Избранница - Саманта Джеймс

Он коснулся пальцем ее щеки, но жест был демонстративной пародией на нежность. Кесси застыла на месте подобно изваянию изо льда.

Уоррентон взвился и закричал:

— Вы должны были жениться на моей дочери! Боже милостивый, да я вызову вас на дуэль за такое святотатство! На что Габриэль ответил с убийственной вежливостью:

— Как пожелаете, ваша светлость. Но я просил, чтобы о нашей свадьбе не объявляли, пока я не вернусь из Америки. Значит, мою просьбу не выполнили?

В комнате повисла оглушительная тишина. Ее прервал голос Эдмунда:

— Мы не делали объявления о свадьбе.

— Тогда не понимаю, к чему такая крайность, как дуэль, ваша светлость. Я не обесчестил и не опозорил леди Эвелин. Ей не придется страдать от сплетен, поскольку никто, кроме присутствующих в данной комнате, и понятия не имеет, что такая свадьба вообще задумывалась. А если здраво рассудить, то никому бы и в голову не пришла идиотская мысль, что я женюсь на ней вместо брата. С вашей стороны будет сущим безумием устраивать скандал по этому поводу. Только привлечете никому не нужное внимание ко мне и леди Эвелин. Но это, конечно, на ваше усмотрение, ваша светлость… — В голосе Габриэля прозвучала откровенная издевка.

— Он прав, Реджинальд. Если ты вызовешь его на дуэль, то лишь рискуешь навлечь неприятности на обе наши семьи. Нам этот скандал ни к чему. — Тон Эдмунда оставался ровным и бесцветным. — Я не хочу вражды между нами. Если это как-то успокоит тебя, то мы можем обсудить… некоторую… э-э… денежную компенсацию.

Уоррентон схватил свой кнут со стула. Он уже не был таким пунцовым, как вначале, но все еще кипел от ярости.

— Можешь быть уверен, Эдмунд, — рявкнул он, — я скоро свяжусь с тобой!

Резко повернувшись, он покинул гостиную.

После его ухода в комнате воцарилось гнетущее молчание. Кесси хотелось лишь одного: убежать отсюда без оглядки и спрятаться подальше и понадежнее, но она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, словно приросла к полу.

Эдмунд повернул голову и уставился на парочку с такой яростью, что его трясло.

— Американка! — гневно выплюнул он. — Как ты мог? Зная, что я ненавижу само это слово, не говоря уж о нации, которую оно олицетворяет… Даже презренная француженка и то была бы предпочтительнее, чем американка. — В его устах это слово приобрело какое-то непристойное значение, словно это была нация маньяков и убийц. — Клянусь Богом, я не потерплю этого! Слышишь, Габриэль? Я не потерплю этого!

Черты лица Габриэля были жесткими, словно высеченными из мрамора,

— Наш брак освящен церковью и заключен в присутствии свидетелей, отец. И с тех пор прошло уже больше шести недель. Кристофер Марли был свидетелем с моей стороны. Так что наш брак абсолютно законен.

Рука Габриэля обвилась вокруг талии Кесси и погладила ее плоский живот:

— Перед тобой, папа, колыбель нашего потомства. Хм, вполне возможно, Кесси уже сейчас вынашивает твоего внука.

Кесси наконец все поняла. Боже, да он просто наслаждается всем этим!.. Что же это за человек, который радуется, причиняя родному отцу такую боль?

Глаза Эдмунда уставились на кремовую плоть этой янки, обнаженную вырезом платья. Губы его презрительно выпятились:

— И на какой же помойке ты отыскал ее?

— Если по правде, то в пивнушке. — Голос Габриэля превратился в довольное урчание. — Я очень удивлен, что ты никак не отметил мое великодушие и доброту, ведь я практически спас девушку от тюрьмы. И избавил от нищенской доли до конца жизни.

Взгляд герцога помрачнел еще больше.

— Пожалуйста, оставьте нас! — резко приказал он. — Я хотел бы побеседовать с сыном наедине.

Упрашивать Кесси не пришлось. Она подобрала юбки и чуть ли не бегом покинула гостиную. Но не помчалась сломя голову вверх по лестнице, хотя именно этого ей хотелось больше всего. Какая-то неведомая сила — сильнее страха и желания избавиться от всего этого кошмара — удержала ее на месте. Она прислонилась к стене рядом с дверью и прислушалась к голосам, доносившимся из гостиной. Эдмунд вопил:

— Шлюха из пивной! Боже милостивый! В скольких же постелях она успела побывать до того, как попала в твою?

Габриэль — она словно видела это — равнодушно пожал плечами:

— Не знаю и знать не хочу. — Он немного помолчал, разглядывая отца. — Да будет тебе известно, отец, я только сейчас понял, что на самом деле любопытен до чертиков. И просто должен узнать, что тебя раздражает больше всего: то, что она американка, или то, что она не соответствует твоим требованиям к происхождению невесты?

— Происхождению? — Герцог захлебнулся негодованием. — Да у этой подзаборной шлюшки нет никакого происхождения!

— Верно, ее родовая линия не так безупречна, как твоя. Ее мать была шлюхой, а отец… Короче, им мог быть любой из нас.

Габриэль прошел к камину, руки, как всегда, сложены за спиной. Он уже не столь пристально наблюдал за лицом герцога, но испытывал все такое же наслаждение, видя гневное отчаяние отца.

— Должен сразу предупредить тебя, отец: можешь не тратить силы на угрозы, что лишишь меня наследства. Я все еще твой сын, сколько бы ты ни проклинал этот факт. И я знаю, что ты никогда не отдашь свой драгоценный Фарли-Холл в руки чужака. О да, в конце концов в тебе, несмотря на гнев и сомнения, пересилит чувство долга. — Он полуобернулся к отцу и одарил того саркастической улыбкой: — Ведь именно из чувства долга ты и женился когда-то на маме: чтобы у Стюарта была мать?

— Какая разница, лишу я тебя наследства или нет? — горько заметил Эдмунд. — Я уже умру тогда и ничего этого не увижу!

Улыбка, похожая на гримасу, искривила губы Габриэля:

— Очень даже большая разница. Я ведь слишком хорошо знаю тебя, отец, не хуже, чем самого себя. Эдмунд побелел от ярости:

— Чего ты хочешь, Габриэль? Что нужно для того, чтобы ты избавился от нее?

Находясь за дверью, Кесси схватилась за сердце, которое вдруг перестало биться. Грудь просто разрывало от боли. А ведь он предупреждал ее, что любви в этом браке не будет, устало припомнила она. В их сделке любовь не играла никакой роли. И все же она и не предполагала, что их брак был заключен лишь из чувства мести… А сейчас ей стало до боли ясно: месть была единственным мотивом Габриэля…

Габриэль, несомненно, ненавидел своего отца. Иначе зачем бы он все это затеял?!

От его смеха волосы вставали дыбом.

— Я не Уоррентон, папа, а посему деньги меня не соблазнят. Видишь ли, мне от тебя ничего не надо. Совсем ничего! И не надейся, что тебе удастся уговорить мою жену покинуть этот дом, исчезнуть, растаять без следа.

Голос герцога зазвенел от ярости:

— Смена платья не превратит ее в леди. Только подумай, какой скандал разразится по твоей милости!