Евпатий Коловрат - Лев Прозоров

Хотел бы Непобедимый и впрямь быть столь спокоен. Он вспомнил сегодняшнего беглеца. На труса и лжеца он походил мало. Больше на обезумевшего от страха. Только Джихангиру и так непросто, ни к чему прибавлять мальчику тревог. На это у него есть Пес.

— Тогда почему трусы Бурундая говорят то же, что трусы нашего войска? — спросил Повелитель.

Непобедимый прикрыл глаз. Ах, Бурундай, стервец сопливый, хитрый хорек! Так он, стало быть, сносится с Джихангиром помимо Непобедимого? Хорош щенок, ой хорош… жаль, очень жаль, что сейчас, во время похода, Бурундай нужен живым! И хуже того, на своем нынешнем месте.

Сейчас его просто некем заменить…

А еще это значит, что нападают не только на главное войско, но и на отряд Бурундая. Это еще хуже. Значит, их больше, их много больше… или они очень быстро передвигаются по заснеженным лесам, во что Непобедимому было поверить еще трудней, чем в восставших мертвецов.

Или они и впрямь отрастили крылья…

— Трусы, мой Повелитель, говорят разное, — позволил сухим губам намек на улыбку Пёс-Людоед. — На днях один из тысячников пытался уверить недостойного раба Повелителя, будто город, взять который его послали, обратился в озеро.

Молодые ханы захохотали. Статуя над ними обозначила нарисованными губами улыбку.

— Что же стало с храбрым тысячником?

— Джихангиру не стоит занимать себя судьбою… десятника, — старый Пес оскалил жёлтые зубы.

— Отчего же, Непобедимый? У Бурундая, в одной из сгинувших сотен, спасся именно десятник. И привез с собой нечто весьма, весьма занимательное. Такое занимательное, что Бурундай счел необходимым переслать его находку нам.

Белые руки взлетели, чтобы трижды удариться друг о дружку ладонями. Казалось, они и издадут звон фарфора или серебра, соприкоснувшись, — но прозвучали именно хлопки.

Синий нукер не замедлил явиться на зов. Возник, принеся с собой в жар натопленной юрты морозный дух урусутской зимы, и с поклоном уложил между Непобедимым и повелителем крупный сверток, а рядом с ним нечто круглое и косматое. Гуюк и Орду с любопытством подались вперед, Хархасун, напротив, брезгливо отстранился.

Непобедимый рассматривал отрубленную голову, скалящуюся в своды белого шатра остановившейся улыбкой. Да, ее отсекли у мертвеца. Когда голову отрубают живому, кожа и мышцы стягиваются, и кость торчит из культи, как палец из кукиша. Тут же срез был ровен. Очевидно, было и еще что-то — Бурундай, увы, вовсе не глуп и не станет пытаться удивить кого-то в белом шатре головой, отрубленной от покойника. Здоровой рукой Пёс-Людоед придвинул к себе сверток и начал, придерживая сухой, левой, разворачивать его.

— Неплохая закуска… — во весь голос заметил сиятельный Гуюк.

— Подарок! — зашелся визгливым смехом Хархасун, которому что-то шепнул на ухо влажными губами служка-мальчик. — Бурундай прислал Непобедимому наставнику подарок — новую руку! Непобедимый, погляди в тряпках, там еще должен быть новый глаз!

— Молчание! — ударил серебряный колокол под сводом шатра. — Что скажет наш аталык?

— Эта рука, — медленно произнес Непобедимый, вертя чужую конечность в своей, — отрублена у живого. Более того, это не рука урусута. Недостойный бы сказал, Повелитель, что это — рука воина нашего войска.

— Всё верно, — истукан из жемчуга, серебра и фарфора утвердительно качнул головой. — Бурундай пишет нам, что это — рука того самого десятника. А если Непобедимый сравнит рану от укуса на этой руке и зубы мёртвой головы, то обнаружит, что именно эти зубы и грызли живую руку.

Младшие ханы вытянули шеи — не исключая и Хархасуна, в котором любопытство победило брезгливость и трусость. Непобедимый поднес к глазу отрубленную руку, рассматривая место укуса. Посмотрел на ощеренные зубы мёртвой головы. Да, очень похоже на то. Десятник пытался заслонить от мёртвых зубов горло, а когда мертвец вгрызся в подставленную руку, обезглавил его. Щенок Бурундай переплюнул старого Пса, нашел очень веские доказательства правдивости рассказов уцелевших. Плохо, что это правда. Хорошо, что они теперь точно знают об этом.

— Бурундай также пишет нам, — продолжал фарфоровый идол, когда-то бывший его названым сыном, — что хотел отправить нам десятника целиком, но побоялся, что на живом человеке за время пути рана от укуса заживет, а словам мы можем и не поверить.

И Повелитель добавил, явно наслаждаясь:

— Бурундай пишет нам, что отдал приказ о погребении десятника с почестями, полагающимися сотнику…

Непобедимый скрипнул зубами. Умный, какой же умный мальчик Бурундай. Далеко пойдет, очень далеко… если только кто-нибудь не свернет ему его умную голову. Например, один старый одноглазый Пёс с сухой лапой.

— Если одни мертвецы воюют, Повелитель, не стоит удивляться, когда другие получают воинские звания, — отозвался он равнодушно. Хорезмиец у ног Гуюка сделал удивленные глаза, а потом вытащил калам из одного рукава и свиток из другого и начал что-то торопливо записывать. Да уж не вздумал ли он вставить слова Непобедимого в свои стишки? При чём тут война и мёртвые — ведь стихи пишут про птичек, цветы и прочую чушь? Ну или про лицо владыки, рядом с которым солнце скорбно заворачивается в облака, стыдясь своего несовершенства, — кажется, один из стихоплетов Гуюка выдал нечто подобное.

— Новые звания получают не только мёртвые, — улыбнулся одними глазами нарисованный лик — Предводителю десятки, доставившей нам послание Бурундая, тоже обещана сотня, а его воинам — щедрая награда, разумеется, в том случае, если они сумеют добраться до нас и вернуться обратно. Бурундай пишет нам, что неоднократно отправлял тебе послов, но всё они, полагаем, бесследно исчезли?

В слове «полагаем» вдруг прозвучало столько холода, будто стены и кровля белого шатра исчезли. Недобрые искры сверкнули в узких прорезях на фарфоровой маске. Проклятый щенок Бурундай! Нет ничего проще, чем заронить подозрения в сердце человека, чьего отца убили по приказу деда, человека, которого двоюродный брат обрёк выбору между смертью в бою и бесславной казнью, а родные братья откровенно ненавидят! У Непобедимого сейчас хватает забот с той войной, которую он ведет с урусутами — с живыми, а теперь еще и с мёртвыми, чтоб ему теперь еще пришлось затевать и войну с Бурундаем!

— Мёртвые?! — вдруг подал задушенный голос Хархасун, глаза его побелели, побелел, вероятно, и сам сиятельный брат Джихангира, но узнать это достоверно было нельзя из-за слоя белил на его лице. Оттолкнул служку с веером, полезшего было обмахать его. — Но, брат наш и Повелитель, это же ужасно! Мы ведь не можем сражаться с мёртвыми?!