Аполлон Григорьев - Борис Егоров

Строганов, который постоянно не ладил с министром графом С.С. Уваровым, очень не хотел шума и пытался в течение нескольких месяцев как-то уладить дело. В конце концов он договорился с руководством Харьковского университета о переводе туда оскандалившегося профессора, и тот уже готов был подать заявление об уходе. Но тут, к великой радости Крылова, конфликты Строганова с Уваровым достигли кульминации (возможно, Крылов тоже «капал» министру на попечителя сам или через Погодина с Шевыревым, которые оказались на стороне «пострадавшего», не желая солидаризоваться с шумящими «западниками»), и «ушли» не Крылова, а графа Строганова! Он покинул свой пост в ноябре 1847 года, и Крылов оказался победителем, четверо инициаторов борьбы с ним немедленно подали заявления об уходе. Не отпустили Грановского: он, получивший в свое время заграничную командировку за счет университета, должен был еще отработать тот подарок, остальные трое, увы, переехали в Петербург, где прославились каждый на своем поприще.

Григорьев попал в Москву в самый разгар этой неприятной истории. Думается, при такой ситуации Крылов и не устраивал у себя на дому прежних вечерних приемов. Зато у кого наверняка бывал Аполлон по возврате на родину, — у Коршей, у Софьи Григорьевны. Его тянуло на пепелище его страстей, да и перегорели ли его чувства? Он любил растравлять незажившие раны, и одним из способов было, видно, посещение дома Коршей. И радикальное решение, которое он там принял, тоже относится к такому растравлению: он сделал предложение младшей сестре Антонины — Лидии, и 12 ноября 1847 года женился на ней. А 27 ноября Григорьев опубликовал в газете «Московский городской листок» стихотворение «Тайна воспоминания», перевод из Шиллера с посвящением, прозрачно зашифрованным: «Л.Ф. Г-ой». Перевод, как и подлинник, проникнут ликующим, страстным счастьем соединения с любимой:

Вечно льнуть к устам с безумной страстью…Кто ненасыщаемому счастью,Этой жажде пить твое дыханье,Слить с твоим свое существованье,Даст истолкованье?..

и т. д.

Лидия была тремя годами моложе Антонины, родилась в 1826 году, так что во время бурных ухаживаний Аполлона за сестрой ей было всего 16 лет. А теперь она подходила уже к опасному по тогдашним меркам возрасту перезрелости, ей уже давно пора было выходить замуж. Но как-то никто не предложил ей до Аполлона руки и сердца. Младшая сестра не могла сравниться с Антониной: она не была так умна и так начитанна, не отличалась красотой, немножко косила, немножко заикалась (резче всего ее охарактеризовал в своих воспоминаниях С.М. Соловьев: «…хуже всех сестер — глупа, с претензиями и заика»). Но — сестра любимой!

И все-таки это был брак по расчету, пусть и не материаль­ному. А такие браки редко бывают счастливыми. К тому же сама натура Григорьева никак не была приспособлена для семейной жизни. Муж впоследствии обвинял жену в пьянстве и разврате. Кажется, не без основания. Но кто первый начинал — еще не известно. Могли бы семью скрепить появившиеся дети: в 1850 году родился Петр, в 1852-м — Александр (еще какой-то мальчик, быстро умерший, родился в конце 1850-х годов). Но оказалось наоборот — Григорьев подозревал, что дети — «не его», и еще более враждебно стал относиться к жене. Фактически семья распалась уже в первые годы после женитьбы. А потом Григорьев прямо покинул Лидию Федоровну и не желал давать средства на воспитание детей. Их приютила бабушка Софья Григорьевна, материально помогали братья Лидии и К.Д. Кавелин; Петр потом был отдан в гимназию, а Александр — в общеобразовательные классы Константиновского межевого института. А сама Лидия Федоровна пошла в гувернантки. Дальнейшая судьба ее туманна. По одной версии она умерла страшной смертью за год до смерти мужа (заснула, пьяная, с зажженной папироской — и сгорела в пожаре), по другой — жила довольно долго, умерла в 1883 году.

В журнальном и литературном отношении весь 1847 год прошел у Григорьева под знаком «Московского городского листка», ежедневной газеты, издававшейся Владимиром Николаевичем Драшусовым. Он происходил из семьи обрусевшего француза (по легенде, перемена фамилии была то ли придумана, то ли одобрена Николаем I: французская фамилия Сушар с немым, непроизносимым «д» на конце была прочитана наоборот и к ней приставлено окончание «ов»), и хотя он был почти ровесником Григорьеву (родился в 1819 году), но стал уже известным чиновником, директором Воспитательного дома, того самого, куда четверть века назад был отдан родителями малютка Аполлон. Драшусову было, наверное, легко получить разрешение на издание новой газеты, которую он хотел сделать живой, популярной, в какой-то степени противостоящей полуофициальным «Московским ведомостям». Но пороху у него хватило лишь на 1847 год, газета перестала далее выходить. А как раз в это время, в начале года и появился в Москве Ап. Григорьев, сразу же привлеченный Драсушовым к работе. И в течение всего 1847 года он был, пожалуй, самым активным автором в газете, в основном подписываясь криптонимом «А.Г.»; один раз вспомнил и свой «масонский» псевдоним «А. Трисмегистов».

В газете публиковались его очерки (как раз под именем Трисмегистова появился интересный очерк-фельетон «Москва и Петербург. Заметки зеваки. I. Вечер и ночь кочующего варяга в Петербурге); с «продолжением следует» — большая повесть «Другой из многих», обзоры журналов и газет, статьи на юридические темы, литературные, театральные, музыкальные рецензии, стихотворения. Помимо уже упоминавшейся ранее повести «Другой из многих», завершающей «масонскую» группу повестей, самым значительным произведением Григорьева в «Московском городском листке» стал цикл статей «Гоголь и его последняя книга», растянутый на четыре номера газеты (с 10 по 19 марта).

Это — большая рецензия на выход в свет потрясшей Россию книги Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» (СПб., 1847). Переживавший мировоззренческий и нравственный кризис писатель опубликовал собрание неровных, часто противоречивых статей и писем на самые различные темы религии, быта, культуры, литературы. Сюда входили и ценнейшие статьи этического и критического плана, вроде известной работы «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», и прекрасные этические лозунги, требования к человеку быть собранным и ответственным, и странные бытовые советы женщинам, помещикам, друзьям. Некоторые из них были совершенно безумными: например, помещику, желавшему, чтобы его крепостные хорошо трудились, надо декларировать свое бескорыстие и публично сжечь деньги, вдохновить крестьян на старание и прилежание, и через год имение станет процветающим и т. п. Поэтому отношение к книге было тоже неровным, в целом скорее негативным, чем сочувствующим.