Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания - Иван Гончаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван Петрович обиделся.
– Пожалуйста! не загоняют! – вслух возразил он. – Николай Иванович и Фаддей Бенедиктович не чета были нынешним, а и те уважали мое мнение. Это правда, что язык обогащается постепенно, как вы изволите говорить, – обратился он к профессору, – только позвольте доложить, что это обогащение производится писателями с весом. Например, вот Николай Михайлович Карамзин ввел слово промышленность, его все и приняли. Василий Андреевич Жуковский тоже много обогатил российскую словесность и облагородил простонародный язык; перед ним еще Иван Иванович Дмитриев. Так ведь какие же это были и люди! Один – историограф, другой – министр, третий – наставник царских детей! Александр Сергеевич Пушкин уже шел по их следам. Вот они-то и поставили наш язык на твердое основание. А Николай Иванович Греч и Фаддей Бенедиктович Булгарин были на страже и бдительно охраняли правильность и неприкосновенность слога. Не стало их – и ворвались нововводители! Кто их послушает? Откуда они явились?
– Оттуда же, я думаю, откуда и Карамзин с Жуковским и Дмитриевым, и мы с вами тоже: все из одного места! – сказал Кряков.
Все улыбались. Лилина вспыхнула.
– Что правда, то правда! с этим спорить нельзя! – подтвердил и Сухов.
– При тех не смели бы так вольничать! – продолжал Красноперов, не слушая его, – бывало, сочинители по
137
струнке ходили, и те из них только и выходили в люди, которые побывали в их школе. Сколько их, бывало, являлось к Николаю Ивановичу на поклон и выслушивало от него благие советы да следовали им!
– Который вам годок? – вдруг спросил Кряков Красноперова.
Общий смех покрыл его вопрос. Тот сердито молчал.
– А что? – спросил Сухов, которому, очевидно, нравился задор в противниках.
– Да уж очень отзывается добрым старым временем! – отвечал тот бесцеремонно. – Вы, я думаю, родились при «старом и новом слоге»?
– А что ж, худо было, что ли, тогда, при Александре Семеновиче Шишкове? – сердито возразил Красноперов. – Тогда умели слушаться старших – и был порядок. От Греча и Булгарина доставалось немало и Александру Сергеевичу, когда он был молод и вольничал! А прочие ходили тише воды, ниже травы.
– Как не ходить, когда их, бывало, секли, а Булгарин и Греч приговаривали! – вдруг провозгласил Кряков при общем смехе.
– Так и надо! не худо бы и теперь! – ворчал Красноперов ближайшим соседям: Уранову, Сухову и генералу, – а то уж очень расходились! Я бы всем сочинителям при полиции списки завел да выдавал бы им желтые билеты на жительство.
Кругом его все смеялись.
– За что так немилостиво? – спросил с добродушным смехом профессор. – Ведь уже это почти все было прежде; если не желтые билеты, так была, кажется, какая-то особая книга, куда записывали литераторов… Но и это не помогло: сами же вы говорите, что сочинители ушли из-под ферулы…
– А зачем выпускали? Правительство ослабело, строгости нет! – горячился Красноперов, – вот и порядка нет! Страху бы нам, страху! вот что нужно, а не свободу печати!.. Дал бы я им свободу! Сколько зла от этого! Боже мой, сколько зла!
– Какое же зло? и будто все зло? – спросил, тоже смеясь, журналист.
– Какое! Вы еще спрашиваете! Разве не видите! Все колеблется, рассыпается врознь, ни у кого нет ничего святого!
138
– Не печать же виновата, помилуйте! – сказал журналист.
– Везде смуты, раздоры… – твердил Красноперов, не слушая.
– Потопы, трусы, брат лезет на брата, – подсказывал Сухов. – Так, так, Иван Петрович, молодец! Хорошенько их! За твое здоровье! – У тебя нынче весело, Григорий Петрович! – прибавил он, обращаясь к Уранову.
– Да, смейтесь, смейтесь! Вы сами потакаете этим новым! – горячился еще больше Красноперов, – что мудреного после этого, что дети чуть не режут родителей…
– А родители детей! – подсказывал опять Сухов. – Правильно!
– Да! и правильно! Перестанешь смеяться, как вон эдакие новые умники (он кивнул на Крякова, а Кряков в ответ кивнул ему) придут к тебе да объявят, что дом твой в Большой Конюшенной не твой, а их; что все общее… А тебя вытолкают вон! Будет тогда «весело»!
– Господи помилуй! Что ты это на ночь пугаешь! – говорил Сухов. – Слышите, что он говорит! – обратился он к Уранову и генералу. – Не бойся, мой друг, – прибавил он успокоительно, – все эти отрицатели и разрушители, если не обо что-либо другое, так о собственность лоб себе разобьют!
– Я старее вас всех тут – и могу говорить… – настаивал на своем Красноперов.
– И говоришь по опыту, что ли?
– Бог миловал пока, а коли вы так равнодушно глядите на все затеи да идеи этих мальчишек, что величают себя новым поколением, и мер не принимаете… так дождетесь, что и у нас заведут коммуну! Смотри-ка, что теперь делается! Старших нет, перемерли, учить уму-разуму некому! Что, если бы они восстали из гробов!..
– Их теперь посадили бы в кунсткамеру, а с ними и вас! – сказал Кряков.
Красноперов рассердился, особенно когда это замечание встретило смех даже около него.
– А вас, милостивый государь, и всех подобных вам сочинителей, которые так рассуждают, уж, извините, я бы не туда посадил! – горячо заметил он учительским тоном.
– Сажают, успокойтесь, господин Фамусов: вы еще не все перевелись на Руси!
139
Все смеялись, глядя на задор противников,
– Что это, как здесь весело сегодня! – повторил Сухов.
– Ты не обижайся, Иван Петрович! – шепнул хозяин старику, – лучше послушаем! Любопытно, до чего он договорится.
Но Красноперов не слушал.
– Что смеетесь! – говорил он раздражительно гостям постарше, – вы ему в руку смеетесь и угождаете новому поколению; да, вы унижаетесь перед ним, стыдно показаться отсталыми! Что? неправда?
– Что ты! – внушительно сказал хозяин, – что нам за надобность угождать, ведь мы не ребята; чего нам заискивать у нового поколения? Мы его не боимся и ничего не ждем от него дурного. – Вон он (он указал на племянника) тоже новое поколение: что ж, дурен, что ли? В большинстве и все они такие, и дай бог, чтоб были такие.
– Кланяйся и благодари! – сказал Кряков, погладив студента по голове.
– Какая же нам причина потакать таким ужасам, какие ты рассказываешь? – продолжал Уранов.
– Какая причина… изволь, я скажу.
– Говори.
– Вы все сами нигилисты, вот что! – брякнул он.
Все весело, со смехом, глядели на него.
– C’est trop fort!1 – заметили на другом конце стола.
– Как так! Бог с тобою! – говорил Уранов. – Объяснись, пожалуйста!
– Да так! вы сами заодно с этими новыми. Кто больше, кто меньше… но все, все! Например, иные из вас – и я знаю кто – веруют в бога по-своему, а не так, как указывает православная церковь; ходят раз в год на исповедь, «для примера» – говорят; другие исповедуют противный господствующему строю правительства образ мыслей и рассуждают об этом под рукой с приятелями, а сынки слушают да на ус мотают! Что мудреного после этого, что они не признают и не уважают ничего и никого!
Все смотрели на него с любопытством и слушали с улыбкою.
140
– Вот извольте видеть, – заметил журналист, – а вы всё на печать!
– А печать поддерживает, подстрекает! – говорил Красноперов.
– Нельзя ли указать, где и как?
– Да везде! Где я теперь припомню? Да и припоминать нечего.
Красноперов очевидно затруднялся.
– Чего тут указывать, все никуда не годится! – ворчал он. – Вот Николай Иванович или Фаддей Венедиктович, те сейчас бы указали, за словом в карман не полезли бы! Я не цензор – что мне!
Он не знал, что сказать. Но заговорил неожиданно новый собеседник. Это был худощавый господин в синих очках, с легкою проседью, в бакенбардах, с гладко выбритым подбородком, прилично одетый. Он все молчал и слушал прилежно, смиренно потупляя взор в тарелку и по временам вглядываясь из-под очков то в того, то в другого из собеседников.
– Вы изволите спрашивать подтверждение тому, что Иван Петрович излагали сейчас насчет распространения путем печати превратных идей… – сказал он вкрадчиво журналисту.
– Да-с! не возьмете ли вы на себя труд доказать, чем это подтверждается в печати?
– Нет-с, нет… положительным образом не подтверждается, это точно-с…
– Вот видите! – сказал журналист Красноперову.
– Противного религии, – продолжал новый собеседник, – в печати нет-с, это правда. Оно и понятно: не позволили бы. Но зато ни один журнал не ополчается и за религию…
– Зачем же, когда вы сами говорите, что на нее не нападают?
– Не нападают, это так-с, – продолжали синие очки, – но упадок религиозного начала в обществе ощутителен, а поддержки ему никакой нет… Например, в журналах, – и в вашем тоже, извините, – на трех-четырехстах страницах нигде не встретишь, чтобы упоминалось имя божие. Это очень знаменательно…
Все с любопытством глядели на него и на журналиста.
