Кто хочет стать президентом? - Михаил Попов

– Спасибо. Ты все-таки гений, Кирюша… Вот в чем я сомневался так уж сомневался! Чтобы Алка…

– Не я.

– Что не я?

– С Аллой Михайловной говорила Нина.

Андрей Андреевич замолчал, тяжело задышал. Отвернулся к окну.

– Ты не гений, Кирюша, ты – гад!

– Это было ее решение.

– Но твоя инициатива.

– Я просто не скрыл от нее некоторые факты. Последовало продолжительное молчание. Машина врывалась в осажденную снегопадом Москву.

– Но я же однозначно тебе говорил: я не хочу, чтобы Нина влезала в эту помойку.

– Зато она хочет. То есть не в помойку влезть, а вам помочь. Для нее это естественно, она многое умеет, и ее даже обидит то, что вы будете держать ее в стороне. Вон, даже Алла Михайловна прониклась важностью ситуации, а вы хотите, чтобы дочь оставалась равнодушна и спокойна, когда отец ведет такую…

– Ну не хочется мне, Кирюша, не хочется. На сердце тяжело, как подумаю обо все этом, о ее участии. Ладно, сделала она то, что ты ей подсунул, уговорила мать – и хватит. Не играй больше на моих и ее нервах. Понял?

– Понял.

– Это приказ.

– Понял, что приказ.

Глава двадцать вторая

«У старого охотника»

г. Калинов

В нескольких километров от страшноватых промышленных окраин Калинова, в распадке меж двумя холмами, окруженный заснеженными елями, каждая из которых могла бы с успехом сыграть роль кремлевской, стоял небольшой деревянный дворец – загородная резиденция Сергея Яновича Винглинского. Домик, в общем-то купленный по случаю и, как казалось тогда, без особой надобности, в складывающемся на сегодня узоре обстоятельств сделался важным объектом.

Уже в пятый, что ли, раз владелец огромной нефтегазовой империи наведывался сюда, ибо именно в Калинове чувствовался ему один из важнейших узлов общей системы событий. Едва посетив строительство отгрузочного терминала под Выборгом, он летел почему-то в Калинов. Только-только поучаствовав в приемке нитки нефтепровода, проложенного по дну Обской губы, он опять несся сюда же.

Хорошо, что главный управленец этого хозяйства, хромоногий Олег Мефодьевич, был человек простой, никогда не позволявший себе задумываться о высших материях, иначе голова его могла бы пойти кругом от попыток расшифровать траекторию тайных маршрутов и замыслов господина олигарха.

В этот раз шеф явился вдвоем с меланхоличным толстяком Либавой, если не считать, конечно, обычной охраны. И было заметно, что чувствует он себя прескверно. На вопрос: истопить ли баньку? – ничего не ответил. Олегу Мефодьевичу пришлось заглядывать в глаза Либаве, а у того глаза по выразительности – как плошки. Решил на свой страх – топить.

Сергей Янович походил по первому этажу, не снимая плаща, оттопыривая правую ноздрю и чуть прищурив правый глаз. Такое выражение лица обычно свидетельствовало о самом что ни на есть отвратительном состоянии духа.

Сел в кресле в малом кабинете, разбросав ноги по медвежьей шкуре.

Олег Мефодьевич понял, что с вопросом о том, надо ли готовить к подаче снегоходы – одно из любимых развлечений Сергея Яновича, придется погодить. Впрочем, ничто не мешает пока их подготовить.

Олигарх сидел в кабинете один – Либава пристроился в прихожей на секретарском месте.

Пожалуй, никто из тех, кому интересна была внутренняя жизнь господина Винглинского и его планы на ближайшее политическое будущее, не догадался бы, что олигарх приехал в «эту уральскую дыру» просто потому, что не знал, куда ему поехать. Семейство в полном составе развлекалось в Италии, московская квартира почему-то казалась отвратительной и небезопасной, равно как и оба подмосковных дома (невроз, батенька), и никакого более важного мероприятия, чем инспекция подготовки к выборам калиновского мэра, под рукою не оказалось.

– Ну что, Сергей Янович, я обзвоню их? – поинтересовался по внутренней связи Либава.

– Да, – сказал Винглинский, и ему показалось, что Либава не верит тому, что шеф хочет заниматься тем, ради чего приехал сюда. Нет, это уже перебор. Какое имеет значение, что думает этот боров в дорогом костюме? Нервы ни к черту. Устал. Устал бояться.

Винглинского слегка передернуло. Вот ключевое слово – бояться. Ничего не удается поделать, все время крепнет ощущение сгущающихся над головою тяжелых туч. Вроде бы нет пока никаких очевидных, однозначно угрожающих сигналов, но что-то шепчет по ночам: уезжай!

Вообще не стоило ввязываться в эту аферу с изобретателями. Остатки прежнего азарта и счастливой рискованности – как-нибудь да выедем! А ведь что-то подсказывало: времена совсем, совсем не те на дворе, о прежних манерах надо бы забывать. Сергей Янович почти с содроганием ждал новых известий из Штатов, куда укатил один из Лапузиных с парадными лекциями и обещанием немедленно воздвигнуть – только дайте площадку и деньги – новую установку по производству сверхтоплива. В сто раз лучше той, которая осталась у более скромного брата в Калинове и которую он настрого запретил транспортировать за рубеж из соображений то ли обостренного патриотизма, то ли научной честности. Сергей Янович с самого начала считал бородачей обманщиками, но стоило ему подойти к грани, когда надо кричать: «Пошли вон!», всякий раз изобретатели выдавали какой-то новый кусок научной абракадабры, какой-то новый технический финт, и вспыхивала слабая мысль: «А вдруг?» Ведь все права на установку Лапузиных и на их изыскания он купил-перекупил и перед судом любой страны выглядел бы добросовестным приобретателем. А если калиновские дикие профессора правы, то это ведь и в самом деле – новый золотой век!

Только пока никакого золотого века, а сплошная путаница-неразбериха и временами даже смутное, но крайне неприятное ощущение, что пещерные гении его дурачат.

Но это бы все ничего. Не с этого направления он ждал главной печали. Что-то разбалансировалось в его взаимоотношениях с государством. Три года назад казалось, что отношения выяснились. Ходор сел, Невзлин сбежал, а несколько таких, как он, миллиардер Винглинский, нашли общий язык с властью. Вам нужен ваш Кремль – подавитесь, нам что-нибудь вроде «Челси» – и все рады, все обнимаются. За три года он утратил осторожность. Утратил четкое ощущение границы, за которую переступать нельзя. Ошибся с определением степени свободы. Не сдержал либеральных инстинктов. Думал осторожно так, без шума поиграть в старые политические игрушки. И даже еще и играть-то не начал, просто достал несколько таких игрушек из опечатанного ящика. И мгновенно в окружающем мире что-то преобразилось. Далеко, на самых окраинах, задвигались некие пока еще малозначительные тени, благоприятные конфигурации персонажей в силовых ведомствах, например, в прокуратуре, начали меняться на неясные. И вся мерзость положения в том, что ничего уже переделать нельзя. Сказал «а», и теперь из тебя сами собой лезут все остальные буквы алфавита.

Послать ко всем чертям Голодина?

Но дело зашло так далеко, что его уже не поймут там, где раньше понимали и обещали поддержку. Ходору вон тоже обещали. Лучше быть хитрым, чем гордым. Смоленский уехал в Нормандию, Гусинский – в Испанию, а Ходор вернулся, судя по всему, в полной уверенности, что его не тронут. Кто посмеет, когда такие защитники?! Теперь опыт имеется, и второй арест пройдет глаже. Ситуацию можно представить как фарс, тем более что «чистая сила» всегда у своры Хинштейнов под рукой.

Типичный персонаж трагедии, подумал Винглинский о себе. Это когда видишь все ужасные ошибки, которые можешь совершить, и понимаешь, что не совершить их не можешь. Да, он будет давать деньги Голодину, вполне, кстати, презираемому им субъекту. Потому что все остальные еще менее годятся для начинаемого дела. Он будет давать деньги, хотя и кретину понятно, что у Голодина нулевые шансы в этой президентской кампании. Винглинский вдруг хмыкнул. Получается парадокс. Отчасти он защищен от всесильной карающей руки фактом бессилия того, кому помогает. Будь Голодин реально опасен для Кремля, за его главного финансиста уже давно взялись бы значительно круче. Надо, конечно, признать, что Ходор представлял собой в сто раз большую опасность в тот момент, чем он, Винглинский, теперь. Если бы прошли в думу все, кого тот проплачивал, учитывая, разумеется, господ коммунистов, можно было бы, продолжая проплачивать, со временем получить две трети голосов этого стада и, заменив всего лишь одну строчку в конституции, превратить заснеженную нашу родину из президентской республики в парламентскую. С назначаемым при помощи думского большинства премьером – уже всеми горячо любимым господином Ходором. Откровенно говоря, Путин захлопнул дверь вагона в самый последний момент, иначе пришлось бы тесниться. Ныне в смысле перспектив все бледнее. Ну кого может испугать ленивый, жестокий, капризный инфант, он же взяточник? Так значит – бояться не надо?

Сергей Янович вздохнул.