Пленники хрустального мира - Мария Кущиди

по широкой лестнице. И лишь тогда, когда я остаюсь один на этаже, я аккуратно выхожу из своей комнаты, слыша, как тяжелые шаги приближаются ко мне где-то позади.

В эту же секунду я спешу снова укрыться в четырех стенах своей душной комнаты, надеясь, что меня не заметят. Тяжелые шаги за дверью становятся все отчетливее и совсем скоро затихают.

Сердце бешено стучит в моей груди, и я, склонившись к дверной ручке, нерешительно смотрю в замочную скважину. Серый глаз неотрывно смотрит на меня с той стороны двери, и дверная ручка начинает медленно опускаться вниз.

Придя в себя лишь тогда, когда Вейн небрежно захлопнула крышку пианино, оставив чувственные клавиши в полной темноте, я по-другому посмотрел на нее, понимая, почему она все это время казалась мне невероятно знакомой душой. Однако я не могу понять, почему ушедшие от меня воспоминания о ней были так для меня тягостны?

Я был готов испытать все, что угодно, лишь бы понять, что тогда заставило меня забыть о ней и той жизни, которая была для меня наполнена страхом.

Чьи это были шаги, заставляющие сердце бешено стучать в моей груди, и этот серый надменный цвет, застывший в чьем-то глазе беспроглядной тьмой?.. Я уверен, что ничего не знаю ни о себе, ни о Вейн, просто забыв обо всем спустя столько жестоких лет, которые я провел в неведении.

Она вопрошающе смотрела в мои глаза, пытаясь понять то, о чем я сейчас думаю, но, не в силах этого сделать, она молча смотрела, и взгляд ее становился с каждой секундой все настойчивее.

– О чем ты думаешь? – напрямую спросила она, больше не желая терзать себя догадками.

Я молча смотрел на нее, пытаясь понять, что упустил много лет назад. Ее голубые глаза молчали, притворяясь, что о чем-то неустанно кричат. Вглядываясь в них, я впервые никак не мог понять, как же их свет вот так легко смог затмить все, что всегда было у меня перед глазами.

– О том, как ты обманывала меня все это время. – Сорвавшись с моих губ, эти слова заставили Вейн вмиг помрачнеть, потерять со мной прочную связь, которую она устанавливала уже довольно давно, трепетно подходя к достижению желаемого.

Опустив глаза, она, долго о чем-то раздумывая, замерла на месте, словно пытаясь сделать вид, лишенный всякой жизни и понимания.

– Ты всю жизнь провела в стенах поместья Кёллер, как и все остальные. Теперь понятно, что каждый хотел мне сказать. Ты лгунья, Вейн, и ты всегда знала, что я не люблю, когда мне лгут, особенно близкие души, в число которых ты постаралась войти.

Мои слова глубоко задели ее за живое, обнажив ее истинное лицо. Взяв меня за руку, она крепко сжала ее, а я до сих пор не мог сделать от нее и шага.

– Но я ведь старалась не лгать, ты же знаешь, Энгис.

– Нет, не знаю, – холодно бросил я, забрав у нее свою руку. – Моя память говорит о том, что ты никогда не говорила мне правду.

– А ты никогда не обманывал, – склонив голову набок, тихо прошептала она. – Мы прекрасно дополняем друг друга. Смертельно прекрасно.

Мне было трудно оставить ее одну в этом холодном бальном зале, из темных углов которого медленно начал расползаться мрак, заставляя оставшиеся крупицы света замолчать.

Мои шаги глухо растворялись в этой мертвой тишине, поглощенные яростным чувством душевной боли.

Остановившись у огромных дверей, ведущих в гостиную, я обернулся назад, не желая расставаться с этими прекрасными голубыми глазами, хоть я и не мог простить им это лживое сияние, полностью завладевшее мной.

Мрак плотной стеной нависал над бальным залом, а Вейн… ее словно никогда и не было рядом.

Как так легко я смог забыть ее? Когда это случилось со мной? Может, с тех далеких времен, когда мы были детьми, что-то внезапно изменилось в нас, изменив и все окружающее пространство моего небольшого мирка, до неузнаваемости исказив его реальность?.. Как бы я хотел это узнать, увидеть, испытать снова, чтобы понять, с чего начались кошмары.

Рассматривая бессмысленную картину, висящую на одной из стен коридора, я пытался воссоздать образ того дня, когда мое детское сердце впервые испытало страшную боль, встретившись с кошмаром лицом к лицу.

В голове то и дело прокручивалась эта опускающаяся вниз дверная ручка… Но я никак не могу вспомнить, что же было после того, как дверь моей комнаты отворилась. Это было очень важно для меня, чтобы понять причину этого холодного мрака, вором притаившегося за каждым укромным углом.

Что-то притягательное было в этой нарисованной реке, застывшей в изящной серебряной рамке. Не издавая ни единого звука, она просто простиралась среди пустых холмов, пробивая себе дорогу через заросшие мхом скалы, все дальше убегая в подвешенное голубое небо. Мир внутри этой картины значительно отличался от моих представлений об окружающей жизни. Мне казалось, это небо было беззащитным, неспособным, чтобы выжить в суровых условиях. Но я восхищался этим пейзажем, хоть всячески ему сочувствовал. Никто уже не знает, как хрупко чистое голубое небо над головой, как оно легко может солгать в самый неожиданный момент, когда кажется, что до исполнения заветного желания остается всего один шаг.

Оставшись наедине с этой картиной, я понимаю, как изменился, уже перестав обращать внимание на то одиночество, которое могло бы легко убить. Я привык к нему и давно перестал ощущать его сильные пальцы на своей шее, готовые вот-вот задушить меня, отключив от мира, в котором нахожусь.

Одиночество не пугает, оно дает отличный шанс вспомнить о том, что мир вокруг существует лишь ради тебя одного. Но как же мне было больно смириться с тем, что я сам пожелал остаться в его крепких объятиях. Однако больше всего меня пугало то, что я добровольно впустил его в свою жизнь.

Какая-то невидимая сила внезапно ударила в стену. Оторвавшись от своих размышлений, я затаил дыхание, внимательно начав прислушиваться к каждому шороху. Казалось, будто я был здесь не один, но увидеть того, что находился совсем близко, я не мог из-за преграды в виде толстой каменной стены.

Звук не повторился, но я точно знал, что мне не показалось. Прислонив свою ладонь к холодной стене, я почувствовал, как она дышит, истощая приятное тепло, которого никогда не было в атмосфере поместья Кёллер. Ее тепло с новой силой ударяло по моей ладони, постепенно перерастая в жар.

Лишь тогда, когда я смог утихомирить взволнованный стук своего сердца, я услышал едва различимый крик, просящий о помощи. И снова легкий удар привел каменную стену в легкую вибрацию. Несмотря на то, что голос был слабым и тяжело различимым, я узнал в нем Рене, не по своей воле загнанную в иную реальность поместья.

Кровь яростно вскипела в моих веках, и я, сорвав со стены молчаливую картину, бросил ее на холодный пол, припав к каменной стене, продолжающей кричать знакомым мне голосом.

Я кричал ее имя, просил не молчать, слушать мой голос, дав ей надежду, в которую я и сам не верил.

Эти стены были невероятны плотными, и высвободить кого-то из них было просто невозможно, да и в данной ситуации моя попытка не принесла бы никакого результата. Рене здесь не было, она была далеко от нас, хоть и могла дать о себе знать. Ее едва ощутимое присутствие не покидало меня, и я всячески пытался понять, как она смогла запутаться в нитях чужой параллели, в которой теперь она могла остаться навечно.

Бросившись на верхний этаж, я пытался отыскать хоть одну душу, которая могла бы мне помочь, но я внезапно остановился, увидев в отражении пыльного окна, занавешенного непроглядной тьмой, силуэт Рене.

Ее руки, сжатые в кулачки, пытались пробиться сквозь прочное стекло, но все ее попытки были жестоко безрезультатны. Она истошно кричала, прося меня о помощи, но голос ее был в моем мире так тих, что я едва мог расслышать хоть малейшее слово.

Остановившись перед