На перекрестке двух миров - Юлия Цыпленкова

на траву. Роса, промочившая его одежду, помехой не стала, да и не был Ивер Стренхетт неженкой. — Куда она могла деться? Почему мы не ищем в деревне? Почему топчемся по берегу и лесу, когда она, возможно, где-то там?

— Не думаю, что она там, — ответил магистр. — Собаки залаяли сразу, едва мы приблизились, и тот крестьянин вышел раньше, чем мы вошли в деревню. Если бы Шанриз вошла в деревню, то этот мужчина увидел бы ее, а он сказал, что никого не было.

— Быть может потому, что он и скрыл ее у себя? — сузив глаза, вопросил государь.

— Мы были в его доме…

— Но разве обыскивали?!

Чуть помедлив, чтобы задавить ответное раздражение, магистр произнес:

— Ваше Величество, нижайше прошу меня простить, но это не Камерат, и устраивать обыск в доме чужого подданного было бы ошибкой. Так нас примут за разбойников и окажутся правы. Мне бы не хотелось, чтобы на моего сюзерена напало мужичье. Нужно действовать иначе…

— Пожри тебя псы Аденфора, Элькос! — рявкнул монарх. — Моя невеста где-то здесь, и я хочу ее вернуть! Не для того я выжидал столько лет, чтобы сейчас всё потерять! Идем, я хочу осмотреть дом, если потребуется и дом за домом, и ты мне в этом поможешь. Если понадобится, то влезешь ему в голову. Ты услышал меня?

— Да, государь, — ровно ответил магистр.

Но обыск так ничего и не дал. Ни в доме крестьянина, который дал фонари, ни в одном из десяти других домов. Герцогиня Канаторская и королевская невеста исчезла. Надежда на то, что гвардейцам посчастливилось больше, и они сделали то, что задумали, рухнула, едва магистр взглянул в мрачные лица. В какой-то момент им всем даже подумалось, что я утонула в озере, но от такого подозрения дружно отмахнулись, никому верить в подобный исход не хотелось.

В Аритан они вернулись одинаково злыми, измотанными и подавленными. Элькос предлагал государю сразу отправиться в столицу, но тот отмахнулся — в замке дожидались своей участи герцогиня и маг.

— Займитесь моей теткой, — велел мрачный монарх. — Она отправится к владетелю Аритана и должна выглядеть… хотя бы сносно. Я пообщаюсь с магом.

— Думаю, сеть, раскинутая ее светлостью велика, — заметил Элькос.

— И я скоро всё узнаю, — ответил король. — Я уничтожу их всех, попомните мое слово, магистр. Заговоры — это мое дело, а вы, — он посмотрел на мага и отчеканил: — Верните мне жену! — После выдохнул и велел: — Приступайте.

Монарх уже собрался уйти к магу, и Элькос поспешил предупредить:

— Государь, он должен быть в разуме. Его разумом займусь я.

— Разумеется, — усмехнулся Его Величество, и каждый занялся своим делом.

А спустя некоторое время начался «покос». По обвинению в государственной измене были заточены пожизненно или казнены пять высокопоставленных сановников, командующий королевской гвардией и сошки поменьше. Навсегда утеряли милость несколько высоких родов, были подвергнуты наказаниям фрейлины герцогини Аританской и прислуга. Что до Ильмы Стиренд, то ее у государя отбили Дренг и Элькос, а графиня Энкетт взяла к себе компаньонкой, а спустя год выдала замуж за одного из своих кузенов. Ныне ее милость успела разрешиться дочерью и, кажется, была вполне счастлива. Об иных причастных к заговору говорить не стану. Скажу только, что король вычистил ряды знати, среднего и простого сословия нещадно, и никто не думал его осуждать. Вслух так уж точно.

И, как бы Ив не тянул, но молчать долго о моем исчезновении было невозможно. Слухи из дворца и без того уже успели просочиться, а я была не той персоной, чье отсутствие могло остаться незамеченным. Но главное, приближался день свадьбы, а вести в храм было некого. И тогда о происшествии было объявлено, как объявлены и имена врагов Камерата, и народная ярость была направлена на заговорщиков.

Мои родные об исчезновении узнали почти сразу. После третьей попытки найти меня, Элькос пришел к дядюшке.

— Куда пропала Шанриз? — спросил его сиятельство, увидев хмурого магистра. — Король запер ее во дворце? И почему вы так мрачны, друг мой? — А после подался вперед и впился в мага пристальным взором: — Что случилось? Он… он что-то сделал с девочкой?

Элькос устало потер лицо и ответил:

— И да, и нет, — а затем объяснил, что хотел этим сказать.

Далее было потрясение и сердечный приступ. Следом слезы Амберли и молчаливая ярость барона Гарда, а еще чуть позже известия докатились и до Тибада. Сам король явился к его сиятельству уже после оглашения печальных событий. Он долго сидел в молчании, постукивая кончиками пальцев по подлокотнику кресла, после порывисто поднялся и объявил:

— Если у вас возникнут вопросы или потребности, можете приходить во дворец, я приму и выслушаю. Дело вашего рода должно продолжаться. Вы под моим покровительством.

И ушел. Более ничего сказано не было. То же самое произошло и в Тибаде, разве только с той разницей, что в поместье приехал Дренг и передал моему отцу послание от государя. А к письму был приложен документ, в котором подтверждалось, что баронам Тенерис из рода Доло перешли права на графство Тибад, как и титул. В письме же государь уведомлял о своей поддержке, помощи и покровительстве.

Удостоился новой милости и мой кузен — Томил Фристен-Доло, он получил повышение и поместье в королевских угодьях. Но был еще кое-кто имевший непосредственное касательство ко мне. О нет! Я говорю вовсе не о человеке. Удостоился королевских милостей не кто иной, как господин Аметист. Теперь его баловали и ласкали лошадиное самолюбие в два раза больше. Еще полтора года назад монарх иногда навещал его, выгуливал и брал в Лакас. Впрочем, это было полтора года назад, когда магистр Элькос еще не покинул короля, потому знал в точности.

Но в год моего исчезновения Двор впервые остался в столице. Тогда были особенно активны мои поиски. Власти Бегренса и агенты Тайной службы Камерата рыли землю княжества и сопредельных территорий. Да и наше королевство прошли вдоль и поперек. Не забыли и Ришем. По приказу короля там следствие вели особенно придирчиво, однако даже эта усиленная работа не дала результатов.

Жизнь во дворце в этот период, особенно в первые полгода была нелегкой. Месяца три государь был особенно желчен и придирчив ко всем подряд, даже к верному Дренгу. Чуть позже смягчился и стал чаще задумчив и молчалив. Однако придирался по-прежнему к любому, едва видел к этому повод. Но после того как миновали месяцев шесть-семь повышенная раздражительность Его Величества пошла на убыль, и придворные немного выдохнули, решив, что время исцелило государя.