По поводу одной машины - Джованни Пирелли

Порядок наметили следующий: сколько будет получено заявлений об уходе, столько вычеркнуто имен из списка «лишних», причем отбор этих имен дирекция предполагала производить жеребьевкой. «Разумеется, сама же Внутренняя комиссия, — говорилось далее в докладе, — 1) была застигнута врасплох и 2) включилась в дело с опозданием и слишком нерешительно. Когда же распространилось эго последнее известие, взбаламутившее весь завод, то комиссия совсем утратила способность проводить последовательную линию. Поначалу мы заняли жесткую, непримиримую позицию (смотри приложение № 1 —листовку „Долой увольнения!“), а потом постепенно стали приноравливаться к фактическому положению дел. Например, Внутренняя комиссия не возражала против так называемого „добровольного прекращения трудовых отношений“ за исключением нескольких случаев — когда речь шла о людях, которых нам не хотелось терять… Позднее, видя, что число „добровольцев“ растет (оно достигло 107), мы стали добиваться, чтобы из списка были исключены активисты, внесенные в него дирекцией в порядке репрессии. По нашему настоянию их имена были вынесены в отдельный список, по поводу которого должен был состояться особый разговор… В итоге, на первом этапе разногласий дирекция удержала инициативу в своих руках. Мы же заняли оборонительную позицию и сумели добиться некоторых результатов лишь по второстепенным вопросам…»

Это весьма многозначительное многоточие взято из оригинала. Через несколько абзацев автор доклада уже в ином, гораздо более бодром тоне приступает к описанию второго этапа борьбы. «В первых числах декабря во время совещания, созванного в отделе кадров в связи с контрольными посещениями больных на дому, дирекция вроде бы проявила готовность не настаивать на своем решении и соглашалась обсудить требование Внутренней комиссии о сокращении общего числа увольнений, которые тем временем дошли до буквы „П“. Наши профсоюзные работники, действуя энергично и единым фронтом, добились очень неплохих результатов: за неделю до рождества один из наших циркуляров (смотри приложение № 22 — „Победили рабочие“) сообщал, что с увольнениями покончено. Число „уволенных по собственному желанию“ было сокращено в итоге на 50 единиц. Успех дела был обеспечен отчасти благодаря своевременному и решительному вмешательству профсоюзов, но, главным образом, благодаря нажиму со стороны масс, а также ценной поддержке ФИОМ и местных организаций рабочих партий…»

— Сколько людей приложили руку к этому гнусному делу! — возмутилась Га-вацци, прерывая чтение «совершенно секретного» доклада. — Хозяевам даже удалось заставить нас, Внутреннюю комиссию, расписаться в том, что мы согласны с увольнением ста семидесяти трех рабочих, не считая тех, кто ушел «по собственному желанию»… Ничего себе, «успех»! Сварганили дельце!

Сантина: — Я прикинула, сто семьдесят все же лучше, чем…

Сильвия: — Ну, а если дирекция решит в будущем месяце уволить двадцать человек с «Бронделей»?

Амелия: — Ты сама слышала?! Действительно распустят по домам двадцать человек с «Бронделей»?

Сильвия: — Дирекция считает, что «Брондели» стали нерентабельными и что их надо убрать. Высвободятся сорок человек, куда их девать? Стычка с Внутренней комиссией. Они грозят нам, мы — им. Вмешивается ФИОМ… В результате мы даже оглянуться не успеем, как двадцать товарищей с «Бронделей», а дирекции только того и надо, окажутся за воротами. Выпустим еще одну листовку «Победили рабочие» и 1ем ограничимся.

Сантина: — Двадцать человек… Значит и нас, с намоточных, тоже…

— Да нет, это я так, к слову!

Но по одним этим разговорам можно судить, какая неуверенность, какая растерянность владеют людьми, хотя увольнения за несколько недель до этого полностью прекратились.

Маньялос по природе нытик и маловер, но и он сменил пластинку. Раньше все вопил: «Хватит бастовать! Издергали рабочего человека! Издеваетесь!» А теперь заговорил по-другому:

— Уж не заключили ли пакт с самим дьяволом наши господа из Внутренней комиссии? Не обязались ли погрузиться в спячку на неопределенный срок, лишь бы уволили на несколько человек меньше?

Маньялос затронул больное место, что дало дополнительную пищу для подозрений и недовольства. Послышались голоса: «Что это за привилегии активистам? Или у их детей лучше аппетит, чем у детей других уволенных?» «Надо учесть и другое». Это соображение высказывает Сильвия — «передовик» во всем, в том числе и в вопросе дисциплины:

— Слава богу, что благосостояние страны зависит не только от «Ломбардэ».

Она намекает на круговую поруку, на то, что есть рабочие, которые прибегают ко всяким уловкам и хитростям, прямо под носом у начальников и охранников занимаются своими личными делами, иными словами — разучились по-настоящему работать. Сильвия не упускает случая, чтобы повторить свою любимую присказку:

— Эх, дожить бы до того дня, когда у нас, на социалистическом предприятии, будет социалистическая дисциплина!

Но хуже всего то, что предположение о новых увольнениях, высказанное Сильвией наугад, по-видимому, становится реальной угрозой. Заказы для «Бронделей» все сокращаются и сокращаются. Заказы для «Гумбольдтов», до сих пор поступавшие регулярно, тоже пошли на убыль. Естественно, сокращается и рабочий день. На всех машинах, в том числе и на намоточных, прошлогодняя сорокачетырехчасовая рабочая неделя к ноябрю — декабрю дошла до сорока часов, а во второй половине января сократилась до тридцати шести. Пришлось группе добровольцев (двое с «Бронделей», трое с «Гумбольдтов», да еще Сантина от намотчиц), которых возглавил Брамбиллоне (вместо Гавацци — последнее время она просто невыносима, плюет на всех и вся, грубит), взобраться на «Голгофу», к инженеру д'Оливо. Но тот через секретаршу передал, что до конца следующей недели занят — не сможет выкроить для них ни минуты.

— Оказывается, спускаться с «Голгофы» еще горше, чем на нее взбираться, — вздыхает, возвращаясь в цех, работница с «Гумбольдта» Бруна Брамбилла (к Брамбил-лоне не имеющая никакого отношения; она из Лоди, вдова, муж погиб на русском фронте). По ее собственному определению, она из породы «бунтарей». — Раз уж мы все равно шляемся, давайте заглянем к Кишке!

Перед тем как идти к Рибакки, та же Бруна Брамбилла делает еще одну попытку обработать Гавацци, так как, по общему мнению, только она способна проесть Кишке печенку. Но та ее отшила:

— Идите вы все к черту!

Рибакки выдержал натиск, а также попытку Бруны Брамбиллы пустить слезу (впрочем, решительно пресеченную ее товарищами), не поведя бровью. Он сидел за столом, опустив свои близко поставленные глаза, и вертел в холеных руках резинку до тех пор, пока не превратил ее в сплошной комок. Наконец, не поднимая глаз:

— А что сказал господин Бонци?

— Господин Бонци? По таким делам мы разговариваем только с вами. С инженером и с вами.

Вопрос Рибакки прозвучал странно. Еще более странной показалась следующая фраза:

— Отныне соблюдайте субординацию. Господин Бонци начал разбираться в жизни цеха, и было бы неправильно не поставить его в известность о том, что вас беспокоит.

Воспользовавшись недоумением и замешательством Брамбиллоне и других, эта гадюка Рибакки как бы между прочим бросает:

— Будьте добры, сообщите вашим друзьям, что восстанавливается старый распорядок: сорокачетырехчасовая неделя.

— И для «Бронделей», и для «Гумбольдтов»?

Рибакки: — Для тех и других.

— А намоточные?

— Если бы вы меня не отвлекли от дела, у меня уже были бы готовы для вас новые учетные листки.

Он кладет руку на стопку заказов — в подтверждение своих слов и чтобы прикрыть шифр «С» — «Склад». Он и сам не знает, откуда привалило столько. Как бы, там ни было, а приказ явно идет вразрез с железным принципом: ни в коем случае не накапливать задела. Рибакки терялся в догадках; он кое-что подозревал, могло быть и так, но проверить трудно. Единственный, не подлежавший сомнению, хотя и неопределенный вывод сводился к следующему: наверху что-то затевают.

Делегация возвращается в цех. Одни с сияющим видом, словно восстановление сорокачетырехчасовой недели — их личная заслуга. А кое-кто (например, Брамбиллоне), хмурясь: если на заводе что-то происходит, что на первый взгляд кажется бессмыслицей, то это еще вовсе не значит, что так и есть на самом деле — просто до смысла трудно доискаться.

XXV

Последние несколько дней Марианне чудится, что «Авангард» издает какие-то непривычные звуки. Не сразу после утреннего туалета, когда он наращивает скорость и выдает первые десять, двадцать, тридцать метров кабеля, а немного погодя. Марианна уверяет себя, что «Авангард» ни при чем, что ей это чудится. Но ближе к обеду посторонний шум слышен отчетливо. После обеденного перерыва он исчезает или слышится временами, чуть-чуть. По мере того как за окнами вечереет, шум усиливается. Это стало правилом: к концу дня шум усиливается и уже больше не пропадает. Откуда он исходит, сказать невозможно. Стоит Марианне сойти с места, как он перемещается чуть подальше к краю машины. Какой он? Трудно сказать. Возможно, вращающаяся масса где-то слегка деформировалась и задевает за протектор. Нет, вряд ли. Может, вывалился болт или шурупчик и гремит внутри? Или просто ослаб и, выдаваясь больше обычного, за что-то задевает? И это маловероятно. А что, если при смене катушек домкратом помяло?