На берегу Днепра - Порфирий Гаврутто

Все так же припадая на левую ногу, офицер сделал еще несколько шагов и тяжело опустился на землю по соседству со стоявшим за деревом пастушком. Гриша слышал теперь его тяжелое, прерывистое дыхание. Очень хотелось выглянуть из-за дерева и посмотреть, что он там делает, но это было опасно. А майор, между тем, ничего не подозревая, положив на мох рядом с собой пистолет, стал снимать сапог. Он сидел к пастушку спиной, в каких-то трех шагах, не больше. И когда мальчик, наконец, выглянул из-за дерева и увидел лежащий на земле никелированный пистолет офицера, он загорелся желанием обезоружить его.

В лесу было тихо. Где-то вблизи, на вершине сосны, стучал своим крепким клювом дятел, пели птицы, на шоссе около догорающих бензовозов что-то шипело. Гриша затаил дыхание, опустился на колени и стал подбираться к гитлеровцу. Вытянув дрожащую от волнения руку, он прикрыл ею холодное тело вражеского пистолета. Потом так же бесшумно встал, приставил к затылку гитлеровца дуло пистолета и крикнул что есть мочи своим срывающимся мальчишеским голоском:

— А ну, сдавайся!

По телу майора пробежал озноб, но он не обернулся.

— Ну чего сидишь? — смелее крикнул Гриша, ткнув при этом дулом пистолета в затылок растерявшегося гитлеровца. — Руки вверх, тебе говорю, и не шевелись!

Офицер подчинился. Гриша облегченно вздохнул. Но что делать с гитлеровцем дальше, он не знал.

«Выстрелить? — мелькнуло в голове. — Нет. Подожду пока. Попробую его живым к своим доставить. По всему видать — персона важная». И мальчик приказал пленному:

— А теперь вставай!

Офицер выполнил и эту команду, но когда Гриша приказал ему двигаться вперед, гитлеровец сделал только два шага и грузно рухнул на землю.

Мальчик испуганно шарахнулся в сторону. Он был уже не рад, что связался с этим офицером. Ему даже показалось, что пленный нарочно лег на землю и уже что-то замышляет против него. «А что, если у него есть еще оружие? Надо бы обыскать его. Но как? Он же здоровый, одной рукой со мной справится. Нет, к нему близко подходить не надо. Хитрит он что-то».

Офицер лежал на земле лицом вниз и тихо стонал. «Притворяется», — подумал Гриша и, осторожно приблизившись, легонько толкнул его ногой в бок.

— Ладно тебе, не ной! Меня не обманешь. На хитрого я сам хитрый.

Офицер приподнялся, сел и, должно быть, тут только рассмотрел, что имеет дело с мальчиком. Да, действительно, он был взят в плен безусым мальчишкой. И это открытие привело его в ярость; он поднялся на ноги и, потрясая в воздухе кулаками, стал приближаться к пастушку.

Гриша, отскочив в сторону, выстрелил. Пуля просвистела возле виска рассвирепевшего офицера.

Пленный опомнился, остановился.

— Если сделаешь еще хоть один шаг — застрелю! — дрогнувшим от волнения голосом предупредил пастушок.

Майор, прикусив губу, молчал. Это был немолодой, очень высокий, круглолицый человек. Лицо его с широкими сросшимися на переносице белесыми бровями и крупным горбатым носом было потным и грязным.

— Ну! — решительно сказал пастушок. — Чего стоишь? Пошли к моему командиру.

— Я не могу, — плохо выговаривая русские слова, ответил гитлеровец. — У меня нога прострелена.

— А ну, покажи! — Гриша перевел взгляд на его ноги.

На левой ноге сапог гитлеровца был наполовину снят, и Гришутка только теперь понял, почему офицер так плохо шел.

— Снимай сапог.

Пленный, присев на землю, молча снял сапог. Гриша увидел окровавленную икру.

— Тоже мне рана! — презрительно протянул пастушок. — В мякоть чуть-чуть царапнуло, а он и нос уже повесил. С такой раной, если тебя только отпусти, до Берлина без оглядки добежишь. На-ко вот бинтик, перевяжи ногу. А сапог свой сюда кидай. Он тебе сейчас не нужен. Без него тебе ловчей идти.

Высокий ломкий мальчишеский голос пастушка явно раздражал майора. Лицо его подергивалось от злости.

— Давай, давай поторапливайся! — прикрикнул пастушок. — А то ведь я рассердиться могу. Я человек страсть какой серьезный.

И Гриша повел пленного через лес. В балке около лесного говорливого ручья гитлеровец сделал попытку бежать. Он кинулся в сторону и, низко пригнувшись, юркнул в кусты. Однако Гриша без особого труда догнал офицера и, пригрозив пистолетом, снова заставил идти в сторону лагеря. Оба они устали и тяжело дышали.

На небольшой полянке, окаймленной приземистыми елками, сделали привал. Майор сел на мох, вынул из кармана сигарету и с жадностью закурил. Гриша присел в десяти шагах от него, достал из-за пазухи черствую краюху хлеба, стал есть.

Майор бросил окурок и посмотрел на хлеб. Гриша решил поделиться с ним своим скромным завтраком. Молча разломав кусок пополам, он приблизился к гитлеровцу и, держа в правой руке пистолет, левой протянул хлеб:

— На, подкрепись!

Майор, ни слова не говоря, взял у мальчишки хлеб, стал есть.

Солнце уже взошло на середину неба. Оно заливало поляну своими яркими лучами.

— Надо спешить. Пошли! — объявил Гриша.

— Мне трудно идти, — коверкая русские слова, сказал майор.

— Так я тебе и поверил, — насмешливо протянул пастушок. — Если бы и вправду нога болела, не убегал бы. А то такого стрекача задал, что еле-еле догнал тебя. Ну, шевелись, тебе говорю, шевелись! — Гриша угрожающе навел на офицера пистолет.

Гитлеровский офицер нехотя поднялся с земли.

— Ну, чего стоишь? — снова прикрикнул Гриша. — Давай двигайся! Я же вижу, хитришь ты все.

Пленный, смотря куда-то вдаль, поверх головы пастушка, сделал вид, что не понимает его слов. Его круглое, чисто выбритое лицо вдруг подобрело, расплылось в радостной улыбке, глаза как-то неестественно засияли.

— Ну, ты что? — строго спросил его Гриша. — Чего ухмыляешься?

Пленный что-то закричал по-немецки, обращаясь к кому-то за спиной мальчика.

«Фашисты!» — с ужасом решил Гриша и обернулся.

И в ту же минуту офицер подскочил к нему, сбил с ног, стал отнимать пистолет.

— Обманул меня фриц, обманул! — чуть ли не плача, отчаянно закричал пастушок.

Мальчонка извивался весь, пытался выскользнуть из-под навалившегося на него офицера, но безуспешно. Офицер сел на него и, ломая руку, отнимал пистолет.

Еще секунда-другая, и он будет обезоружен. Гриша напряг последние силы, нажал курок.

Раздался выстрел. Лицо гитлеровца побледнело, судорожно затряслась правая щека. Однако в эти последние секунды своей жизни он дотянулся рукой до горла пастушка и с силой сжал его…

В глубокой, добротно построенной землянке комбрига было тесно и дымно. Пахло плесенью, смолой и махоркой. И то ли потому, что тусклый свет фонаря желтизной отсвечивал на лицах сидящих в землянке офицеров, или оттого, что почти все они эти двое суток подготовки к бою много работали, лица их казались утомленными. Полковник Захарчук поднялся из-за стола, щурясь от дыма, оглядел еще раз всех собравшихся и сказал:

— Я думаю, что больше говорить не о чем. Каждый из вас все хорошо продумал. Надеюсь, что возложенная на нас столь ответственная боевая задача будет выполнена. Да иначе, товарищи, и не может быть. С таким, как у нас, народом всего можно добиться… Плацдарм, с которого предполагается начать широкое наступление по просторам Правобережной Украины, мы должны захватить в точно установленное время. И если мы этого не сделаем, то грош нам цена. Плацдарм будет завоеван. Об этом уже знает каждый солдат и офицер, и об этом я еще раз напоминаю вам. Все, товарищи! Можете идти отдыхать. Причем обязательно отдохните, а то во время боя трудно будет. Как придете к себе, сразу же ложитесь.

Офицеры начали было расходиться.

— Разрешите, товарищ полковник, еще одну минуту.

— Ну что там у тебя? Давай выкладывай.

Майор Черноусов торопливо расстегнул планшет и, достав из него исписанный мелким почерком лист, доложил:

— Мы составили материалы для посмертного присвоения звания Героя Советского Союза Каурову. Подполковник Рыбин поддерживает наше ходатайство. А вот здесь материалы на других отличившихся…

— Да, да, — оживленно воскликнул Захарчук, — правильно сделали! Давай-ка сюда. Только почему такая спешка?

Черноусов смутился, перевел взгляд с комбрига на Рыбина, потом, снова посмотрев в глаза полковнику, ответил:

— Нам поручили захватить Свидовки. И вы сами понимаете — будет очень жарко. Многих может не остаться… У меня уже такая привычка: то, что можно сделать сегодня, никогда не откладывать на завтра.

— Хорошая привычка, — похвалил его полковник. — И то, что о своих подчиненных так заботишься, тоже приятно слышать… Иди, майор, отдыхай. Солдаты твои ордена получат.

Черноусов направился к выходу.

— Постой! — окликнул его полковник. — Не ты ли это уронил? — Комбриг поднял с пола голубой конверт и, пробежав его глазами, сказал: — Ну, конечно, твое. Письмо жинке.