Всегда тринадцать - Александр Бартэн

— Да нет, не поняли вы меня, — поспешил поправиться Тропинин. — Цирковое искусство заслуживает уважения, симпатии. Я лишь хотел.

И снова, как перед началом первого отделения, в разговор вмешался заливистый звонок. На этот раз, пожалуй, кстати. Во всяком случае, Тропинин поспешил обернуться к залу, к манежу:

— Ого, какую махину выстроили, пока мы тут с вами спорили!

Действительно, за время антракта манеж преобразился. Под присмотром Петрякова (тут же находился и сам Сагайдачный; никто не мог его узнать в темном халате, скрывавшем парадный костюм) униформисты смонтировали и подняли на блоке огромный решетчатый шар, в середине перехваченный двойным ободом. Внизу, вдоль барьера, проложили наклонный трек. Зрители, возвращаясь в зал, с почтением оглядывали аппаратуру.

— Ничего не попишешь. Придется прервать беседу, — сказал Тропинин. И верно, минутой позже свет в зале погас.

Вступительный марш. Одновременно под куполом включился проектор. Вращаясь вокруг оси, он стал откидывать световую спираль, и она, нескончаемо отпечатываясь на манеже, на треке, на шаре-глобусе, явилась как бы образным предварением аттракциона. Зажглись все лампы, все прожекторы. Послышалось тарахтение мотоцикла. Выехав на трек, он задымил, зачадил, затем и вовсе остановился. Гонщики, вдвоем оседлавшие машину, вели себя беспомощно. Одеты были они как положено: черные, отливающие блеском комбинезоны, шлемы с защитными очками, перчатки с раструбами, до локтей. Однако возобновить движение мотоцикла не смогли: под неумелыми руками он развалился на составные части. Петряков (выходя вперед). Кто вы такие? Уважаемая публика ждет аттракцион, а вы.

Гонщики (хором). Это мы! Это наш аттракцион!

Петряков. Ничего подобного! Вы самозванцы!

В тот же момент из-за форганга неудержимо вырвались другие гонщики. Сразу все сделалось другим — гул моторов, движение машин, резкий наклон несущихся фигур. После нескольких стремительных кругов гонщики остановились. Они подняли очки, и зритель увидел два лица: мужское — крупно вылепленное, с упрямым подбородком и женское — тонкое, с красивым, высоким изгибом бровей.

Петряков (с особой торжественностью). Позвольте представить подлинных участников аттракциона. Анна Сагайдачная! Заслуженный артист республики Сергей Сагайдачный!

Только теперь по-настоящему начался аттракцион. Вооружась карабином, Анна заняла место за спиной мужа, и они опять устремились вперед. Целясь на ходу из разных положений (даже в комбинезоне гонщика тело ее сохраняло видимую гибкость), Анна без промаха, с первого же выстрела, поражала мишени, подвешенные к днищу шара. Осталась последняя, самая верхняя. Обратясь к манежу спиной, наводя карабин на цель с помощью маленького зеркальца, Анна пробила и эту мишень. Тогда сработал механизм: люк в днище шара распахнулся, и, выпав из него, развернулась узкая веревочная лестница. Сагайдачный заглушил мотор.

Только что оркестр гремел бравурным маршем, а теперь его сменило скрипичное соло. Высоко и тонко выводила скрипка чистую свою мелодию. Приблизившись к Анне, Сагайдачный широким жестом показал ей на люк, на веревочную лестницу, на те машины, что ожидали гонщиков внутри шара. Глядя с улыбкой на Анну, Сагайдачный точно спрашивал: «Ты готова? Сейчас мы с тобой подымемся. Ты готова?» И Анна отвечала такой же мужественной улыбкой: «Конечно, готова. С тобой всегда!» Пожав руку инспектора, Сагайдачные направились к шару. Все так же тонко и проникновенно сопровождала их скрипка.

Сколько раз во множестве западных аттракционов сцена прощания разыгрывалась с нарочито трагическим нажимом — так, чтобы зритель замер в предчувствии неизбежного несчастья, чтобы неотвратимая опасность холодком прошлась по спине. Иным был этот игровой эпизод в исполнении Анны и Сергея Сагайдачных: ни малейшего надрыва — и, напротив, светлая уверенность в своих силах, своей законной удаче: «Мы будем вместе и все одолеем на своем пути!»

И вот уже гонщики внутри ажурного, пронизанного светом шара. Здесь ждут их другие мотоциклы — облегченной конструкции, обтекаемой формы. Последние приготовления. Лестница подтянута к шару, люк надежно заперт. Сагайдачные занимают места на машинах. Короткий сигнальный свисток.

Взмыв по внутренней, закругленно-отвесной стене шара-глобуса, все круче нанизывая спиралевидные витки (вот откуда название аттракциона!), артисты вскоре начали казаться существами, раскрепостившимися от земного притяжения. Все более дерзкой становилась их езда: то сидя боком в седле, то не держась за руль, то с завязанными глазами. Затем, одна за другой, мертвые петли — сначала обеими машинами в одном направлении, затем, разъединясь, навстречу друг другу. Но и теперь, и при этих головоломнейших трюках, человеческое начало сохраняло свое первенство. Не придатками техники, а ее хозяевами выступали артисты. В одной из пауз, соскочив с мотоцикла, Сагайдачный дружески похлопал его по рулю, все равно как коня, которого удалось укротить, взнуздать.

А в последнем ряду амфитеатра все так же напряженно сидела Надежда Зуева. Смутные, противоречивые чувства привели ее в цирк. Сначала в них было больше недоброго, ожесточенного, но теперь вдруг она заколебалась. Успела подумать: «Не надо было приходить! Зачем я пришла?», на миг зажмурилась, так стиснула губы, что они побелели, и все же не смогла не поддаться чему-то неизмеримо большему, чем то оскорбленное и озлобленное, что долгие годы накапливала в себе.

Приблизился момент финального трюка. Никто еще в зале не знал, каким будет этот трюк. Но то, что успели уже продемонстрировать артисты, было настолько впечатляющим, что зал затаил дыхание: стал даже различим шум трамвая, идущего невдалеке от цирка.

Действительно, финальный трюк не мог не поразить. Оставив Анну внизу, Сагайдачный взлетел под самый купол шара-глобуса. В то же мгновение ободья, скреплявшие шар посредине, разомкнулись, нижняя половина шара отошла вниз, к манежу, и Сагайдачный, продолжая стремительно кружиться, оказался как бы над пропастью. Это было зрелищем невиданным и фантастическим — гонка над пропастью, колесами вверх, головою вниз, гонка при выключенном в зале свете — сначала в кинжальных проблесках фар, затем посреди фейерверка, стреляющего сотнями петард, огненными вихрями вздымающего искры.

— Фу-ты! — не столько проговорил, сколько выдохнул Тропинин. — Действительно, спираль отважных! Иначе не назовешь! Ну, а в жизни какие они — Сагайдачные?

Костюченко ответил, что всего несколько дней как приехали.

— А вы приглядитесь! Обязательно приглядитесь! — посоветовал Тропинин. — Мне так думается: с мелкой, с малой душой не поднять такой аттракцион!

Аттракцион окончился, но в зале все еще прокатывались вызовы. Взявшись за руки, артисты выходили вперед, и тогда аплодисменты звучали не только громче, но и с особой плотностью. Наклонясь над барьером ложи, Тропинин еще раз внимательно оглядел зал и зрителей, стеной окружавших манеж.

— Нет, не так вы поняли меня, Александр Афанасьевич. К цирковому искусству я питаю чувства верные. И потому давайте условимся. Сделайте все подсчеты, проект эскизный. Тогда и вернемся к разговору о реконструкции. Согласны?

Проводив Тропинина, Костюченко направился за кулисы. B дни перед началом сезона он не раз здесь бывал, придирчиво проверяя, все ли в порядке, все ли подготовлено к приезду артистов. А вот сейчас точно ступил впервые. Те же стены, но уже заполненные жизнью, за один только вечер сделавшиеся обжитыми, теплыми. Отовсюду веселые восклицания, шутки, смех.

— А как же иначе — сказал Петряков (он дожидался директора). — Для артиста нет ничего важнее, как удача на манеже!

С этой-то удачей Костюченко и стал поздравлять артистов, переходя из гардеробной в гардеробную. Постучал и к Сагайдачным. Отворила Анна. Она была еще в костюме гонщика, а Сагайдачный, успев раздеться до пояса, снимал перед зеркалом грим с лица. Он увидел Костюченко и обернулся с усилием.

— Поздравляю, Анна Петровна, — сказал Костюченко. — Вас также, Сергей Сергеевич! — Только тут заметил Гришу. — И тебя хочу поздравить. Гордиться должен родителями! Анна ответила: — Спасибо, — и, обернувшись к мужу, вопросительно взглянула на него. Ее, видимо, смущало его молчание.

Сагайдачный все еще стоял безмолвно. И тогда Костюченко решительно к нему шагнул:

— Вот что, Сергей Сергеевич. Заигрывать или любезности расточать — этого я не умею. И смысла в том не вижу. Неужели нам и дальше исподлобья друг на друга глядеть? Дело-то ведь у нас общее!

Руку протянул. Еще помедлив миг (и Анна ждала, и Гриша глаз не сводил), Сагайдачный ответил крепким рукопожатием.

С того момента, как Костюченко уличил его в незаконной продаже билетов, Филипп Оскарович Станишевский чувствовал себя обеспокоенно. «Только бы без оргвыводов обошлось, — думал он. — Пускай отругает лучше, голову намылит!»