Чудеса происходят вовремя - Мицос Александропулос

Аристидис слушал слова премьера, но глядел на спину Кацимбасиса. Спина министра генералу не понравилась. Было в ней какое-то напряженное ожидание и лихорадочное волнение. Генерал заметил, как нервно сплелись пальцы Кацимбасиса и все тело его стало подергиваться, точно в тике. «Тьфу ты черт! — подумал генерал. — Чего доброго упрется!» Эта мысль привела его в некоторое замешательство: такой вариант он не предусмотрел и не знал, что нужно будет предпринимать. Чем больше он наблюдал за спиной Кацимбасиса, тем более вероятным ему казалось, что Кацимбасис не согласится. «Писака! Бумажная крыса! — возмущался генерал. — Говорят, учился в Европе, книги пишет... Ну чего от такого ждать? Боюсь, что начало будет неудачным, зря я не выбрал Бузиса...»

Между тем премьер продолжал:

— На завтра назначена забастовка рабочих. Она хорошо подготовлена и, согласно официальному заявлению депутатов-коммунистов, сделанному тридцать первого июля и выдержанному в оскорбительных для правительства тонах, призвана перерасти в своего рода гражданскую войну и коммунистическую революцию. Эти события, господин министр, начнутся завтра утром. Что прикажете делать?

Спина Кацимбасиса немного успокоилась, но все-таки еще подергивалась. И тогда Аристидис решил вмешаться.

— Простите, господин премьер. Вы говорите — завтра, а я полагаю, что события  у ж е  н а ч а л и с ь, Впрочем, я выразился неточно: не полагаю, а располагаю неопровержимыми данными. Я не доложил раньше, чтобы не беспокоить вас в столь ответственный час... Так вот... В провинции волнения начались еще вчера ночью, на жизнь мэра совершено покушение, во главе бунтовщиков — портных, сапожников, маляров и так далее — стоят некто Митопулос, известный анархист, и еще один люмпен, не раз уже бывший зачинщиком подобных выступлений... Простите, я ошибся, — вдруг вспомнил генерал, — не Митопулос, а Дондопулос, его фамилия у меня записана, и недоразумений быть не может...

— Что вы знаете о жертве? — осведомился премьер.

— Один из самых способных работников провинциального самоуправления и по убеждениям истинный эллин! — ответил генерал и, обращая дула своих глаз на Кацимбасиса, торжественно добавил: — За эти достоинства, господин премьер, он едва не поплатился жизнью!

— Да, да, — произнес премьер. — Вот до чего мы докатились. А каково сейчас состояние мэра?

— Его состояние продолжает оставаться критическим. Но это еще не все. Согласно одному из полученных мною сведений, нападению подверглась и супруга мэра, ей нанесен удар в голову, и теперь она даже не узнает своего мужа.

«Мое сообщение произвело сильнейшее впечатление. Разумеется, это был прыжок в пустоту, и, как выяснилось потом, все, что я сказал о супруге мэра, не соответствовало истине. Истину я узнал на другой день, когда исправить ошибку было уже невозможно. Позднее, встречаясь с этой прелестной дамой при дворе И на других приемах, я испытывал некоторое замешательство, однако со временем мы обратили дело в шутку Когда господину премьеру было угодно меня поддразнить, я неизменно отвечал, что мои слова почти соответствовали действительности и были бы вовсе неуязвимы, если бы я сказал, что супруге мэра нанесен удар не в голову, а в сердце. Ну да ладно, об этом довольно! Что касается остальной части сообщения, то здесь моя интуиция сработала безупречно. Два дня спустя доклад жандармского управления полностью подтвердил мои слова: Дондопулос действительно оказался старым коммунистом с богатым опытом пропагандистской работы — типографии, газеты и прочее — и, как указывалось в донесении, принадлежал к той же «ячейке», что и другой бродяга по имени Джим, или Ибрагим, или Лингос, или фигурист, совершивший массу преступлений, и каждый раз под новой кличкой. Когда я закончил сообщение, господин премьер произнес: «Вот видите, уже началось. Итак, господа, пора решать: или мы изменим способ правления, или к правлению страной придут другие. Мы обязаны сделать выбор...» Я опять посмотрел на Кацимбасиса. Теперь его спина выглядела совсем иначе. Она не подергивалась, руки спокойно лежали по швам, линия плеч была безукоризненно ровной. Никакого сравнения с тем, что я видел несколько минут назад. Сейчас передо мной стоял здравомыслящий человек, и я уже нисколько не сомневался, что он поставит под указом свою подпись. Вот вкратце история «первой подписи», которую я рассказал в этой главе».

Этой фразой генерал Аристидис Куременакос заканчивает главу своих мемуаров, носящую название «Первая подпись».

СЕРЖАНТЫ И ЕФРЕЙТОРЫ

Знавал я на своем веку  с е р ж а н т о в  и  е ф р е й т о р о в, которые здравствуют и  п о  с е й  день полковниками и майорами.

Можете дать ему лет двадцать пять. Невысокий, щуплый. Если угодно, наделите его некоторым изяществом. А теперь облачите его в мундир, как будто созданный для того, чтобы оттенять утонченность. Темно-синее сукно, первосортное, английское. Галстук, сверкающий белизной, как нагрудник ласточки. Проймы оторочены золотистой тесьмой, на плечах погоны с золотыми звездами. Белые гетры, темно-синяя пилотка, талия стянута кожаным ремнем, пряжка сияет в центре, как чистейший янтарь.

Он стоит навытяжку перед письменным столом. За столом сидит шеф, пожилой, сухощавый, с подвижными чертами лица и маленькими быстрыми глазами. Во взгляде шефа любопытство и удовлетворение.

— А ведь я узнал тебя! Когда я служил в гимназии в Гревена, ты учился у меня год или два... Еще вчера...

Да, еще вчера, на параде, он обратил внимание на этого молодого командира, который провел перед четой новобрачных — наследником престола и его юной супругой — гревенскую фалангу.

— Как же, как же... Помню я Гревена... — Генеральный инспектор мечтательно улыбался, протирая очки краешком платка. — Правда, тамошние снега не лучшим образом повлияли на мое зрение... — Он смотрел на юношу приветливо, и в его словах слышалось скорее восхищение дикой красотой горного края, чем досада или обида. — Так вот, там у вас в тридцать втором году я едва не ослеп...

Однако инспектор ошибался. Молодой командир назвал свою фамилию —  П а н а й о т а к о п у л о с, и декорации тотчас же сменились. Картина заснеженных гревенских горных вершин погасла в памяти инспектора, вытесненная совсем иными пейзажами: железнодорожное полотно, рельсы, убегающие вдаль среди виноградников и оливковых плантаций; зеленые и желтые луга с яркими огоньками цветов; белые заборы, белые стены домов, белые, выжженные солнцем террасы, где сквозь вьющуюся зелень, словно полные груди, проглядывают апельсины, лимоны и гроздья винограда; пустынные в полуденный час улицы, и мухи, мухи, тучи мух — у высохшего русла речки, у помойных стоков, у выгребных ям, короче говоря — всюду.

На лице инспектора отразилось недоумение.

— Как же так? Какими ветрами?

— Назначение я получил в Гревена. С тех пор служу там.

Если при упоминании о Гревена сердце инспектора с робостью сжималось, то воспоминания о бескрайних просторах, о теплых и благоуханных южных областях королевства приносили ему приятное облегчение. Теперь генеральный инспектор заговорил с особой теплотой и сердечностью:

— Да, да... Ты учился у меня, когда я служил там, на юге... — И все так же тепло и сердечно, но уже чуточку официально добавил: — Молодец, Панайотакопулос, молодец! Поздравляю! Ты добился отличных успехов. Я рад за тебя, и мне приятно, что наше старое знакомство возобновляется именно здесь.

Растроганный юноша ответил ему словами признательности.

Они долго еще беседовали, перебирая общих знакомых — учителей, учеников. Наконец инспектор перешел к делам служебным. Как и другим командирам из провинции, он вручил Панайотакопулосу пакет с новыми циркулярами и вкратце изложил суть новых распоряжений. Теперь он понизил голос, пытаясь придать своим словам особую доверительность, однако то, что он сообщил, уже не было для Панайотакопулоса откровением. Вскоре после свадебной церемонии новобрачные совершат поездку по стране, посетят центры номов и все крупные города. Принцесса таким образом познакомится со своей новой родиной, а наследник престола — с местными отделениями молодежной организации[19]. Руководители местных отделений должны подготовиться к торжественной встрече.

Вдруг буквально на полуслове инспектор прервал свои объяснения:

— Послушай-ка, что я тебе предложу.

Новая идея озарила его внезапно и показалась ему удачной, но инспектор не поделился ею сразу же: долгий опыт научил его остерегаться поспешных решений.

— Да, да, это было бы недурно... — проговорил он после некоторого размышления.

Накануне вечером зять инспектора Герасимос просил его позаботиться об одном молодом человеке — Вергисе, тоже командире из провинции. Вергис служил в родном городе Панайотакопулоса и теперь должен был вернуться туда, а ему хотелось получить перевод либо в Гревена, либо в Козани: в тех краях находилась его родная деревня.