Чудеса происходят вовремя - Мицос Александропулос

— Да, да, это было бы недурно... — проговорил он после некоторого размышления.

Накануне вечером зять инспектора Герасимос просил его позаботиться об одном молодом человеке — Вергисе, тоже командире из провинции. Вергис служил в родном городе Панайотакопулоса и теперь должен был вернуться туда, а ему хотелось получить перевод либо в Гревена, либо в Козани: в тех краях находилась его родная деревня.

Вергиса пригласили в кабинет, и они втроем обсудили проект во всех деталях.

— Пока что я вас временно отзову, — сказал инспектор. — Это в моей власти. Ты, Вергис, поедешь в Западную Македонию, а ты, Панайотакопулос, — в Западный Пелопоннес. Назначаю вас моими представителями, уполномоченными Центрального управления. Проследите за подготовкой местных отделений и представьте мне подробный отчет. О дальнейшем загадывать не будем. Время покажет...

Из кабинета инспектора и Вергис и Панайотакопулос вышли окрыленными. Оставшуюся часть дня они провели вместе и обнаружили друг в друге массу достоинств, а также немало сходства во взглядах и вкусах. Вечером Вергис предложил посетить кое-какие места, где им можно было появиться только в штатском.

— Пожалуй, не стоит, — отказался Панайотакопулос. — Как-нибудь в другой раз...

— Нет так нет... Но давай условимся: в Афины мы вернемся в один и тот же день и остановимся в одной и той же гостинице... Я тебе напишу...

Вергис держался шумно и болтал без умолку, однако Панайотакопулос предположил, что эта манера поведения скорее всего благоприобретена им уже там, на юге, в жарком, разжигающем темперамент крае, где Вергис прожил четыре года — столько же, сколько и он на севере, в холодных и безрадостных Гревена.

На другой день они уезжали. Первым отходил поезд Панайотакопулоса. Вергис проводил друга на вокзал и, прощаясь, взял с него слово, что через полтора месяца они опять встретятся в Афинах и отметят, отпразднуют это событие, прежде чем разъехаться с окончательным назначением в родные места.

— Ох, до чего же хочется на него посмотреть! — сказал студент Яннатос, и кости, как вспорхнувшие птички, вылетели из его руки, но не утратили повиновения и послушно опустились именно там и так, как им было велено. — Ох, до чего же хочется!..

Речь шла о Панайотакопулосе. В городе давно уже говорили о его инспекции и давно ждали к себе, а он все не ехал. Слухи, поступавшие из соседних городов, возносили его высоко — то в адъютанты наследника престола, то в секретари генерального комиссара Канелопулоса.

— Так как же? Увидим мы его или нет? — продолжал Яннатос. — Совсем, знаете ли, как в песне...

Дайте мне взглянуть,Дайте мне взглянуть,Дайте взглянуть на Папу, на Папу, на Папу...

— Увидишь, увидишь! — отозвался его партнер по тавлеям[20] Алевизопулос. — А пока посмотрим, что у нас тут получается...

Друзья, сидевшие вокруг столика: Яннатос, Алевизопулос, Койяс, Лебесис, Яннувардис, Фотопулос и Кокалис, — были завсегдатаями таверны с тех самых пор, как все они на неопределенное время прервали учебу в Афинах.

С улицы донеслись звуки трубы и барабанная дробь.

— Пошли, пошли! — заторопился Яннатос. — Уж сегодня-то он приедет наверняка!

Они оставили тавлеи и столпились у входа в таверну, чтобы поглазеть на приближавшуюся фалангу.

Была среда, а по средам после обеда в городе устраивались шествия фалангистов.

Первым выступал трубач Стефос, за Стефосом — двое барабанщиков, за ними — знаменосец, высоченный парень по прозвищу Баржа. Его окружали шесть маленьких девочек, и Баржа — метр девяносто — возвышался над ними, подобно мачте с развевающимся флагом.

Далее шествовал командир фаланги — старший лейтенант запаса, банковский служащий Леонидас Параскевакос. Он шагал метрах в десяти от знамени, словно давал простор легендарной славе другого Леонидаса Параскевакоса, своего дяди, командующего в период Балканских войн. За Параскевакосом шла Мери, его адъютант и помощница. Расстояние между ними было небольшим, и эта пара воспринималась как единое целое — восклицательный знак фаланги или, как уточняли некоторые, ее вопросительный знак.

Вслед за Мери двигалась колонна «внешкольных», собранная с миру по нитке и шагавшая вразброд, как стадо. Это было аморфное, бесхребетное тело, синий парус, бившийся на ветру: напрасно командиры силились натянуть его, шальные порывы ветра рвали парус из рук и болтали его из стороны в сторону.

Зрелище было жалкое. Однако Яннатос и его друзья всегда выходили посмотреть именно на «внешкольных», посмотреть, поострить, посмеяться вдоволь. Когда на смену «внешкольным» приближались другие колонны, друзья возвращались к тавлеям, а иногда, если солнце светило ласково, провожали «внешкольных» до стадиона или до вокзала.

Поезд пришел с опозданием, как почти все поезда с особой миссией. Гудок паровоза утонул в звуках трубы и в грохоте барабанов. Командиры отдавали последние приказы, ныряли в строй, причесывали шеренги. Но вот труба призвала: «Внимание! Внимание!» — и воцарилась тишина.

Панайотакопулос выпрыгнул из вагона первым. Невысокий, прямой, как штык, он стремительно шагнул вперед — не к Параскевакосу, который застыл перед строем с вытянутой в приветствии рукой, а прямо к фаланге. Судя по его виду, фаланга не произвела на него благоприятного впечатления.

— Не понимаю, — обернулся он к своей свите. — Кто здесь командир?

И тогда Параскевакос двинулся с места — неторопливо, величественно: впереди — легенды, позади — Мери.

— Командир фаланги Параскевакос.

Панайотакопулос оглянулся.

— Ах да... Знаю, знаю... Однако я не почетный гость, и торжественный прием не оправдан обстоятельствами. Прошу вас, не надо... Разве вы не получили новые инструкции? Почему знамя не на месте?

— Не знаю... Как вам угодно...

— Нет, нет! Простите! — остановил его Панайотакопулос. — Это не мое личное мнение, существует инструкция. — Он отошел к своей свите, переговорил с одним из офицеров, еще раз посмотрел на знамя, на фалангу, вздохнул и вернулся к Параскевакосу. — Фалангу нужно перестроить. Соберите, пожалуйста, командный состав. — И только теперь протянул Параскевакосу руку. — Рад вас видеть.

Стефос протрубил отбой, и командиры поспешно собрались вокруг Панайотакопулоса. В нескольких словах, кратко и точно, он изложил положения новой инструкции и кончиком сапога начертил на земле схему построения фаланги.

— А теперь, — сказал он, — десять минут на подготовку, и начнем, времени у нас мало.

Командиры разошлись по своим отделениям. Панайотакопулос тоже пошел между рядами и пропал из виду.

— Поди отыщи его теперь, — сказал Параскевакос Мери. — Ростом с ноготок, потерялся как иголка в сене.

Вскоре они услышали его голос:

— Сюда, сюда! Да нет, я говорю — сюда! Вот так, теперь правильно!

Заинтересовавшись, в чем там дело, кого и за что он отчитывает, Мери и Параскевакос подошли к хвосту колонны и увидели филолога Хтенаса, вытянувшегося в струнку перед начальством. «И чего он привязался к Хтенасу? Неужели не узнал?» — удивился Параскевакос.

— ...и поскорее! — закончил Панайотакопулос, а Хтенас отдал ему честь, повернулся и побежал. Пробежав несколько метров, он остановился, снял пилотку и растерянно огляделся по сторонам.

— Сюда! Сюда, господин Хтенас! — крикнул Параскевакос. — Что случилось?

Облегченно вздохнув, Хтенас подбежал к Параскевакосу и стал обмахивать пилоткой бритую голову. (Из командиров фаланги Хтенас был старшим, в здешней гимназии он прослужил более двадцати лет, однако родом был из Левкады, из тех самых Хтенасов, о которых упоминает Валаоритис[21] в поэме «Фотинос»: «В виноградниках Хтенаса, на лугах у Куртиса...»)

— Что случилось? Чего он хочет? — с сочувствием спросил Параскевакос.

— Приказал соорудить трибуну.

— Что? Какую трибуну?

— Временную... Срочно... Вон там. Из пустых бочек и ящиков...

— Из бочек и ящиков? — рассердился Параскевакос. — Вот свалился на нашу голову! Да какое мы имеем право? Что они — мои или ваши? Я этим заниматься не буду.

Он хотел добавить что-то еще, хотел отослать Хтенаса: пусть делает что угодно, но, взглянув на его испуганное потное лицо, передумал. К Хтенасу он всегда относился с симпатией и уважением.

— Но ведь он велел, — оправдывался Хтенас. — Как же мне теперь быть?

— Ну ничего, успокойтесь, господин Хтенас. Ступайте на свое место, о трибуне позабочусь я.

— Он не узнал вас? — спросила Мери.

Хтенас не ответил. Он посмотрел на Мери, сжал бантиком пухлые губы, надел пилотку.

— Ну, я пошел.

Трибуну соорудили, Панайотакопулос вспрыгнул на нее, поставил напротив трубача и барабанщиков и дал знак начинать. «Делать нечего», — пробормотал Параскевакос, занимая место во главе фаланги, сразу после знаменосца: для легенд места теперь не оставалось.