Царская Россия накануне революции - Морис Палеолог

 - Я вам очень благодарен; я буду обсуждать этот вопрос с генералом Жоффром через генерала Жилинского {Представитель русского высшего командования при французской главной квартире.}.

 Состоялось затем совещание под председательством императора. Вивиани очень красноречиво отстаивал посылку 400.000 русских во Францию, по 40.000 человек в месяц. Генерал Алексеев понемногу сдался, но прения были продолжительны и тягучи. В конце концов император высказал свою волю. Пришли к следующему решению: сверх бригады, уже отправленной 16 июля в Салоники, послать еще 5 бригад по 10.000 человек в каждой во Францию между 14 августа и 15 декабря.

 Я поздравляю Вивиани с достигнутым результатом. Но еще далеко до 400.000 человек, на которых мы рассчитывали.

Пятница, 12 мая.

 Только что приехал генерал Жанэн, который сменил генерала Лагиша на посту нашей военной миссии в России.

 Он сегодня завтракал у меня. Простой и веселый, с живым умом, гибким и многосторонним, он придется русским по душе.

Суббота, 13 мая.

 Я получил от варшавской знакомой, уехавшей в Киев, письмо, полное критики, недоверия, упреков, проклятий по адресу поляков, работающих над восстановлением Польши. Ее горячий и бурный патриотизм никого не щадит. Увы! поймут ли когда-нибудь поляки необходимость дисциплины в общей работе?

 Вся история Польши до разделов может служить темой для работы "о последствиях индивидуализма в политике".

Понедельник, 15 мая.

 Сегодня днем у меня в посольстве прием французской колонии в Петрограде, с целью познакомить ее членов с Вивиани и Альбером Тома.

 Парадные ливреи, открытый буфет, речи, оркестр, много народу, затягивающийся прием... Все это раньше было для меня тяжелой обузой. Теперь же, при полной отрезанности от родины, мне бесконечно приятно быть среди французов.

Вторник, 16 мая.

 Вивиани и Альбер Тома приглашены на завтрак к княгине Марии Павловне; г-же Вивиани нездоровится; она не может присутствовать. Великая княгиня попросила меня сесть за стол против нее, чтобы дать ей возможность посадить Вивиани справа от себя, а Альбера Тома слева. Остальные приглашенные - княгиня Орлова, князь Сергей Белосельский, графиня Шувалова, Димитрий Бенкендорф и свита. Завтрак прошел очень оживленно. С обеих сторон большая предупредительность.

 Великая княгиня сияет от удовольствия. Несмотря на свое немецкое происхождение - или именно по этой причине - она при всяком удобном случае старается подчеркнуть свою симпатию к Франции. Достаточно было бы и этой причины для объяснения сегодняшнего приглашения. Но это еще не все. Великая княгиня уже давно втайне лелеет мечту видеть на престоле одного из своих сыновей, Бориса или Андрея. И потому она всегда стремится выступать в видных ролях, что упускает делать императрица. С этой точки зрения для нее очень важно, чтобы все знали, что единственно она одна из всей императорской фамилии принимала у себя уполномоченных французского правительства.

 Сегодня вечером Государственная Дума и город дают банкет в честь Вивиани и Альбера Тома.

 Председатель Думы Родзянко взял на себя устройство этого демонстративного торжества. Этого было достаточно, чтобы министры насторожились, тем более, что банкет был встречен общим сочувствием и превратился в политическое событие. Будет не меньше 400 участников. Все партии, даже крайние правые, а особенно левые, будут представлены. Ни один из министров не считает возможным уклониться от участия на банкете. Присутствуют и английский, и японский, и итальянский послы. Нелегко было решить вопрос о речах. Сначала министры решили, что им не следует выступать в собрании, носящем частный характер. Мне пришлось дать понять Сазонову, что если ни один из представителей правительства не согласится говорить, то я посоветую Вивиани не присутствовать на банкете. В конце концов все уладилось. Решено было, что Сазонов произнесет тост от имени правительства.

 Встречают нас в зале банкета очень горячо. Родзянко занимает место во главе почетного стола, я справа от него, Вивиани слева; около меня справа председатель совета министров Штюрмер, от него справа - Альбер Тома.

 Банкет затянется; меню очень большое, а подают очень медленно, а кроме того еще будут речи. Таким образом, я проведу часа два в обществе председателя Думы и председателя совета министров.

 От Родзянко я много нового не услышу. Его высокий и могучий рост, прямой взгляд, глубокий и задушевный голос, его шумливая энергия, даже его неловкие слова и поступки - все это указывает на его искренность, прямоту, смелость. У нас с ним хорошие отношения. Он неутомимо защищает правое дело.

 К Штюрмеру же мне еще нужно присмотреться. Я не знаю, почиет ли он со временем в "благоухании святости", как говорят мистики, но знаю, что сейчас от него исходит аромат фальши. Он прикрывает личиной добродушия и приторной вежливостью низость, интриганство и вероломство. Взгляд его, колкий и в то же время умильный, искательный и бегающий, отражает честолюбивое и лукавое лицемерие. Но он не без лоска; у него есть интерес к истории, особенно истории анекдотической и красочной. Каждый раз, как я с ним встречаюсь, я расспрашиваю его о русском прошлом и мне всегда интересно его слушать. Ближе изучать его необходимо уже в виду высокого поста, им, правда, по воле случайности, занимаемого.

 За банкетом мы говорим с ним об Александре I и его таинственной кончине, о Николае I и его нравственной агонии во время Крымской кампании. Я по этому поводу подчеркиваю, что в интересах России и Франции всегда было идти рука об руку; я напоминаю ему, что еще в 1856 г. мой блестящий предшественник, герцог Морни, задумал союз с Россией, и, если бы его послушались, теперь все было бы по другому, Штюрмер отвечает:

 - Герцог Морни! Как он был бы мне по душе. Я перечел, кажется, все, что о нем написано. Мне кажется, у него были основные качества государственного человека: любовь к родине, энергия и смелость.

 Я прерываю его:

 - У него были два качества, еще более ценные: чутье реального и умение выполнять задуманное.

 - Действительно, оба эти качества необходимы. Но в управлении нужно прежде всего не бояться брать на себя ответственность и улавливать связь событий. Кстати, вон там сидит ваш милейший князь Александр Николаевич Оболенский, градоначальник. Он верный слуга его величества, я его очень люблю. Но одного поступка я не могу простить ему. Он был рязанским губернатором в 1910 г., когда Толстой так странно умер на станции Астапово. Вы помните, как вся его семья следила за тем, чтобы не допустить в нему священника. Будь я на месте Оболенского, я не колебался бы ни минуты: я удалил бы силой семью и насильно ввел бы к нему священника. Оболенский возражает, что он не получил распоряжений, и что семья Толстого имела право так поступать, и т. д. Но разве можно говорить о праве и нужны ли распоряжения, когда дело идет о возвращении души Толстого в лоно святой церкви?