Крест - Сигрид Унсет

Однако Рамборг подошла к сестре и взяла ее за руку:

– Нехорошо, сестра, что между нашими мужьями вышла размолвка, но нам с тобой нет нужды ссориться по этой причине.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала Кристин на глазах у всей толпы, собравшейся на церковном дворе. Но Кристин почувствовала – она сама не могла бы объяснить почему, – что Рамборг не слишком опечалена случившимся. Рамборг и прежде не любила Эрленда… Господь знает, не она ли восстановила против него своего супруга… с умыслом или неумышленно…

С того дня Рамборг, однако, всегда подходила к сестре, чтобы поздороваться с ней, когда они встречались у церкви. Ульвхильд громко спрашивала, почему тетка больше не приезжает к ним вгости, потом подбегала к Эрленду, ластилась к нему и его старшим сыновьям. Арньерд молча стояла рядом с мачехой, подавала руку Кристин и казалась смущенной. Но Симон и Эрленд с сыновьями старательно избегали друг друга.

Кристин очень тосковала и по детям Симона. Она привязалась к обеим девочкам. А когда Рамборг однажды взяла с собой в церковь Андреса, Кристин после службы поцеловала мальчика и не сдержала слез. Кристин горячо полюбила этого хрупкого, болезненного малыша; она ничего не могла с собой поделать: с тех пор как у нее не было своих маленьких, для нее было утешением нянчить и баловать крошку племянника из Формо, когда родители привозили его с собой в Йорюндгорд.

От Гэуте Кристин узнала немного подробней

О том, что приключилось между свояками, так как сын передал ей, что было говорено Эрлендом и Симоном во время их ночной встречи близ хижины Гюдрюн меховщицы. Чем больше Кристин раздумывала над случившимся, тем больше винила Эрленда. Вначале она рассердилась на Симона: неужели он до сих пор не раскусил ее мужа и не видит, что Эрленд не способен из низкого умысла обмануть и предать своего родича, хотя он и может совершить любое сумасбродство по легкомыслию и вспыльчивости? А потом, поняв, что он натворил, Эрленд держит себя точно дикий жеребенок, который, сорвавшись с коновязи, безумеет от страха, когда видит волочащуюся за ним веревку.

Но и Эрленду пора бы понять, что людям иной раз приходиться принимать меры, чтобы оградить себя от зла, которое он с таким редкостным даром постоянно причиняет другим. А ведь в этих случаях Эрленд уже не взвешивает ни слов своих, ни поступков. Ей самой довелось не раз испытать это, когда она была юной и душа ее была открыта – как часто ей казалось, что он топчет ей сердце своими сумасбродными выходками. Так 0н утратил и дружбу своего родного брата: еще до того, как

Гюннюльф ушел в монастырь, он отдалился от них, и Кристин понимала, что в этом повинен Эрленд, – слишком часто оскорблял он своего благочестиво го и достойного брата, хотя, насколько ей было ведомо, никогда не видел от Гюннюльфа ничего, кроме добра. А теперь у него вышла ссора с Симоном, и когда она захотела узнать, что же было причиной несогласия между ним и их единственным другом, Эрленд сделал надменное лицо и заявил, что не может ей это сказать…

Кристин чувствовала, что старшему сыну он объяснил больше, чем ей.

Она замечала, что Эрленд и Ноккве умолкают или явно переводят разговор на другую тему, стоит ей приблизиться к ним. Это случалось теперь довольно часто и задевало и тревожило ее.

Гэуте, Лавранс и Мюнан льнули к матери гораздо больше, чем Никулаус в какую бы то ни было пору своей жизни, и она говорила с ними куда чаще, чем с ним. И все-таки ей всегда казалось, что первенец как-то особенно дорог ее материнскому сердцу. А с тех пор как она переселилась в Йорюндгорд, в ней с новой силой ожили воспоминания о том времени, когда она носила под сердцем этого сына. По многим признакам она замечала, что жители Силя не забыли греха ее юности. Они словно бы считали, что Кристин опозорила всю родную долину, когда она, дочь первого человека в округе, растоптала свою девичью честь. Они не простили ей ни этого, ни того, что они с Эрлендом, покрыв Лавранса стыдом и позором, навлекли на него еще и насмешки, допустив, чтобы, выдавая замуж соблазненную дочь, он устроил ей такую пышную свадьбу, равной которой не сохранилось в памяти жителей долины.

Кристин не могла понять, знает ли Эрленд, что окрестные жители снова жевали жвачку этих старых слухов. Впрочем, если он даже и знал об этом, он и в ус себе не дул. Он считал ее земляков – всех без разбора – сермяжниками и деревенщиной и такое отношение к ним внушал и своим сыновьям. А ей душу палило огнем при мысли, что все эти люди так любили ее, когда она звалась прекрасной дочерью Лавранса, сына Бьёргюльфа, и Розой Гюдбрансдала, теперь презирают Эрленда, сына Никулауса, и его жену и сурово осуждают их. Она не просила у них милости, не проливала слез оттого, что стала чужой среди них. Но сердце ее разрывалось. И ей чудилось, что даже горные кручи, обступившие долину и оберегавшие ее детство, теперь взирают на нее и ее жилище совсем по-иному: чернея от скрытых угроз и выставляя свои скалистые вершины в непреклонном желании уничтожить ее.

А когда-то ей пришлось пролить немало горьких слез… Эрленд узнал обо всем, но у него не хватило терпения. Когда ему стало известно, что она уже несколько месяцев, таясь от всех, носит под своим трепещущим от горя и страха сердцем тяжелеющее его дитя – он не привлек ее в свои объятья, не утешил словами любви и ласки. Он был раздосадован и смущен, поняв, что теперь выйдет наружу, как бесчестно он поступил по отношению к Лаврансу. Но ему не пришло в голову, что его жене будет куда тяжелее в тот день, когда ей придется с позором предстать перед ее гордым и любящим отцом.

А когда младенец наконец появился на свет из ее утробы, Эрленд без особенной радости приветствовал своего законного первенца. В тот миг, когда она освободилась наконец от терзавших ее бесконечных мук, страха и сомнений, увидев, что их ужасный грех под могущественными молитвами священника принял образ прекрасного, совершенно здорового ребенка, ее сердце словно растворилось в умиленной благодарности, и даже пылкая, мятежная кровь преобразилась в белоснежное, сладкое и невинное молоко. «Ну что ж, авось, с божьей помощью, станет похож на человека», – сказал Эрленд, когда она позвала его вместе с ней полюбоваться бесценным сокровищем, которое она не в силах была выпустить из рук даже для того, чтобы дать служанкам обмыть и перепеленать ребенка. А ведь она знала и видела, что Эрленд любил детей, которых прижил с Элиной, дочерью Орма. Но когда Кристин принесла ему Ноккве и хотела положить ребенка на руки отца, Эрленд, брезгливо сморщив нос, спросил, что ему делать с этим детенышем, который протекает и сверху и снизу. И потом еще много лет Эрленд с неприязнью смотрел на Ноккве и никак не мог забыть, что ребенок появился на свет раньше положенного срока, хотя мальчик был таким красивым, послушным и умным, что другой отец на его месте только радовался бы, что у него растет такой сын и наследник.

А Ноккве с самых младенческих лет любил отца так, что приходилось только дивиться. Нежное детское личико словно озарялось солнцем, стоило отцу на минуту притянуть мальчика к себе и сказать ему несколько ласковых слов или когда мальчику удавалось пройти по двору, держась за руку отца. Ноккве неотступно домогался отцовского расположения, а Эрленд всех остальных своих детей предпочитал старшему сыну. Вначале его любимцем был маленький Бьёргюльф; в ту пору, когда Эрленду случалось подниматься в оружейную, где хранились все оружие и доспехи, которые не были в обычном употреблении в Хюсабю, он часто брал с собой наверх обоих сыновей. Отец болтал и шутил с Бьёргюльфом, а Ноккве тихонько сидел на каком-нибудь сундуке, блаженствуя оттого только, что ему позволено находиться подле отца.

Но время шло, и вскоре обнаружилось, что слабое зрение мешает Бьёргюльфу сопровождать отца в его поездках наравне с другими сыновьями, и сам Бьёргюльф стал молчаливей и сдержанней с отцом, и тогда все переменилось. Отныне Эрленд как будто даже немного робел перед этим сыном. Кристин задумывалась иногда над тем, не обвиняет ли в душе Бьёргюльф отца за то, что он пустил по ветру их благосостояние и при своем падении увлек за собой в пропасть будущность сыновей, и уж не понял ли и не почувствовал ли это Эрленд. Во всяком случае, из всех сыновей Эрленда только один Бьёргюльф не смотрел на отца со слепой любовью и не испытывал безмерной гордости оттого только, что был вправе звать его отцом.

Однаждыдвое младших сыновей обратили внимание, что отец читает утром псалтырь и сидит на хлебе и воде. Они спросили, почему он это делает – день ведь сегодня не постный. Эрленд ответил, что замаливает свои грехи. Кристин знала, что эти посты были наложены на Эрленда еще тогда, когда он нарушил супружеские обеты, согрешив с Сюннивой, дочерью Улава, и что, во всяком случае, старшим сыновьям это известно. Ноккве и Гэуте как будто оставили без внимания слова отца, но, взглянув на Бьёргюльфа, Кристин увидела, что юноша, близоруко вглядываясь в стоящую перед ним чашу с едой, неприметно улыбается – так, бывало, улыбался Гюннюльф, когда Эрленд ни с того ни с сего начинал вдруг хорохориться. Матери стало не по себе…