Русалья неделя - Воздвиженская Елена

– Что же, задумал ты значит извести старую?

Кивнул Ермолай.

– Нелегко это будет. Сила у ведьмы большая, почитай, пятый век на свете живёт.

– Да как же это? – не поверил парень.

– А вот так. С вас она жизнь берёт. Тем и свою продлевает. Замечал, поди, как только ведьмы не видать, приболела, так в деревне вашей помирает кто-то? Да не из старых, а из молодых!

Задумался Ермолай, мороз пробежал по коже, а ведь правду мужик говорит, так и есть. Как только кто молодой помрёт в деревне, так на другой день ведьма бодрее бодрого по деревне бежит, да по сторонам зыркает. Так вон оно в чём дело-то. А дока дальше говорит:

– Только и её силы не вечны. Тело уже совсем дряхлое. Однако просто ждать, ничего не делая, долго придётся. Она лет двести ещё протянет.

– Нет! – отвечает Ермолай, – Нельзя ждать! Это ж сколько зла она ещё успеет сотворить за это время!

– Вот и хочу я тебя научить, как от старой избавиться. Слушай меня внимательно. Ведьма эта – двоедушник к тому же.

– Как это? – спрашивает Ермолай.

– Две сущности у неё. Одна Божья (ведь как ни крути, а и она Божья душа, Творцом созданная однажды), а другая нечистая, от дьявола, которому продалась она, чтобы творить мерзкие свои занятия. Когда спит ведьма, тогда-то злая душа её отделяется от тела, и летает по свету, творит гадости, а хорошая в теле покоится. В такой-то момент и можно ведьму погубить.

Только спит она не как мы с тобой, каждую ночь, а раз в месяц. Коль сумеешь терпения набраться и это время застать, тогда научу что сделать. Но дело это опасное, учти. Можешь и сам погибнуть.

– Может, ты мне поможешь?

– Я не могу. Если я в деревне вашей появлюсь, ведьма меня вмиг почует. И тогда можем мы с ней и не справиться. А коли дождаться той ночи, когда она уснёт, тогда можно дело сделать, ведьма в тот миг слабая будет. Всё равно, как обычный человек. А когда вернётся злая душа к телу, то увидит, что некуда ей вселяться. Только ведьма, зная про то, спит под охраной, чертей к телу своему приставляет. Но я дам тебе средство, как их отвлечь.

Долго беседовали мужик с Ермолаем, уж и ночь прошла, и за окном светать стало. А только чует Ермолай, что силы в нём не убавилось, будто спал крепко до утра.

– Что, дивишься? – смеётся дока, – Это чай у меня непростой. С молитвой да на особых травах сготовлен. Ну, а теперь бери этот мешок, там всё, что тебе нужно, и поезжай. До дома быстро доберёшься, дорога сама тебя вести будет.

Поблагодарил Ермолай мужика и поехал в обратный путь.

Как вернулся он домой, то с того же дня стал строгий пост держать, да сорок дней подряд причащался в соседнем селе, где храм был. Никому ничего он не рассказал, где был, и что делать собирается. А как прошло сорок дней, так начал Ермолай караулить ночь, когда ведьма уснёт.

Много ночей ходил он к дому старухи, и ждал. Но ведьма не спала. Творила она свои дела. Сколько нечисти перевидел Ермолай за те ночи, сколь и за всю жизнь человек не увидит. Но не чуяли они его, сила Божия его хранила. И всё больше росла в нём уверенность, что на правое дело он пошёл.

И вот, в одну из ночей, повезло наконец Ермолаю, увидел он в окно, как ведьма лавку застилает, платье снимает, осталась она в одной рубахе нательной, обвела избу взглядом, пробормотала что-то на четыре угла, да и легла. Заметались по избе чёрные рваные тени, то ведьмины слуги собрались, охранять её сон. Сердце в груди Ермолая стучало так, что того и гляди выскочит – время пришло.

Подождал он малость, убедился, что старуха уснула крепко, и принялся за дело. Первым делом молитву сотворил, потом всю избу ведьмину кругом обошёл, три круга солью четверговой обсыпал, в одном только месте чуточку не досыпал. После встал на крыльцо и позвал:

– Али кто ещё дома остался нынче? Все на шабаш полетели, да говорят тех, кто не явился плетьми сечь станут.

Сказал так, и сам за крыльцо спрятался.

Выскочили черти из дому. Заметались по двору. Они ведь, черти эти, глупые, хоть и злые. Времени вовсе не знают. Решили они, что Вальпургиева ночь настала, а коли так, значит там нужно быть, иначе плохо им придётся. Закружились тени по двору, а выйти не могут, наконец нашли, где пролезть – в том самом месте, что Ермолай оставил. А лишь только они вылетели, так подскочил Ермолай, и круг солью довершил. Поняли черти, что провели их, а обратно войти уже не могут. Взвыли, да что толку.

А Ермолай тем временем уж в избу проскочил. Дверь запер, да кресты начертил, и над окнами, и над дверью, и над устьем печным. Подошёл к старухе. Спит та, и не шелохнётся. Страшная, как чёрт, лохматая, космы седые с лавки свесились, рубаха белая в темноте светится, в приоткрытом рту зубы виднеются, острые, мелкие, как у зверя, а дыхания не слышно, как мёртвая. Наклонился Ермолай к старухе – а ну и впрямь померла? Нет, дышит.

Темно в избе. Только свет луны проникает сквозь расписанное морозными узорами окно. Страшно Ермолаю. Да что поделать? Надо людям помочь, со злом покончить. Достал Ермолай из мешочка землю особую, со святой земли, с самого Ерусалиму привезённую, на грудь ведьмину щедро крестом сыпанул. Открыла та глаза, зашипела, как кошка, хотела вскочить, а крест не пускает.

– Ох, давит на грудь, ой, тяжко мне, – заверещала старуха.

А Ермолай воды крещенской достал, всё кругом окропил, и на ведьму тоже оставил. Та пуще прежнего закричала страшным голосом, принялась заклинания читать, чертей на помощь призывать да нечисть разную. А вкруг двора три круга соли четверговой, не пускают! Вьются черти, кружит нечисть, воет, а пройти не могут. Ермолай же свечи достал, в четырёх углах поставил, ведьма рычит, мечется, а встать не может. Взял Ермолай две монетки серебряные, на глаза ведьме положил. После достал Псалтирь да молитвенник и начал читать.

Ведьма рычит, воет:

– Что удумал?! Отпевать меня заживо?! Да я тебя, гадёныш!

А Ермолай читает, не глядит на ведьму, держит ту земля Ерусалимская. Стала тут изба трещать, того гляди рухнет, стоны послышались, крики. А Ермолай читает, не глядит. Страх кругом творится, тени мечутся по стенам, ползает кто-то вокруг него, извивается…

Светлеть стало за окном. Ведьма всё тише и тише уже кричала. И, наконец, как только первые лучи солнца проникли в окно, стихла ведьма. Лицо её, искажённое яростью, было ужасно. Но старуха всё ещё дышала. Достал Ермолай из мешка четыре больших гвоздя, и вбил их по четырём углам избы. И лишь только был вбит последний гвоздь – перестала ведьма дышать. Тут зашуршало по стенам, потемнело. И из угла возник кто-то большой и чёрный. Ермолай забился в угол, и отчаянно стал молиться. А Чёрный встал посреди избы, крикнул что-то, не разобрать. И выползла из другого угла рваное да тёмное. То душа ведьмина вторая была. Загоготал Чёрный, схватил душу и унёсся прочь. А Ермолай вышел на крыльцо, вдохнул полной грудью и заплакал – слава Богу, всё кончено теперь. Стал Ермолай в ту ночь совсем белым, как лунь. Перекрестился он, да домой пошёл.

А спустя несколько часов весть по деревне пронеслась:

– Ведьма померла!

Как дед Николай в аду побывал

– А ты знаешь, Петя, как во аде-то страшно? – спросил меня дед Коля, когда мы присели с ним на перекур.

Я приехал из города в деревню на выходные к родителям, а сосед дед Коля попросил наколоть ему дров, сказал, мол, я тебе заплачу.

– Да какие ещё деньги! – ответил я деду, – Ничего не надо, ведь мы свои люди.

Тогда дед пообещал сварить картошечки со своего огороду, достать из подпола баночку огурцов и добавить к этому бутылочку беленькой.