Амето - Джованни Боккаччо

Боккаччо Джованни

Амето

Джованни Боккаччо

Амето

Комедия флорентийских нимф

Перевод прозы Г. Муравьевой

Перевод стихов А. Эппеля

Здесь начинается комедия флорентийских нимф

I

Разнообразные события, необычайные превратности жизни, изменчивые милости фортуны постоянно вносят тревогу и томление в души живущих: оттого-то одним отрадны рассказы о кровопролитных битвах, другим - о честолюбивых победах, третьим - о мудром заключении мира, а четвертым - о любовных делах. Одни - таких много - с охотой слушают о тяготах и бедствиях Кира, Персея, Креза и прочих; ведь если знаешь, что не тебе первому и единственному пришлось худо, легче сносишь собственные невзгоды. Другие, удачливые в стяжании благ, горделиво тешат ум рассказами о великих подвигах Ксеркса, богатствах Дария, щедрости Александра, счастливом возвышении Цезаря и, точно для того, чтобы потом рухнуть с большей высоты, постоянно устремляют помыслы к высокому, избегая смиренного. А третьи, раненные двоевидным сыном Венеры, обретают утешение или отраду в любовных историях древности - в который раз с вожделеющим сердцем похищают Елену, разжигают любовью Дидону, оплакивают Гипсипилу и замышляют обмануть Медею. Но павший не подымется, найдя товарищей по несчастью; время, как ни медли, не остановится; взнесенный фортуной не удержит своего счастья, цепляясь памятью за чужое; и только читая о прошлой любви, с тем большей охотой разжигаешься новой любовью: вот почему я, с должным почтением служа Амуру, и никому более, воедино собрал здесь разрозненные усилия, в надежде, что, обдумав мой труд, никто не станет хулить восхваляемого мною. Сострадательный сын Цитереи, в ее водах закаляющий стрелы, извлекает из жаркой груди людей вздохи иные, нежели Рамнузия: те вздохи вызваны злополучной долей, эти надеждой на желанную радость; те свидетельствуют о постылой холодности, эти о любовном жаре. Амур - наставник и учитель жизни, он изгоняет из сердец легкомыслие, низость, жестокость и алчность и бдительно заботится о том, чтобы его подданные были деятельны, великодушны, щедры и украшены любезностью; всех, кто служит ему верой и правдой, он приводит к радостному концу, осияв лучами своей звезды, и вознесенные им не боятся крушений. Много похвал сведя воедино, скажем, что силой его удерживается в движении небо, его вечным законом направляются звезды, а в живущих укрепляется воля к добрым делам. О любви с охотой слушал бы Крез в огне, Кир в крови, Кодр в бедности, а Эдип в вечном мраке. И Марс, внимая любовным историям, сложил бы оружие или, если надо, пустил в ход с большим рвением; Паллада и та, слушая о проделках Амура, порой так смягчается душою, что прерывает излюбленные занятия; и мощная Минерва укрощается, слушая о любви; и холодная Диана теплеет, и Аполлон пламеннее шлет стрелы. Что же еще? Сатиры, нимфы, дриады, наяды и прочие полубоги, служа Амуру, обретают благообразие, - словом, его дела всем по душе. Найдется ли здравый умом человек, который ради иной заботы откажется служить под началом такого вождя? Нет, конечно, а если найдется, то уж, верно, это буду не я. А раз я ему служу, как я и делаю в угоду своей душе ради дамы, прекраснее коей не создала ни мудрая природа, ни изощреннейшее искусство, то мне пристало воспеть не триумфы Марса, и не разнузданность Вакха, и не изобилье Цереры, а победы моего властелина. Ими полнится земля и небо; счесть их труднее, чем звезды или морской песок. Поэтому голосом, подобающим моему скромному состоянию, не боясь упреков, не как поэт, но как влюбленный, воспою я свою даму. И, обойдя молчаньем то время - как будто его не бывало, - когда Любовь, может быть несправедливо, казалась мне мученьем, - чтобы одарить надеждой тех, кому она мученье теперь, и возрадовать тех, кто счастливо владеет сим благом, - я на свой лад расскажу о сокровищах, какие мне, недостойному, были явлены на земле. И да внемлют мне любящие, до прочих мне нет дела, пусть предаются своим заботам.

II

Орфея встарь подвигнувшая сила

сойти за Эвридикою в Аид

желанную подругу возвратила

тому, кто улестил угрюмый Дит

своей кифары сладостным звучаньем;

святая сила мне теперь велит,

исполнившись и дерзостью и тщаньем,

твой, Цитерея, восхвалить завет

и твой чертог прославить величаньем.

Во имя Неба, где среди планет

сияешь ты, прекраснее стократно,

чем та, которой Феб дарует свет;

и ради Марса, чья беда понятна,

и бедного Энея, и того,

кто всех тебе милее, вероятно,

от Мирры получила ты его;

и в честь огня святого, чей служитель,

пою причину пыла моего,

когда твоя счастливая обитель

за Солнцем, где живет могучий бык,

Европы легковерной похититель,

ты позаботься, чтобы я постиг

с достойной силой сил твоих истоки,

и сообразный чувству дай язык,

который бы достигнул подоплеки

и описал божественность твою,

дающую столь дивные уроки.

Еще Эроту славу воздаю

и стрелы золотые и победу

над Аполлоном радостно пою;

прошу его, счастливца-непоседу,

я ради нимф (но вряд ли хоть одна

такому приглянулась сердцееду

или в любовный список внесена),

молю его и нощно я и денно

в моем убавить сердце пламена

от пылких стрел - иначе непременно

зажженный ими сладостный недуг

меня дотла испепелит мгновенно.

Пускай уж лучше повествует дух,

не побежденный страхом и свободный,

то, чем пленились и глаза и слух.

А ты, что красотою благородной

нежна, ясна, прелестна и славна,

благая донна, светоч путеводный,

кому душа верна и предана

настолько, что не мыслит о награде

и счастьем среди мук упоена,

моли богов - твоих молений ради

все ниспослать готовы небеса;

но ты проси не о земной усладе,

а чтобы тот, кому твоя краса

огнем неутолимым сердце гложет,

твои сумел восславить чудеса.

Ужели кто из олимпийцев может

божественной такой не внять мольбе?

Любой бессмертный тотчас же предложит

среди бессмертных место и тебе,

и ты тогда из горнего чертога

ко мне склонись и призови к себе;

хоть значу я не очень-то и много,

но без тебя мне и надежды нет;

пребудь со мной, опора и подмога,

подай мне благодетельный совет,

а я, руководим твоим указом,

прославлюсь между тем на целый свет.

Ты видишь - пламенеет пылкий разум

и ждет поддержки, к прочим божествам

он равнодушен, раб твоим приказам;

и, уподобив дивным волшебствам,

я помощь ту почту небесным даром

и силу страсти передам словам;

и докажу, что скаредно недаром

Юпитер прочих красотой дарил,

глаза твои переполняя жаром,

и расточителен в щедротах был,

тебя даря прелестным окруженьем,

которое я, недостойный, зрил,

меж тем как птицы дивным песнопеньем

с цветущих лавров оглашали луг,

и был изящен речью и движеньем

тебе во всем сопутствующий круг,

вкушающий беспечности щедроты,

в делах любви исполненный заслуг;

и вот я жду благой твоей заботы,

чтоб крепче сладилась строка к строке,

а слогу моему прости просчеты

пишу таким, какой мне по руке,

себе ища твоей хвалы сердечной,

тебе - хвалы на всяком языке

во славе неземной и вековечной.

III

В Италии, затмевающей блеском дольние страны, лежит область Этрурия, ее средоточие и украшение, а в ней - богатой городами, славной благородными племенами, повсюду украшенной замками и нарядными селеньями, обильной тучными нивами - в срединной и счастливейшей части ее благословенного лона к самым звездам вознесся плодородный холм, древними прозванный Коритом еще до того, как взошел на него Атлант, первый его житель. Склоны холма меж высоких круч густо поросли лесом из буков, елей, дубов, простирающимся до самой вершины. Справа от него бежит по камням светлый ручей, рожденный в благодатных недрах соседних гор, говором струй оживляющий долину, куда прибыв, после недолгого бега теряется он вместе с названием в водах Сарно. В лесных рощах по склонам Корита таятся отрадные поляны, - прохладные тени и рыщут хищные, быстрые, свирепые звери; многоводные ключи в разных местах орошают свежие травы. Там скитался молодой охотник Амето, навещая фавнов и дриад, обитателей чащ; сам, должно быть, происходя от древних жителей окрестных холмов, как бы памятуя о кровном родстве, он оказывал почести лесным божествам; за то и они дарили его покровительством, когда, одержимый охотничьим пылом, он преследовал в дебрях пугливых зверей, пока Аполлон пребывал высоко над землей. Редко случалось так, чтобы примеченный им зверь - благодаря ли быстроте погони или хитроумным уловкам - не был ранен его луком или настигнут собаками либо, изнемогший, не попал в засаду или не запутался в тенетах; оттого всякий раз Амето являлся к жилищу, отягощенный добычей. Однажды, преуспев больше обычного в излюбленной забаве, радостный, со всех сторон обвешанный дичью, он возвращался со сворой домой и, сбежав по склону холма, очутился в приятной долине, близ того места, где пресекаются струи Муньоне; здесь, истомленный долгим путем, тяжкой ношей и гнетущим зноем, он сложил под раскидистым дубом богатый трофей, простерся всем телом на молодой траве и подставил загрубелую грудь мягким дуновениям ветерка; с лица отер грязный пот жесткой ладонью, пересохшие губы увлажнил росистой зеленой листвой и, вновь обретя бодрость, стал подразнивать собак, то одну, то другую, и с ними кататься по лужайке; потом вскочил на ноги и, перебегая с места на место, принялся таскать их которую за загривок, которую за хвост, которую за лапы; тотчас резвая свора вцепилась в него со всех сторон и не раз повергала в гнев, вырывая клочья небогатой одежды; потом затеял новую потеху: то повалит собак навзничь, то им даст себя повалить. И так в забаве проводил он время - а жар все не спадал, - когда до его слуха донесся с ближнего берега прелестный голос, певший неведомую песнь. Немало тому подивившись, он подумал: