Дюк (ЛП) - Гаджиала Джессика

Но очень редко это просто невинное невежество.

Невежественные люди, ну, как правило, тоже глупы.

И глупые люди реагировали на такие вещи, как их страхи, насилием.

Ночью нас укладывали спать в кроватку под флагом Конфедерации с арийским кругом в центре.

Я никогда не знал о Сэме и его Зеленых Яйцах с Ветчиной (прим. перев.: Детская книга доктора Сьюза, впервые опубликованная 12 августа 1960 года).

Я ни разу не слышал ни слова о Шарлотте и ее паутине (прим. перев.: «Паути́на Шарло́тты» — детская книга американского писателя Элвина Брукса Уайта, впервые опубликованная в 1952 году).

Но к шести годам я уже мог произносить прямые цитаты из Майн Кампф (прим. перев.: автобиографическая книга лидера нацистской партии Адольфа Гитлера).

В возрасте десяти лет я протестовал против похорон гея, который не делал ничего, кроме как жил своей мирной жизнью и делил свое тело с мужчинами.

В одиннадцать лет я шел по улице в полной нацистской форме, извергая какое-то дерьмо, которое я даже не могу позволить себе думать, что оно было настолько грязным, используя слова, которые я вообще не имел права использовать, не говоря уже о моем возрасте.

Видите ли, дело в том, что я принадлежал не просто к среднему типу людей, вскормленных кукурузой, размахивающих Библией (прим. перев.: имеется в виду Нацистская Библия), вооруженных оружием, размахивающих флагом Конфедерации, расистской семьи. О, нет. Я принадлежал к семье, в которой три поколения погрязли в разжигании ненависти. И, будучи старшим сыном, да, у дорогих, старого папочки и дедушки, были грандиозные планы на мое лидерское будущее.

— Мир катится к чертовой матери в трубу, — сказал мне отец, стоя на заднем крыльце фермы, которая когда-то была просто фермой.

Но в течение предыдущих полутора лет все изменилось. Оружие и боеприпасы были сложены в кучу. Был возведен забор с колючей проволокой и электрифицирован. Затем началось строительство. О первом я не спрашивал. Я решил, что это еще один сарай для инструментов, или для животных, или для хранения вещей, или для чего-то еще, черт возьми, что мои папаша и дедушка вбили себе в голову. Они вечно работали над дерьмом.

Но когда один превратился в два, а два каким-то образом превратились в восемь, да, я начал спрашивать.

— Дюк, нам нужно защитить себя, — продолжал он, кивая на одного из мужчин, который проходил мимо, неся доски. — И нет никакого способа сделать это, разбросав все в двадцати разных местах, когда дерьмо попадает в вентилятор.

— Вы перевозите наших людей на ферму? — спросил я, глядя на маленькие здания, не понимая, как один человек может жить в нем, не говоря уже о семьях. И у наших людей, да, у них были семьи. Мужчины обрюхачивали женщин до тех пор, пока те не могли больше рожать детей.

— Все идет так, как должно, наши люди будут обращаться к нам за руководством, за ответами, за помощью. Кроме того, таким образом, следующее поколение может вырасти среди себе подобных. Они не будут подвергнуты всему этому расовому смешению и ублюдочности нашей истории.

Эта «ублюдочность нашей истории» означала такие вещи, как движение за гражданские права, женское движение, негативное отношение к югу во время Гражданской войны, тот факт, что мы почти уничтожили целую коренную расу, и что Гитлер был, ну, чем угодно, кроме яркой и сияющей звезды.

— Мы будем учиться на дому? — спросил я, пятнадцатилетний, это была не слишком противная идее не сидеть в классе по шесть часов в день, изучая дерьмо, которое мне буквально никогда не понадобится знать в моей взрослой жизни.

— Ты? Нет, сынок, — сказал он, с улыбкой качая головой. — Нет. Теперь ты мужчина. Ты будешь работать здесь.

И я был там.

В один миг я был обычным пятнадцатилетним подростком, который ходил в школу и ненавидел ее.

В следующий миг меня вытащили под предлогом религиозных соображений, и я внезапно оказался ответственным за надзор за строительством амбара для припасов. Неважно, что я ни хрена не смыслил в строительстве и что все люди, работающие под моим началом, тоже это знали. Я был сыном их лидера. Это была должность, заслуживающая уважения, даже если я ни хрена не делал, чтобы заслужить ее.

Лидер.

Мой отец был лидером.

Мой дед был в прошлом лидером, пока у него не забарахлило сердце.

Не было ничего из того дерьма Великого Мага (прим. перев.: Великий маг — титул лидера Ку-клукс-клана в южных штатах (в 1866-72), позднее их стали именовать Имперскими магами), над которым смеялась моя семья.

— Все это показушники, большинство из этого, — сказал мой дед, когда мы смотрели, как ряд белых простыней пикетировал перед зданием суда в тот день, когда молодого чернокожего обвиняли в изнасиловании молодой белой женщины.

Видите ли, обвинение было чушью собачьей.

Я знал это, потому что слушал, как мой отец наставлял ее, как продать эту историю копам. Я видел, как моя мать рвала на ней одежду и делала синяки на ее бедрах.

Я также знал, что парень сядет за это.

Они всегда так делали.

Система была настроена против них, и моя семья была в восторге от этого.

— Ничего не сделали, чтобы убрать ублюдка, но появился здесь, как будто они были тут с самого начала. Чертовы киски, — сказал он, сплюнул на землю порцию жевательного табака и пошел прочь.

Я был единственным, кто остался и наблюдал за замешательством, болью, предательством и страхом на лице этого восемнадцатилетнего парня, когда ему вынесли приговор и отправили в тюрьму.

Но даже если бы они были тут, я сомневался, что выражение его лица обеспокоило бы кого-либо из них. Почему это беспокоило меня по сей день, оставалось загадкой. Может быть, это было потому, что я так долго ходил в государственную школу в эпоху, когда различие прославлялось. Может быть, мне повезло, что у меня была приличная голова на плечах, а не мозг, полный страха и жестокости, как у остальных.

Несмотря на это, что-то внутри меня изменилось в тот день.

На следующий день рождения меня затащили в сарай, и на моем плече была вытатуирована свастика. Именно это и было сделано. Я был единственным из них, у кого этого не было. Половина парней щеголяли с татуировками на руках и шее, демонстрируя свою ненависть. К этому моменту все наши маленькие домики были заняты. Мужчины, женщины и особенно дети были повсюду, черт возьми. Вы не могли пройти и двух футов за дверь, не наткнувшись на одного из них.

— Нет ничего лучше, чем сообщество единомышленников мужчин и женщин, — сказал мой дед, сообщив мне, что есть планы по развитию, чтобы на ферме жило больше семей.

Мне бы очень хотелось сказать, что я ненавидел каждую минуту своей жизни; мне действительно хотелось.

Но дело в том, что жизнь не всегда состояла из ненависти и страха и подготовки к какой-то неизбежной (как они думали) расовой войне. Жизнь была просто жизнью. И для людей с такой сильной способностью ненавидеть было удивительно, как много любви они могли дать людям, которых считали единомышленниками. Если вы были больны, для вас был суп. Если вы были ранены, ваши домашние дела выполнялись без всяких просьб. Если вы изо всех сил учились стрелять, ловить рыбу, драться, завязывать узлы… во всяком случае, кто-то был рад протянуть терпеливую руку помощи. Матери помогали другим матерям, так что у всех было свободное время. Мужчины обеспечивали свои семьи.

Это было, если вы посмотрите поверх Арийских татуировок и вездесущих Нацистских реликвий, причудливый тип сообщества.

За исключением того, что с годами повестка дня становилась все более и более враждебной. Внезапно, однажды летом, запасы оружия увеличились настолько, что я начал обращать на это внимание. А потом как-то вечером я зашел в сарай и увидел круг мужчин, сидящих вокруг кого-то, кто, совершенно очевидно, даже для того, кто никогда раньше этого не видел, собирал самодельные бомбы.

Никто не слышал, как я вошел, поэтому я стоял и слушал, либо слишком любопытный, либо слишком ошеломленный, чтобы двигаться.