Порфира и олива - Жильбер Синуэ

— Аполлония больше нет! С Эсквилином покончено! Здесь нас бесповоротно возвратили к нашему истинному положению. Ты можешь это понять? Мы снова стали тем, чем никогда не переставали быть: слугами. Рабами.

Он приподнялся, опершись на локоть, и с вызывающей насмешкой проворчал:

— Это твой бог внушает тебе столь трогательную покорность?

— Ты глупый, Калликст, ты навсегда останешься глупым мальчишкой.

— Она права, — раздался голос Карвилия. — То, что ты выкинул, — чистое ребячество и могло навлечь на тебя самые тяжкие последствия. И это при том, что среди всех нас ты, вероятно, больше прочих имеешь шанс добиться, чтобы новый хозяин тебя оценил.

— А ты, Карвилий, в самом деле, считаешь, что заслужить высокую оценку этого толстяка — цель, заслуживающая труда? Да оглянись же вокруг. Вся эта назойливая роскошь — не более чем попытка скрыть пустоту и мерзость.

— Я же не цензор, а раб, и, стало быть...

Тут он осекся. В комнату неожиданно ввалился управитель с двумя помощниками, притащившими вороха одежды.

— Вот новые туники и хламиды. Переоденьтесь, поскольку вам предстоит жить под здешним кровом, вы не будете носить ничего другого.

Раздача хламид и туник происходила при общем молчании. Краткий миг колебания — и первые из вновь прибывших, скрепя сердце, стали сбрасывать свою одежду. Нагота не смущала их, они ведь были завсегдатаями терм; что им претило, так это надобность облачиться в это одинаковое для всех платье, внушавшее такое чувство, будто они и впрямь стали безымянными, взаимозаменяемыми предметами.

Флавия и Карвилий последовали примеру своих товарищей. Калликст, схватив свою новую одежду, рассмотрел ее, потом резко смял в кулаках. Почуяв беду, Флавия вскрикнула:

— Нет, не надо!..

Но было уже поздно. Управитель, который все время исподтишка приглядывался к фракийцу, вмешался:

— Вот как, приятель? Наряд тебе не по вкусу?

— Я этого не надену, — напрямик заявил Калликст, отстраняя Флавию.

— Как ты сказал?

— Эта одежда из шерсти, не так ли?

— Да, и что?

— Я приверженец культа Орфея. Поэтому я отказываюсь есть и носить, что бы то ни было, имеющее животное происхождение.

В зале наступила такая тишина, что не осталось иных звуков, кроме отрывистых стонов ветра, беснующегося по ту сторону слуховых окошек. Управитель, побледнев как смерть, направился к фракийцу, разглядывая его так, будто не мог поверить глазам. Он открыл было рот, но сказать ничего не успел — раздался голос, резкий, как щелканье бича:

— Елеазар! Почему ты не даешь этому человеку льняной одежды?

Молодая женщина, задрапированная во что-то шелковое с меховым подбоем, стояла на пороге, небрежно опершись на дверной косяк.

— Хозяйка, — залепетал управитель, — мы же... у нас нет льняной одежды для рабов.

— Тогда оставь ему ту, что на нем.

— Но... это против правил.

— Не бойся. Я сама поговорю с дядей.

— Очень хорошо. Если ты берешь ответственность на себя...

— Ну да. А теперь ступай.

Вилликус ретировался, однако прежде бросил на Калликста взгляд, не предвещавший добра.

— Ты храбр, — заговорила Маллия, не смущаясь присутствием других рабов. — Чтобы перечить Елеазару, нужна отвага. Должна признаться, мне это понравилось.

— Я благодарен тебе за вмешательство, — отвечал Калликст, сохраняя нейтральный тон.

— У тебя есть на то основания. Елеазар, не имея ни золотого кольца всадника, ни сенаторского латиклавия, утешается тем, что тиранит маленький мирок, находящийся у него под началом. Бросив ему вызов, ты нажил смертельного врага. Но не бойся, я буду тебе покровительствовать.

Не дав Калликсту времени для ответа, она повернулась и пошла прочь. Но прежде чем переступить порог, произнесла тоном, не оставляющим никаких сомнений в том, что у нее на уме:

— Мы скоро увидимся...

Она исчезла, и наступило смущенное молчание. Оно длилось и длилось. Флавия нарушила его первой:

— И в самом деле, Калликст, Карвилий был прав. Нет никакого сомнения, что в этом доме ты будешь оценен больше нас всех.

Прошла неделя, а его никто все еще не уведомил о том, что от него требуется. В то утро он проснулся угрюмый, подавленный. Сердце щемило, как в тисках, безотчетная тревога грызла его. Так бывало всякий раз, когда он видел во сне отца. Сон этот, всегда один и тот же, был чередой видений прошлого: родные озера, прогулки, леса, ощущение счастья, а потом эта мозаика в единый миг разлетается на осколки, чтобы кануть в темноту.

Карвилия направили работать на кухню, Флавию — в услужение к племяннице Карпофора. Что до него, он доселе понятия не имел, какое ему уготовано занятие. Как ни парадоксально, безделье его угнетало. С тех пор как Аполлоний открыл перед ним мир чисел, он пристрастился к нему. Манипулируя более или менее значительными денежными суммами, он кончил тем, что стал испытывать от этого ощущение некоего — разумеется, весьма относительного — могущества.

Наконец, спустя еще три дня, его повели к всаднику. В покоях, куда он вошел, было множество ниш, украшенных нефритовыми статуэтками. Мозаика, покрывавшая пол, напоминала большой ковер с вытканными на нем алыми и сиреневыми цветами. В ожидании прибытия Карпофора он получил возможность хорошенько рассмотреть этажерки, возвышающиеся по обе стороны широкого окна, откуда открывался живописный ландшафт, и малость оседающие под тяжестью множества медных трубок с папирусами внутри. Меблировку довершали широкий, массивный дубовый стол и два одноместных ложа, выточенных из экзотических древесных пород таких богатых расцветок, что их спинки смахивали на плюмажи из павлиньих перьев.

Вскоре появился и Карпофор.

Он совсем не изменился с того последнего раза, когда Калликст встречал его у Аполлония. Все такая же внушительная фигура, голый череп сверкает, в физиономию вделаны те же в высшей степени своеобычные круглые глаза, по которым мудрено что-либо прочесть, зато сами они так и пронизывают тебя насквозь. С некоторым нажимом он произнес:

— Полагаю, ты так же, как мы все, был глубоко опечален кончиной этого бедняги Аполлония?

Калликст кивнул.

— Ты что, лишился дара речи?

— Нет, — выдавил тот немного сдавленным голосом.

— Отлично. Ты меня успокоил.

Выдержал явно умышленную паузу, затем продолжал:

— Поскольку у меня есть планы на твой счет.

Прежде чем приступить к дальнейшим объяснениям, Карпофор неторопливо растянулся на ложе, удобно расположившись между двумя шелковыми подушками и сбросив сандалии.

— Прошло уже около двух недель, как ты здесь. Ты без сомнения должен был заметить, что между домом твоего прежнего хозяина и всем этим — широким кругообразным жестом руки он выразительно подкрепил свою речь — существует большая разница в размерах. Кроме виноделия и изготовления одежды, которые, надобно уточнить, являются не более чем второстепенными занятиями, мои заботы распределяются между торговлей с Африкой и строительством или, вернее, перестройкой особняков.