Дата Туташхиа - Чабуа Амирэджиби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видал, как он нового-то…
Кучулориа покосился на Чониа и, убедившись, что Чониа его не видит, чуть заметно улыбнулся Квишиладзе. Чониа прикрыл печную дверцу и, откашлявшись, словно оратор, собирающийся выступать, завел:
— Болтать ты болтаешь, батоно Квишиладзе, а как мозгами раскинуть, так тебя нет. Вот нас здесь четверо калек, а сколько дней у нас во рту крошки не было — ты об этом подумал? И денег нет. Да если б и были, так ты вон без ног. И кому из нас хотя бы через плетень Мурмана Ториа перелезть под силу? Я уж не говорю, добраться до Поти, накупить еды и притащить ее сюда… — Красноречие вдруг оставило Чониа, и он умолк, так и не завершив свою мысль.
— Твоя правда! — Кучулориа произнес это так горячо, что Чониа впору было снова взяться за свое.
— Правда-то правда, только хотел бы я знать, в чем этот новенький виноват, раз припасы наши кончились и мы сидим зубы на полку. Ему-то что делать прикажете? — спросил Варамиа.
— Я знаю, о чем говорю, убогий ты человек, Варамиа! — отрезал Чониа. — Эти двое явились сюда вчера ночью. Думаешь, в хурджинах у них пусто? Так войди и скажи, так и так, все мы под богом ходим, давайте поделим, что нам бог послал, а кончится у нас, так придут же к кому-нибудь из вас, тогда и ваше на всех поделим… А они вместо этого что делают? Я скажу тебе что — обжираются жареным и пареным, а рядом голодные лежат, животы у них сводит — так они еще расхаживают здесь… Я от их «здрасьте!» сыт не буду…
— Ну, хорошо, что же им делать? — опять спросил Варамиа.
— Будь в них хоть что-нибудь человеческое, хоть крупица ума в голове, они бы сделали, как я говорю. А то дождутся, я такое им устрою… Пусть только услышу, как они по ночам чавкают под одеялом… Не в первый раз… И видеть такое видел, и как быть с такими молодцами, тоже как-ни-будь знаю. Можешь мне поверить.
— Прижмешь, говоришь, так, что кусок в горло нам не полезет и мы свой чурек втихаря грызть будем? — засмеялся Замтарадзе.
— А вот увидишь, — подтвердил Чониа.
— Ну и силен, бродяга, уж как силен. В самую пору бежать нам отсюда, мать моя родная!
В комнате стало тихо. Я подошел к балконной двери, взглянул на своих зверьков и открыл было ее, как за спиной моей опять заговорил Замтарадзе:
— Если хочешь знать, нет у нас ничего, а если б и было, тебе с твоей дележкой и крохи у нас не вытянуть. Тебе это в голову не приходило?
— Что у меня выйдет, а что нет, увидишь сам! Чониа слов на ветер не бросает. Вам мясо жрать, а нам волком выть? Не будет вам этого!
— Послушай, друг, нет у нас ничего. Мы договорились с Хосро: он нас кормит, мы ему платим наличными. Чего ты от нас хочешь? Раз вы голодные, то и нам голодать?..
— Черта с два, такой, как ты, на это ни в жизнь не пойдет! А был бы на твоем месте человек, хоть мало-мальски стоящий, выход бы нашелся… И кончай канючить. От твоего нытья хоть беги отсюда.
— Вижу, тебе, подлецу, на тот свет захотелось…
— Ну, уж, на тот свет. Ты не очень-то губы распускай. На много тебя, падла, все равно не хватит. А если и хватит, какой тебе расчет? Мне в зубы дай раз, я и протяну ноги. И качаться тебе на виселице — другого вместо тебя не заставишь. Об этом тоже подумай, если котелок твой еще варит.
Замтарадзе промолчал. Горел огонь, и в тишине только хворост потрескивал. ~ч
Я вышел на балкон. Дата слонялся по двору вокруг дома. Мне пришлось воевать в первую империалистическую. То, чем занимался Дата Туташхиа, на войне называется рекогносцировкой.
Я заглянул в бочку. Животные опрокинули банку с водой. Я налил воды и поставил банку на место. Увидев меня, Туташхиа поднялся на балкон, постоял, понаблюдал за крысами и спросил:
— Один из них станет людоедом?
— Да.
— Наголодались уже?
— Наголодались, но до настоящего голода еще далеко. Нужно время, много времени, чтобы наступил настоящий голод.
Через час я пришел к Хосро завтракать. Дяди не было, его увезли к больному, а мне не терпелось рассказать о том, что творилось в палате и как голодали наши больные. Поев, я вышел на балкон. Вижу, Дата сидит на перилах, пригревшись на солнце, и читает. Надо было заниматься, я вернулся к себе и сел за стол.
Просидел недолго. Замтарадзе ткнул мне в спину пальцем и поманил к себе. Вижу, хочет что-то сказать, а не говорит.
— Чем могу быть полезен, батоно? — спрашиваю я его.
— М-м-м… Делать-то что дальше будем? — сказал он едва слышно.
Я понимал, что говорить надо шепотом, но — почему, взять в толк не мог.
— Слышал Отиа мой разговор с этим подлецом Чониа, как вы думаете?
— Нет, не слышал. Он во дворе гулял.
— Видите ли, — сказал Замтарадзе, подумав, — хоть и блевотина этот Чониа, а говорит правду. Мы тут обжираться будем, а им — голодать. Некрасиво получается.
— Мой дядя Мурман сам беден. Что имеет, тратит на больных и на лекарства для них. Столько людей ему прокормить. Он одному Хосро за восемь месяцев жалованье задолжал. Отдавать нечем.
— Да я вам не о том, бог с вами! Я о чем думаю… Раньше случалось здесь, чтобы голодали? И что вы тогда делали?
— Право, не помню, чтобы такое бывало… Впрочем, если у вас есть деньги, купите со своим товарищем в складчину пуд кукурузной муки и немного сыру. Это обойдется вам недорого. И они будут сыты, и вам спокойно. А там придут к кому-нибудь из них, хоть немного да подбросят. Это будет проще всего.
— Я сам об этом думал, но мой товарищ ни за что не согласится.
— Почему?
— Это у него спросите.
— А как бы он поступил?
— Как поступил бы?.. Возьмет и не притронется к еде, пока у них не появится, что есть. Так и будет, уверяю вас. Но сам помогать им не станет и мне не даст. Это я знаю наверняка. Такой зарок он положил себе и от своего не отступит.
Что мог я ответить?
В большую палату вошел Хосро, роздал лекарства и принялся за уборку.
— Есть в нашей деревне человек, — услышал я голос Квишиладзе, — был он на войне, с турками воевал. Ел, говорит, там шашлык из конины. Не такой он человек, чтобы врать, да я и сам думаю, а чем плох шашлык из конины? Ведь если прикинуть, чем кормят армейских лошадей? Травой, сеном, ячменем, овсом. Ничего другого и не дают.
— Про конину не скажу, не знаю, — это говорил Кучулориа, — а с дичью бывает: сразу ее не выпотрошат, она и даст запашок, подумаешь — испортилась, а ведь нет, мясо как мясо. Бывало, убьешь зайца, домой принесешь, а запах от него — бери и выбрасывай. Ан нет, не выбрасывал. Выпотрошишь, шкуру сдерешь, промоешь как следует и ешь себе на здоровье. Не хуже другой еда, а по правде сказать, так и вкуснее. Проткнешь его вертелом, покрутишь над огнем, и как пойдет аромат, а жирок как закапает да зашипит — ну и ну, скажу я вам!
Хосро обвел взглядом палату, покачал головой и вышел.
— Ты как в воду смотрел, Кучулориа, — сказал Квишиладзе, — я как раз об этом думал. Помню, нашел я в горах убитую куропатку. Дня три уж прошло, не меньше…
— Вы понимаете, что голод толкнул нас на этот разговор, — прервал их Варамиа. — Нельзя, когда голодаешь, говорить про еду, от этого еще хуже будет. Только дразните себя понапрасну. Бог милостив, все образуется.
— Чтобы я больше не слышал про пищу ни слова! — приказал Чониа.
И все замолчали.
— А-у-у-у! Пропал народ, — Замтарадзе повернулся ко мне и зашептал — Вот вам деньги, молодой человек. Передавать деньги им из рук в руки — не дело, пойдут благодарить. Отиа поймет, откуда у них еда взялась, и конец нашей с ним дружбе. Не откажите в любезности, отдайте эти деньги Хосро, пусть купит в Поти еды и раздаст им от имени Мурмана.
И двух часов не прошло, как Хосро от имени дяди Мурмана втащил в палату порядком муки и фунтов шесть-семь сулгуни.
Все замерли, и только Варамиа, спохватившись, стал благодарить дядю Хосро, который уже выходил из палаты.
К тому времени Туташхиа уже вернулся в комнату и перелистывал «Витязя в тигровой шкуре», видно отыскивая любимые места, но весь он, как и Замтарадзе, был в большой палате.
У наших соседей еще долго молчали и вдруг — как взорвалось. Чониа схватил котел, притащил воды, раздул огонь в печке, развязал мешок, попробовал муку на язык — не прокисла ли… Остальные на все голоса давай хвалить дядю Мурмана! Квишиладзе завел, как там-то и там-то и такой-то и такой-то человек сделал такое-то и такое-то доброе дело. Кучулориа давай спорить, что, дескать, быть того не может, чтобы человек тот был добрее и щедрее нашего доктора. Палату как вихрем подняло. Пока варили гоми и приступали к еде, языки не останавливались ни на ми-нуту, галдели — хоть святых выноси. В тот день Чониа еще раз сварил гоми и накормил всех. Уже было за полночь, когда Кучулориа высказался в том духе, а не сварить ли нам еще разок. Все согласились и опять — гвалт и нескончаемый лязг печной дверцы.
Галдели чуть не до рассвета, сон отбили начисто, и в каком часу проснулся я на следующий день, теперь и не вспомню. Часов одиннадцать было, а может, и больше, но в комнате опять стоял пресный запах гоми и палата шумела, не стихая. Даты Туташхиа не было. Замтарадзе улыбнулся мне и сказал: