Заморская отрава - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, как невеста Дашка Катьке не соперница, с чувством законной отцовской гордости размышлял Алексей Григорьевич. Екатерина – безупречная красавица, Даша же из тех, о которых говорят: «Не по хорошу мил, а по милу хорош», то есть коли нравится кому, для того она приглядна, а остальные плечами пожимают: мол, что он в ней нашел, тут и смотреть-то не на что!
Пусть так. Пусть не на что. И все же надобно рассудить трезво: если государь сумеет затащить девку в постель, воспользовавшись ее нынешним жалостным состоянием, а то и силой заставит ноги для него развести, то она надолго отвлечет его от мыслей о Екатерине. Дочь Долгорукого красавица, но снегурка, ледяная кукла. На месте других мужиков Алексей Григорьевич на нее и не взглянул бы. По красоте, тонкости черт Дашке с ней и рядом не встать, зато у нее есть то, чего нет и никогда не было у Екатерины. В ней есть чар! А если есть в бабе чар, то, какова бы она ни была дурнушка, у мужиков при виде ее всегда в портках шевеление начинается. Даже против всякой их воли. Бывают и мужики с чаром. Только взглянет, только глазом поведет – у девок уже ноги дрожат и коленки подгибаются. Вот сын, Ванька, – он такой. И этот испанский курьер… Вот у кого глазищи с чаром, небось еще пожарче, чем у Ивана.
При воспоминании об испанском курьере, который мог причинить ему столько неприятностей, у Алексея Григорьевича даже зубы заломило. Какая все-таки жалость, что император приказал отправить его в Москву! Совсем другое дело, если бы де Лириа появился в Горенках, был принят по-царски и одарен столь щедро, что гнев его угас бы, не разгоревшись. Теперь же курьер успеет так настроить его против Долгоруких, что к испанцу и на кривой козе не подъедешь! Скривившись, Алексей Григорьевич прогнал эту мысль, тем паче что ему и без этого было о чем думать.
Беда не в том, что Петр Алексеевич заманит Дашу в постель. Как бы не привязался к ней! Эта привязанность отвлечет его от Екатерины, а значит, ослабит позиции Долгоруких. Отдалит императора от них. И тогда к нему запросто смогут протиснуться Голицыны, давние недруги Алексея Григорьевича. Они уже пытались своего Сережку выдвинуть на место Ивана: по слухам, Петр был к нему благосклонен, даже очень, ведь юнец падок на всякое новое лицо…
Нет, сейчас никак нельзя выпускать из рук государя, предоставить его чужому влиянию. А кстати, не напрасно ли Алексей Григорьевич не принимает в расчет племянницу как возможную соперницу Екатерины на ярмарке невест? Дашка ведь не какая-нибудь – она тоже Долгорукая, пусть только по матери. Да и род Воронихиных хоть и захудалый, но старинный: Воронихины когда-то, при Иване Васильевиче Грозном, в Думе боярской сиживали, а это вам не кот начихал! Разве не случалось, что государи брали себе невест из самых простых – брали только за красоту да угожество, а то и по любви, а ведь сердце молодое – оно зазнобчиво, оно разгарчиво, оно того гляди полыхнет пожаром лесным – не потушишь потом.
Короче говоря, куда ни кинь, а один выходит клин: не ко двору, не к месту пришлась Долгоруким новая родственница. И чем скорее она исчезнет, тем будет лучше для всех.
Конечно, со двора ее теперь поганой метлой не сгонишь, да и удавочку на шейку не накинешь в укромном закоулочке. Надо похитрей что-то придумать, поинтересней. Но вот что?
Алексей Григорьевич нахмурился. Хмурился он не от того, что скорбел по собственному жестокосердию. Жизнь человеческая для него уже давно ничего не значила – кроме собственной жизни, разумеется. Печалило его лишь то, что дело надо делать быстро, а что именно – пока неведомо.
Ехать в Москву государь назначил на завтра. Значит, на придумку и осуществление ее остается вечер и ночь. Не так много времени… но не так уж и мало. Эх, жаль, верный Стелька уехал в Лужки, но да ничего, сыщутся на сие и кроме Стельки людишки, у коих ручонка в нужный миг не дрогнет!
Всецело занятый своими мыслями, он внезапно вышел из комнаты, не сказав ни слова и оставив девушек переглядываться в недоумении.
Январь 1729 года
ИЗ ДОНЕСЕНИЙ ГЕРЦОГА ДЕ ЛИРИА АРХИЕПИСКОПУ АМИДЕ. КОНФИДЕНЦИАЛЬНО«Итак, ваше преосвященство, нынче состоялось погребение великой княжны. Это была лучезарная звезда, исчезновение которой покрыло мраком всю Московию. По счастию, умерла она быстро: по словам Анны Крамер, помолившись, хотела лечь спать, но напали судороги, так что она скончалась не более чем в две минуты.
Царь очень плакал ее потерей и переехал жить в Кремлевский дворец, чтобы не жить там, где жила она. Тем не менее тело великой княжны оставалось непогребенным чуть ли не два месяца, потому что государь желал рассеяться от своего горя, а рассеивался он, конечно, в имении своих друзей Долгоруких, поэтому все разговоры и просьбы о возвращении в Петербург (хотя бы под тем предлогом, что в Москве ему будет чересчур тяжело, все будет напоминать о сестре!) были напрасны. Ничем также окончилась и наша с Остерманом и графом Вратиславом попытка вручить государю письмо от его дяди, австрийского императора, с убедительным советом перебраться в Петербург.
Мы здесь мерзнем в домах: вот уже четыре дня страшный ветер с морозом, против которого не помогают ни камины, ни печки. Туземцы не запомнят такого холода! Однако именно поэтому тело умершей могло столь долго оставаться незахороненным. Оно находилось в траурной зале Лефортовского, или Слободского, дворца.
Сама церемония началась около десятого часа, а кончилась около полудня. Погребли великую княжну Наталью Алексеевну в Стародевичьем монастыре, в старой соборной церкви, рядом с могилами Софьи Витовтовны, Марии Тверской и Софьи Палеолог. Здесь также погребались прежде почти все великие княжны, царицы и дочери русских царей.
Все обратили внимание, что императора на погребении сестры под руку вел не кто иной, как князь Алексей Долгорукий. В этом я усматриваю символ того места, какое занимает ныне при государе не только вся фамилия Долгоруких, но и лично этот человек.
В государственных делах по сравнению с прошедшим донесением мало что изменилось. Верховный совет не собирается, великий канцлер Головкин страдает подагрой, Остерман в отчаянии и оттого болеет; князь Алексей Долгорукий постоянно с царем, а князь Василий Долгорукий, на коего мы делаем ставку, сами знаете какую, занимается только интригами внутри своего семейства. Он находит удовольствие видеть дела в дурном положении.
Впрочем, есть немало людей, которые говорят царю, что народ ропщет на дурное поведение Долгоруких,
