Медная пуговица - Лев Овалов

– Но ведь от меня потребуют код? – спросил я.

– Будет и код, – согласился Железнов. – За три дня вам придется основательно его выучить.

Уходя, Железнов извлек из кармана небольшой пульверизатор и распылил перед дверьми какой-то порошок.

– Зачем это? – удивился я.

– Пыль, цемент, – объяснил Железнов. – Вернувшись сюда, вы сразу узнаете, был ли здесь кто-нибудь после нас.

Мы вышли. Ничто не нарушало унылого спокойствия зимнего дня в опустелом дачном поселке. Только долговязый субъект переместился поближе к нашей даче.

Мы сели в машину, и Железнов с пренебрежительным равнодушием поехал прямо на незнакомца, заставив его поспешно отскочить в сторону.

На следующий день я позвонил в гестапо.

– Господин обергруппенфюрер, это Берзинь, – назвался я. – Вам угодно прогуляться со мной в среду за город?

– В среду или в четверг? – почему-то переспросил Эдингер.

– Мне кажется, среда более приятна для разговоров, – ответил я.

– Хорошо, пусть будет в среду, – согласился он.

Это был довольно торжественный выезд: впереди два мотоциклиста, затем лимузин Эдингера, в ко­то­ром находились Эдингер, я и еще двое гес­та­пов­цев, как выяснилось в дальнейшем, инженер, спе­ци­а­лист по связи, и радист, и, наконец, сзади открытая ма­шина с охраной.

В продолжение всей дороги Эдингер са­мо­до­воль­но молчал, но, подъезжая к даче, внезапно об­ра­тился ко мне:

– Не указывайте мне местонахождения своей рации, Блейк…

По всей вероятности, ему очень хотелось поразить меня. Утверждающим жестом он указал на дачу с железным петухом.

– Здесь?

Кажется, я неплохо разыграл свое изумление, потому что у Эдингера вырвался довольный смешок.

– Видите, Блейк, нам все известно, – самодовольно произнес он. – Я лишь хотел проверить, насколько вы правдивы. – Он подошел к калитке и пригласил меня идти вперед. – Показывайте.

Я открыл двери и посмотрел под ноги: не было никаких следов, но и не было пыли; кто-то, кто был здесь после Железнова и меня, подмел пыль, уничтожая свои следы.

Мы прошли в кухню, спустились в погреб, я сдвинул бочку, и мы очутились перед передатчиком.

Я слегка поклонился Эдингеру.

– Прошу вас. – И не преминул слегка его упрекнуть: – А вы еще сомневались во мне!

Эдингер обернулся к инженеру:

– Ознакомьтесь, господин Штраус.

Инженер наклонился, радист подал ему отвертку, он быстро отвинтил какую-то деталь, осмотрел, заглянул еще куда-то. Все это делалось очень быстро, квалифицированно, со всем знанием предмета.

– Да, господин обергруппенфюрер, это английский аппарат, – подтвердил он. – Изготовлен на Острове.

– Тем лучше, – одобрительно сказал Эдингер и обратился ко мне: – Когда вы на нем работаете?

– Дважды в месяц, – объяснил я. – Четырнадцатого и двадцать восьмого, от четырнадцати до пятнадцати, одиннадцать и шесть десятых.

– О, вы совсем молодец! – похвалил меня Эдингер. – Теперь я понимаю, почему среда приятнее четверга. Сегодня четырнадцатое.

Он взглянул на часы, позвал радиста:

– Пауль!

Взглянул на меня:

– Позывные?

– «Rule Britannia!» – сказал я.

– Отзыв?

– «Britannia rules the waves!»

– Отлично, – сказал Эдингер. – Сейчас тринадцать сорок. Благодарю вас, господин Берзинь, за то, что вы выбрали такое подходящее время. Ганс, к аппарату! Слышали позывные… И затем переходите на прием.

Потянулись минуты томительного ожидания.

Ганс работал.

Я, конечно, понимал, что в этот день все было предусмотрено с обеих сторон, но все же облегченно вздохнул, когда заметил, что Ганс услышал ответ…

Эдингер властно указал мне на аппарат:

– Говорите!

Я стал вести разговор с помощью изученного мною кода, разговор от имени Блейка, о каких-то текущих делах, о положении в Риге, о всяких слухах, побранил немцев…

Эдингер и его сотрудники напряженно прислушивались и всматривались в меня.

– Это Лондон? – спросил Эдингер, когда я закончил разговор.

– Нет, Стокгольм, майор Хавергам, – объяснил я. – Резидент нашей службы, через него я связываюсь с Лондоном.

– Молодец, Берзинь! – еще раз похвалил меня Эдин­гер. – Порядка ради мы попытаемся запеленговать вашего Хавергама, но, я вижу, вы ведете честную игру…

В Риге он потребовал от меня код, и я по памяти написал у него в кабинете большинство условных обозначений, а затем, спустя день, привез ему аккуратно переписанную табличку.

– Отлично, Блейк, – одобрил обергруппенфюрер. – Теперь мы сами будем связываться с вашим Хавергамом, очередь за агентурной сетью. Если она будет того стоить, вы получите железный крест.

«Или пулю в затылок, – подумал я. – Кто знает, захотите ли вы и дальше возиться с Дэвисом Блейком!»

– Эту сеть не так просто подготовить к передаче, – уклончиво сказал я. – Но я постараюсь.

Однако Эдингер был так доволен моим подарком, что я мог еще какое-то время тянуть с передачей агентуры.

Что касается рации, мне больше не пришлось ее видеть; не знаю, что уж там передавали и принимали немцы, но, судя по тому, что Эдингер не высказывал мне никаких претензий, «майор Хавергам» находился на должной высоте. Тогда это меня даже слегка удивляло, и только впоследствии я убедился, что все, что ни делал Пронин, всегда делалось серьезно, основательно и так, чтобы никого и ни в чем нельзя было подвести.

Но, пожалуй, за исключением этого эпизода моя личная жизнь в течение всей зимы текла на редкость монотонно. Я действительно пытался обнаружить тщательно законспирированную агентурную сеть Блейка, и мои усилия не могли ускользнуть от внимания гестапо. Эдингер, считая, что я работаю на него, набрался до поры до времени терпения. Но мне тоже приходилось запастись терпением в ожидании благоприятного стечения обстоятельств, и если бы не вечера, которые я иногда проводил с Железновым, я бы ощущал свое одиночество очень остро.

Что касается времени, проведенного мною в Риге вместе с Виктором, его мне не забыть никогда.

Может быть, именно в Железнове наиболее полно отразилось все то, чем наделило людей наше советское общество: железная воля, непреклонность в достижении поставленной перед собой цели, неумение идти ни на какие компромиссы и в то же время удивительная мягкость души, необыкновенная скромность и пренебрежение своими личными интересами.

По отношению ко мне он был внимателен, деликатен, заботлив, трудно было найти себе лучшего товарища.

Помню, как-то сидели мы с Железновым вечером дома. Янковская только что ушла, поэтому Виктор мог без церемоний попить со мной чаю.

Где-то шли бои, где-то лилась кровь наших братьев, в самой Риге ни на мгновение не прекращалась невидимая ожесточенная борьба с гитлеровцами, но в комнате, где мы находились, все было спокойно, тихо, уютно, все настраивало на мирный лад.

И вдруг Виктор, закинув руки за голову, мечтательно сказал:

– До чего же мне хочется побывать сейчас на партийном собрании, на самом обыкновенном собрании, где обсуждаются самые обыкновенные вопросы!

С каким-то сыновним вниманием относился он к Марте; впрочем, привязался к Марте и я. Она была простой, хорошей женщиной, которая работала и у Блейка, и у других, у кого служила еще до Блейка, просто из-за куска хлеба; всей своей жизнью была она связана с трудовой Ригой, и, так как многие ее близкие пострадали от гитлеровцев, она, догадываясь о том, что и я и Виктор не те, за кого мы себя выдаем, относилась к нам с симпатией и все больше и больше становилась Для нас близким и родным человеком.

Гораздо сложнее складывались мои отношения с Янковской.

Можно сказать, что она относилась ко мне даже неплохо, оберегала меня, подсказывала, как вести себя с немцами, регулировала мои отношения с Эдингером и старалась сблизить с Гренером, – во всяком случае, делала все, чтобы никто не усомнился в том, что я Блейк. Многое, слишком многое связывало ее с этим человеком!

Шпион, резидент английской разведки, Блейк собирал в Прибалтике военную информацию, собирал для того, чтобы в случае возникновения пожара, в случае столкновения Германии с Советским Союзом Великобритания могла бы таскать из огня каштаны…

Свои обязанности он выполнял, должно быть, неплохо, судя по деньгам, которые перешли от него ко мне, но было, по-видимому, еще что-то, что он должен был сделать или делал и почему английская разведка решила законсервировать его в Риге на время войны и почему обхаживала его немецкая разведка; помимо текущей работы, он служил еще, если можно так выразиться, политике дальнего прицела.

И должно быть, слишком выгодна была эта игра, если Янковская после смерти Блейка не хотела из нее выходить. Думаю, что именно поэтому она, с одной стороны, подогревала ко мне интерес нацистов, а с другой – подавляла возникавшее против меня раздражение.

Но думаю также, что Янковская не ограничивалась тем, что играла роль моей помощницы; она, несомненно, была непосредственно связана с немецкой разведкой и выполняла какие-то ее поручения; об этом, несомненно, свидетельствовала ее близость с Гренером.