Динка - Валентина Осеева

— Прелесть! — шепотом повторила она, радуясь, что приготовила художнику такой сюрприз. Ведь он видел ее вихрастую, растрепанную, в рваном платье.

Динка давно уже на берегу. Она то прохаживается мелкими шажками по песочку, как совсем приличная девочка, то, вспомнив, что обещала художнику висеть, поспешно бросается к обрыву. Ухватившись одной рукой за толстый корень, она нащупывает ногами глиняный выступ и, повиснув в воздухе, смотрит вдаль… Потом опять сходит на берег… «Это ничего, что художника нет так долго, — думает Динка. — Взрослые любят опаздывать. Зато как удивится он, увидев такую хорошую девочку!» Динка самодовольно улыбается и осторожно трогает пышные банты в своих косках.

Жена художника вынула тогда десять копеек, но Динка не взяла — брать от чужих денег задаром нельзя, но если ей придется висеть на обрыве до самого обеда, то она возьмет. Потому что, пока он будет рисовать, она должна болтаться в воздухе, как в цирке. А в цирке платят за это деньги — значит, возьмет и она.

Динка, облизываясь, вспоминает мороженое в костяном стаканчике с костяной ложечкой, черные витые рожки с семечками, которые нельзя разгрызть… Еще бы она купила толстую длинную конфету, обернутую бумажной ленточкой. Это для Марьяшки — пусть она сидит над своей кастрюлей и сосет конфету. Еще она дала бы целых три копейки Леньке. «Возьми, Ленька, — сказала бы она, — мне так хочется что-нибудь дать тебе, что у меня просто чешутся руки и сосет под ложечкой».

Динка вспоминает о Леньке и решает прогуляться по берегу к барже… Если художник придет, она быстро вернется.

Девочка нерешительно оглядывается назад. Далеко на берегу появляются две фигуры. Они! Динка быстро забывает свои мечты, стремительно карабкается на обрыв и повисает в воздухе.

Фигуры двигаются медленно-медленно… Но ведь Динке нужны еще цветы. Как это она забыла! Ведь художник сказал, что будет рисовать ее с кувшинками. Она срывает кувшинки и снова повисает в воздухе с робкой выжидающей улыбкой. По две фигуры на берегу вдруг поворачивают назад. Может, они забыли это место? Динка спрыгивает на берег и, спотыкаясь, бежит за ними.

— Сюда! Сюда! — кричит она, размахивая руками. Но это так далеко, что голос ее замирает, ноги останавливаются.

Нет, это не они! Это просто дачники. Художник ничего не забыл, он обязательно придет и нарисует ее на большом белом полотне.

«Неужели это моя Динка?» — скажет мама.

«Вот уж никак не ожидала!» — язвительно скажет Катя, а художник засмеется.

Динка незаметно для себя ускоряет шаги и бежит к пристани… А художник засмеется. «Это не Динка, это прелесть», — скажет он Кате. А потом еще он скажет маме при Кате: «У вас очень приличная девочка».

Вот уже видна и баржа… На ней ходят какие-то люди. Динка оглядывается назад… Нет, художника еще нет…

Когда-нибудь он нарисует и Леньку… А может, он подарит Леньке ее портрет с кувшинками, и тогда сам Ленька, может быть, скажет: «Я уже совсем не сержусь на эту Динку. Что на нее сердиться, если она такая приличная прелесть!»

— Эй, эй, гляди! Макака вырядилась! Макака вырядилась! — раздаются сзади Динки ненавистные голоса.

Она испуганно шарахается в сторону, шире раскрывает глаза и видит перед собой насмешливую физиономию своего врага Миньки; рядом с ним, тупо улыбаясь, стоит Трошка…

— Фу-ты ну-ты, ножки гнуты… — цедит он сквозь зубы, уставившись на Динкино платье.

— Глянь, глянь! Ха-ха-ха! Макака вырядилась! — ломаясь и указывая на нее пальцем, кричит Минька…

Глава двадцать четвертая

НА БАРЖЕ

В последнее время к хозяину Леньки зачастил приказчик купцов Овсянниковых. Овсянниковы торговали керосином и лесом. Склады леса и лавчонки под вывеской «Овсянников и сын» содержались ими по всем приволжским городам. Хозяин баржи, Гордей Лукич, уже не раз имел дело с хитроватым прилизанным приказчиком Овсянниковых, не раз Ленька под окрики хозяина помогал рабочим грузить овсянниковский лес или бочки с керосином. Теперь приказчик появился снова.

«Значит, скоро грузиться будем», — тоскливо подумал Ленька.

Сегодня с утра хозяин послал его за колбасой и водкой. Сидя в маленькой хибарке друг перед другом, хозяин и приказчик наливали стаканчики, чокались, заедали водку хлебом и колбасой, лущили воблу. Приказчик был чистенький, в сером пиджачке и белой косоворотке. Поднося ко рту стаканчик, он брезгливо морщился и тонким фальцетом произносил одну фразу:

— За благополучный исход дела-с!

Гордей Лукич в плисовой поддевке и голубой сатиновой рубахе сидел, опираясь широкой спиной на дощатую стенку своей хибарки. Плисовые штаны его, засунутые в хромовые сапоги, лоснились, будто смазанные салом. Опрокидывая рюмку, он смачно крякал я, поднимая указательный палец, грозил;

— С Гордеем Лукичом шутки плохи! Мне чтобы все по чистой было выплачено вперед! Кто денежки дал, тому я и слуга.

— Это что ж! Это известно-с… Нами обижены не будете. Вот как бы с грузчиками чего не вышло… Уж очень сволочной народ, — ощипывая хлеб и отрезая тоненький ломтик колбасы, говорил приказчик.

— Грузчики — это особь статья. Купца такие дела не касаются, а нам они не впервой… Ты вот гляди, какая пигалица, а мимо носа не пронесешь.

Приказчик тоненько хихикнул и закивал головой:

— Не пронесу, Гордей Лукич! Мы в этой коммерции разбираемся, сызмальства науку прошли-с.

— Ну, вот всю науку прошел, а со мной торги затеваешь! Только напраслинный твой труд! Что на погрузке выгадаем, то пополам, а что за баржу причитается, то мое! И цену свою я снижать не намерен.

Ленька сидел на скрученном канате, слушал эти торги и думал о тяжелой своей жизни и о том, что свет велик, а ему, сироте, нигде и места нет, кроме как на этой барже с ненавистным ему человеком.

Скоро двинется баржа вниз или вверх по Волге, и уже не сойти с нее никуда: слушать брань хозяина, варить ему похлебку и щелкать зубами, как голодный щенок, глядя, как он жадно двигает челюстями…

«Убежать бы… Так поймает он — тогда не жди пощады. Искалечит и выбросит ночью в воду. А то просто на улице заберут, коли отчим заявит в полицию», тоскливо думает Ленька.

— Эй, ты! Чего расселся как колода? Я что сказал тебе делать? — загремел из хибарки голос хозяина.

Ленька вскочил.

— Я все сделал: палубу подмел, белье ваше отстирал, все, прибрал к стороне, как велено, — тихо сказал он.

— Еще мой, еще скреби, неча руки на груди складывать! — поднимаясь и берясь за картуз, сказал хозяин, — Я, може, на неделю по делам отлучусь, тогда гляди, если что неладно будет… Ну, пошли, что ли? — обратился он к приказчику.

— Пошли, Гордей Лукич! Сейчас самое время на пароход попасть, — с гордостью вытаскивая из кармана круглые часы с цепочкой, сказал приказчик.

Хозяин тяжело зашагал по сходням, приказчик в узких ботинках, растопырим руки, поспешал за ним мелкими шажками. Ленька стоял и смотрел, как подошел пароход, как появилось на палубе бородатое знакомое лицо и рядом с ним мелкое веснушчатое лицо приказчика…

Пароход дал короткий свисток и, шумно ворочая колесами, пошел мимо баржи. Хозяин пристально поглядел на Леньку и погрозил ему кулаком, но с каждым поворотом колес пароход уходил все дальше, и радостное ощущение свободы постепенно возвращало мальчика к жизни. Он вспомнил, что белобрысый паренек Федька, который одно время работал на барже, обещал ему дать на вечер свою удочку, а Митрич звал на завтра поторговать рыбой… Значит, и ему, Леньке, перепадет две-три копейки, да пару рыбешек даст еще Митрич… Щеки Леньки порозовели, глаза стали веселее. Он знал, что, когда начинаются торги, хозяин не сидит дома и часто уезжает в город на целую поделю.

Отломив корку оставшегося хлеба, Ленька убрал стаканы и бутылку из-под водки, вытер мокрой тряпкой пол и, услышав на берегу голоса, подошел к борту.

— Глянь! Глянь! Макака вырядилась! Макака вырядилась! — хватаясь за живот, кричал Минька.

— Эй, Макака! Фу-ты ну-ты, ножки гнутые — с тупой ухмылкой вторил ему Трошка.

Между ними, прижав к груди руки и беспомощно озираясь кругом, стояла девочка.

Глава двадцать пятая

«САРЫНЬ НА КИЧКУ!»

Ленька не сразу узнал свою знакомую. Он почти не видел ее лица, когда они вдвоем отчаянно барахтались в воде, он смутно помнил эту девчонку на берегу, мокрую, сердитую, красную от слез, и хорошо запомнил ее на пристани. Она стола на виду у всех, пела песни и собирала деньги в шапку шарманщика. У нее были грязные босые ноги и рваное платьишко. То была нищенка… может быть, такая же сирота, брошенная и несчастная, как Ленька. Шапка дрожала в ее руках, и в глазах был испуг… Ленька жалел сирот и потому, не помня зла, отдал девчонке свою последнюю копейку.

И сейчас, услышав знакомое слово «Макака», он с удивлением вглядывался в маленькую барышню, осажденную с двух сторон своими обидчиками. Он не хотел вмешиваться, полагая, что у господских детей всегда найдется защита, их не так-то легко обидеть. Его удивляло только знакомое слово «Макака» да еще сама девочка. Она стояла молча, словно что-то лихорадочно обдумывая, тогда как обнаглевшие мальчишки подступали к ней все ближе и ближе, дергали накрахмаленные оборки нарядного платья и, гогоча, выкрикивали обидные прозвища: