно посмотрел на второго своего товарища, но тот лишь пожал плечами.

— Шучу? Вовсе нет. Я совершенно серьезен. Мне довелось побывать в таком месте, по сравнению с которым это покажется настоящим раем. Там было в тысячу раз хуже. Так что я весьма рад, что оказался в этом санатории.

— И где же такое местечко? — заинтересовался норка.

— Нет, тебе я этого сказать не могу. Тебе станет плохо. Я собственными глазами видел, как взрослые здоровые горностаи падали в обморок, едва я начинал рассказывать им о том, где побывал. Тебе бы тошно стало, вздумай я поделиться с тобой воспоминаниями. Ты вот думаешь, что ты очень жестокий, но на самом деле ты даже не представляешь, что такое настоящая жестокость.

— Ха! — пробормотал норка, хотя было видно, что его заинтриговало, где же находится такое ужасное место и что в нем такого ужасного. Впрочем, он понимал, что если начнет настаивать на том, чтобы ему немедленно все сообщили, то потеряет всякое уважение заключенных. Так что он решил, что подождет, пока ласка сам ему все не расскажет. А ласка тем временем уплетал скудный ужин с таким аппетитом, словно ему предложили отобедать в лучшем ресторане. Поев, он растянулся на матрасе и, уставившись в потолок, со счастливым вздохом сообщил:

— Вот это жизнь! Ну и повезло же мне!

А надсмотрщик посмотрел на своего напарника и сказал:

— Я из него сегодня же вытрясу, где он побывал. Помяни мои слова, он будет умолять, чтобы я его выслушал!

22

А пока наши друзья бедствовали на севере Поднебесного, Бриония занималась самыми обычными делами в столице. Она принимала больных в работном доме в самой бедной части Туманного. Конечно, у нее были и богатые пациенты из Шквалистого Поместья, которые платили ей за услуги, и платили весьма неплохо. Вот на эти-то деньги она и смогла устроить бесплатную клинику для бедняков. Разумеется, она работала не одна, но с двумя такими же бескорыстными, как и она, врачами, которых звали Роза и Медуница. Бедняки выстраивались в огромную очередь, чтобы попасть в их клинику. С какими только жалобами сюда не приходили! У одного распухла лапа так, что бедняга не мог ходить, у другого воспалился глаз, у третьего болело ухо. В общем, что бы ни случилось, все спешили в клинику Брионии.

Она любила свою работу, каждый день ласка с радостью принимала больных, лечила воспаления, накладывала швы и перевязывала раны. Единственным, что раздражало ее в клинике, был ласка-помощник, выполнявший обязанности регистратора. Нет, он отлично справлялся с работой, и в общем-то все три врача были бы им довольны, если бы не его ужасная привычка свистеть сквозь зубы. А если он не свистел, то напевал вполголоса или по меньшей мере мурлыкал себе под нос. С этим можно было бы смириться — у кого из нас нет недостатков? — но дело в том, что он знал всего лишь одну песню «Все хорошо, прекрасная маркиза», а в этой песне помнил только последнюю строчку. И повторял ее снова и снова. В итоге ласки-врачи ставили компрессы и пластыри, мерили температуру и осматривали больных под непрерывный аккомпанемент: «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!» Вместо остальных слов, которых помощник не помнил, он мурлыкал нечто вроде «ля-ля-ля».