Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев

Принцип взаимовыручки между двумя друзьями сохранился навсегда.

Преодолев искушение ввернуть здесь фразу «с этого времени у него началась другая жизнь», поделимся лучше предположением о том, что не такой уж и другой она оказалась, эта новая жизнь. По крайней мере, поначалу. Юру все не отпускала затянувшаяся апатия.

Приехал я в Краснодар, меня поселили в общежитие на территории Института табака и махорки. Там я прожил до начала экзаменов. Экзамены эти я сдавал очень плохо, мне все было неинтересно. Потом этот факультет ликвидировали из‐за переизбытка таких факультетов. А в Новочеркасске был специализированный институт с двумя факультетами – лесотехническим и гидромелиоративным. Так я оказался в Новочеркасске.

Впрочем, о середине 1950‐х рассказ впереди.

А детский дом еще некоторое время оставался для Юры своего рода «очагом» и «пристанью», куда можно было без всяких официальных запросов приехать на каникулы – с ощущением, что обязательно примут, накормят, дадут ночлег и позволят сколько угодно общаться с друзьями. Это было удобно и в бытовом смысле – экономились деньги из небольшой стипендии, – и, наверное, все-таки комфортно психологически: знать, что есть место, где тебя ждут. Правда, застарелой душевной неустроенности подобные визиты все равно не снимали. Может быть, даже усугубляли. Свое состояние в один из таких моментов Юрий Ларин отчетливо запомнил и зафиксировал в мемуарах:

Позже, уже когда я учился в Краснодаре, как обычно мы поехали с Сурначом (Юрой Сурначевым. – Д. С.) в детдом на каникулы. Там вдруг остро почувствовал, что я одиночка. Хотя это чувство было всегда, несмотря на друзей и хороших людей, которые были вокруг.

Глава 3

Края справедливости

Считать ли студенческие годы началом Юриной самостоятельной, взрослой жизни? С одной стороны – да, разумеется. Привычный детдомовский уклад остался в прошлом – вместе с поднадоевшим, наверное, круглосуточным распорядком, но и с гарантированным «социальным пакетом» тоже. Вузовские наставники не обязаны были беспокоиться, накормлены ли их студенты и достаточно ли времени они уделяют подготовке к занятиям. Юрий Николаевич вспоминал, что в силу своей затяжной апатии, о которой говорилось выше, он завалил одну из первых сессий и остался без стипендии; этот урок оказался настолько тяжелым, что не сделать из него выводы было невозможно. К вынужденному старанию со временем добавился некоторый интерес к будущей профессии – хотя и не любовь все-таки.

Словом, жизнь как будто и впрямь наметилась почти взрослая. Однако при ближайшем рассмотрении становится понятно, что внутреннее ее содержание в очень большой степени определялось прежними, еще детскими и отроческими вопросами. Кто я на самом деле? Что не так со мной и моими родителями? Каким образом можно соединить смутные воспоминания и недовыясненные полуфакты в одну непротиворечивую картину? Не исключено, впрочем, что если бы эти застарелые вопросы так и зависли без всякой надежды на их разрешение, то они могли бы вытесниться из сознания куда-нибудь на дальнюю антресоль. Но именно в ту пору признаки (или призраки) близких разгадок неожиданно замаячили, приводя Юру то в растерянность и смятение, то в возбуждение на грани ажитации. Как развивались события «по семейной линии», мы расскажем чуть позже.

В целом же про те студенческие Юрины времена – первые, «гидромелиоративные» (впоследствии будут и другие, художественные), – известно не так уж много. То есть общая хронологическая канва как раз понятна, никакие «белые пятна», если иметь в виду поступательное передвижение с одного институтского курса на другой, в ней не проглядывают, однако и житейских подробностей тоже почти нет. Сам Юрий Николаевич о том периоде вспоминал реже и с меньшим воодушевлением, чем о других отрезках своего прошлого, – хотя бы о сталинградском или детдомовском. Насколько можно оценить задним числом, ни с кем из однокурсников он впоследствии не поддерживал приятельских отношений – опять же в отличие от детдомовских друзей.

Оказались ли для него те годы столь тяжелы и антипатичны, что хотелось вычеркнуть их из памяти? Не похоже: это прорезалось бы в мемуарных записях, так или иначе проскользнуло. Его жена, Ольга Максакова, свидетельствует: когда в их разговорах время от времени всплывала тема давней студенческой жизни, Юрий Николаевич мог предаться воспоминаниям без какого-либо усилия над собой. Но записать их на бумаге или хотя бы наговорить на диктофон не стремился. Будто не считал это нужным или существенным. Несколько эпизодов из Юриной институтско-общежитской поры, которые мы упомянем в этой главе, воспроизведены исключительно по впечатлениям Ольги Арсеньевны от его устных, порой мимолетных рассказов.

В качестве гипотезы: возможно, он относился к этой части своей биографии как ко времени, потраченному зря, хуже того – уводившему его все дальше в сторону от затаенной мечты об изобразительном искусстве. Возможно. Но, между прочим, часы марки «Победа», купленные в Новочеркасске сразу после защиты диплома, он потом носил на руке десятки лет – скорее, как талисман, нежели как необходимый аксессуар.

Да, речь тут в основном о Новочеркасске. Как уже упоминалось, в Краснодаре Юра проучился недолго, всего два семестра: в 1954‐м его факультет в составе Кубанского государственного сельскохозяйственного института упразднили, а студентов перевели в бывшую столицу донского казачества. Тамошнее учебное заведение именовалось Новочеркасским инженерно-мелиоративным институтом (в 1990‐е по новой моде его переименовали в академию, в 2008‐м присоединили к Донскому государственному аграрному университету, но так или иначе оно живо по сию пору). Хотя при советской власти город надолго застрял в статусе районного центра Ростовской области, но все же хранил еще приметы старорежимного казацкого величия, если не помпезности. В частности, инженерно-мелиоративный институт располагался в бывшем здании Донского Мариинского института благородных девиц. Да и вообще здешние мелиораторы отсчитывали свою научную традицию от дореволюционных времен, так что институт (инженерный, а не благородных девиц) считался весьма крепким, даже солидным. Правда, Юрий Николаевич отзывался о Новочеркасске середины 1950‐х как о городе скучном. Ну а где было так уж весело?

В отсутствие обстоятельных мемуаров нашего героя про те времена, равно как и прямой речи кого-то из тогдашних его знакомых, мы попытались было прибегнуть к методу своеобразной исторической реконструкции. Обнаружилась книга под названием «Однокурсники. 50 лет в мелиорации», изданная в Калининграде в 2010 году. И даже удалось раздобыть экземпляр. Автор-составитель Геннадий Ватутин поместил на форзаце следующую аннотацию: «В книге рассказывается о выпускниках 1958 года Новочеркасского инженерно-мелиоративного института: студенческом братстве, вступлении в самостоятельную жизнь и последующем становлении как квалифицированных специалистов». Тема «студенческого братства» особенно интриговала: вдруг возникнут какие-то живые, любопытные свидетельства?

Но книга ожиданий не оправдала. Вернее, оправдала в основном ожидания противоположного свойства. Увы, инженерно-технические работники (ИТР), выпускники НИМИ 1958 года в большинстве