Фитиль для керосинки - Михаил Садовский

-- И правильно, -- подтвердил Семен

-- Правильно. Что правильно? Ты же не можешь стать евреем!

-- Зачем? -- Искренне изумился Семен

-- Зачем, зачем? А что же мне на старости лет идти в церковь креститься.

-- Не надо! -- Убедительно махнул рукой Семен, не надо -- мы можем и в ЗАГС не ходить, будем жить гражданским браком.

-- А что скажет мой сын?

-- Что он скажет? -- Сдвинул шляпу на затылок керосинщик.

-- Он скажет,-- зол эр зайн гезунт, майн маме геворн мишуге! Ду форштейст? -Ду форштест нит!..56

Этот разговор продолжался много лет, и неизвестно, чем бы кончился, но после того, как во многих домах зажглись голубые подсолнухи на газовых плитах, загудели колонки и, как невиданная роскошь, багодаря им потекла из кранов горячая вода, в сельпо завезли маленькие газовые плиты с двумя пузатыми баллончиками, которых, говорят, если умеренно жечь газ, хватало каждого почти на три недели!

Дора снова занялась подсчетами, и выходило, что теперь ей нужно не есть и не пить всего восемь месяцев, тогда вполне можно заменить эру керосина на газовый рай...

Но время шло... Однажды их видели в кино у станции. Многие проходили мимо и не узнавали -- он в своей тройке стального цвета с галстуком оказался высоким и стройным мужчиной... а те, кто узнавали, -- удивленно здоровались и даже останавливались... В ответ Семен кивал, и шляпа темного велюра, насаженная на макушку, заслоняла половину фотографически застывшего лица... Дора в это время шла по прямой, держа его под руку, не давая замедлить движения и уставив свои глаза в нечто только ей ведомое и, наверное, очень занимательное...

Весь сеанс они просидели молча, даже не поворачиваясь друг к другу. На обратном пути Семен не выдержал:

-- Где они это видели... я сам служил... старшим сержантом был...

-- Там? -- Неуверенно спросила Дора

-- Ну, в армии... тоже на границе... -- тогда Дора, помолчав, ответила совершенно уже уверенно и другим тоном:

-- В кино... и видели...

Вскоре после этого похода на дверях поссовета в который раз вывесили огромное объявление о газификации, должность Семена сократили, а его самого перевели, как он и говорил, в новый трест... люди потянулись по утрам к рынку, давно опустевшему, где позади заброшенной церкви в низенькой кирпичной постройке с новой силой закипела жизнь сельской керосинной лавки, в которой невольно темы разговоров сворачивали на тяготы снабжения и, конечно, уж на то, что "при Семене лучше было". Поселок пропустил момент, когда он вкатил два чемоданчика на двухколесной тачке в дорину калитку....

На вторую же ночь, когда еще и не начинало брезжить, он потихоньку выскользнул из-под одеяла, и когда Дора пошла взглянуть, почему он так долго не возвращается, обнаружила, что нет его сапог и старого плаща.... а когда уже совсем рассвело, он вернулся и стал спешно собираться на работу. Дора молчала, но он сам произнес, не оправдываясь, а как бы сообщая о само собой разумеющемся:

-- Маню ходил проверить...

-- Так это надо ночью? -- Поджала губы Дора

-- Ее тоже сократили...

-- А?! -- Дора была возмущена -- И что она теперь будет делать?

-- Лошадь? -- Удивился Семен....

-- Лошадь. -- Практический ум Доры не давал ей покоя... Через несколько дней Семен вернулся домой в неурочное время, переоделся и отправился в поссовет. С кем он там говорил, что делал....

-- Надо из моей избушки все вещи перевезти, -- сообщил он Доре, когда вернулся усталый и нахмуренный.

-- А что такое? -- Поинтересовалась она

-- Я ее продал... ну зачем нам два дома?...

-- Да. -- Как обычно поджала губы Дора... -- Зачем нам два дома?...

-- Я за эти деньги выкупил Маню... -- Сообщил Семен робко

-- Что? -- Удивилась Дора. -- Лошадь?

-- Да. Они бы ее на живодерню отправили... она же старая... уже...

-- На живодерню?! -- Возмутилась Дора. -- А за ер аф мир! (Это же надо!)

-- А я ее по живому весу выкупил...

-- Как по живому весу? -- Совсем растерялась Дора, -- Маню по живому весу?...

-- Нет, -- оживился и осмелел Семен, -- Я им по живому весу заплатил, а телегу они мне подарили, -- сказали: все равно списывать, мол, а тебе за отличную службу... ну вроде премии... мол, пользуйся... я ж последним возчиком-то был... все -- газификация... -- он устал от такой длинной речи и замолчал...

-- И что?... у нас теперь будет стоять лошадь??? -- Дора совсем сбилась с толку....

-- Ты знаешь, -- робко начал Семен, -- я, конечно, не посоветовался.... это дело семейное.... но я ее подарил...

-- Подарил? Кого? Лошадь?...

-- Да... -- потупился Семен

-- На день рождения?!...

-- Ну.... там на улице Льва Толстого детский дом... понимаешь... у них же огромный участок и лес сзади... они прокормят... а удобство какое.... продукты привезти... молоко...

-- И телегу тоже? -- Спросила Дора

-- Да.

-- Слава Богу, хоть это догадался... и что?...

-- Вот деньги.... что остались... тут как раз на газ хватит.... -- Семен протянул стянутую резинкой скрученую пачку денег...

-- Деньги... ейх мир а парнусе 57 -- Дора даже не протянула руки... -- И что?...

-- Теперь приглашают на торжественную передачу...

-- Какую передачу? -- Не поняла Дора

-- В детский дом... лошадь... честь по чести... дарственную... и вожжи вручить детям... -- Дора опустилась на стул и тихо запричитала...

-- Мишугенер, мишугинер... все сошли с ума... весь мир сошел с ума... -- потом она встала и начала собираться.

-- Куда ты? -- Остановил ее Семен...

-- Как куда? Ты же сказал, что надо дом освободить.... так пока лошадь еще твоя, надо это все перевезти...там же в сарае наверняка столько добра, что на два газа хватит...

ПУСТЫРЬ

Пустырь -- больше, чем слово в России. Это даже не понятие -- образ. Каждый вспоминает свой пустырь, где гонял в футбол и не обязательно мяч, а. Бывало, пустую консервную банку. На пустыре случались драки и даже убийства, но чаще пустырь вспоминают с налетом грусти -- как символ ушедшего времени. Заросший крапивой по краям вперемешку с одичавшей малиной, пропустившей свои корни за ограду жилого соседнего участка, разделенный тропинками на неопределенные геометрические фигуры, с вездесущей пижмой, обозначающей эти тропинки круглый год, даже когда вся земля засыпана снегом, а она таращит желтые глазки сквозь него... пустырь... с огромными кустами чертополоха, с липучими шариками репья и, конечно же, с вытоптанным элипсом -- местом мальчишечьего футбола...

На этом пустыре, кроме всего прочего, валялась груда битого кирпича, проросшая всевозможными травами и покрытая мелким вьюнком, продиравшим свой изворотливый стебель в недоступных глазу промежутках. Никто уж и не помнил, откуда он здесь взялся, кирпич, -- толи дом стоял и остался фундамент, толи привезли по какой надобности, а потом не востребовали... пустырь существовал всегда. По крайней мере, бабка Прасковья, старожил и знаток всех местных событий, припоминала, что сожгли тут богатый купеческий дом во времена революции, чей, не хочет врать, а кирпич от рассыпавшейся печи, мол. Это было очень похоже на правду, потому что изредка в этой куче, когда брали из нее немного для завала лужи на улице, находили обломки изразцов с чистым сочным кобальтом под глазурью на поверхности. Так или иначе, а пустырь выполнял то, что ему положено в жизни: пустовал. Вокруг строили, колотили, перекупали потихоньку участки земли, всеми правдами и неправдами оттяпывали куски от леса, хотя числился он в заповедной зоне. Но деньги делали свое -- кто против них устоит, какой райисполкомовец не подпишет нужное постановление, разрешение и согласование, особенно, если сверху позвонят, а там тоже деньги в силе... но этот участок, удобный и большой, не попадал в руки тех, кто мечтал обзавестись своей недвижимой собственностью с лесом под боком, удобным сообщением с городом и обжитым миром вокруг.

Пытались на этой площади поставить сараи, привозили готовые металлические коробки -- утром глядь: уже расположился темноохровый коробок, и возня около него какая-то... но через неделю-две -- снова пусто. Кто-то из начальства следил, видно, за порядком и не допускал самодеятельности, а откупиться у нарушителей не хватало средств.

Однако, неожиданно в конце апреля на улице, заканчивающейся этим пустырем, появились двое: один с широкой красной доской-линейкой, торчащей вверх, другой с подзорной трубой на треноге, и стали они двигаться вдоль заборов по направлению к пустырю, перетаскивая линейку и переставляя треногу, а достигнув его, и там продолжили свою возню. На вопрос вездесущей Прасковьи: "Што будить?" -- Длинный, что с линейкой, ответил: -- Что надо. -- А короткий, который любовался все время на линейку сквозь стекла, добавил: -- Строить будем, бабуся!.. пора.

Что значило "пора", трудно сказать, но бульдозер сгреб груду кирпича ближе к дороге, потом появился тракторик с ковшом и стал копать траншею под фундамент, а следом появились бетонные столбы, обрезной тес, вырос забор и скрыл от глаз, что происходило внутри. Только несколько раз приезжали мощные грузовики с откидными бортами и привозили невиданные бревна огромной толщины и буроватого цвета. С трудом они пробирались в ворота, и хоромы росли, действительно, не по дням, а по часам. Кому и зачем их строят, никто не знал. Потом поползли слухи, потом приезжала как-то раз "Победа" посредине дня, и видели сквозь щель, что выходил из нее один важный генеральского вида человек и мирно гулял, не распоряжался, а тот, что за ним всюду следовал, заносил на ходу что-то в свой блокнотик, причем фигурой при этом холуйски сгибался и заискивал -- слов слышно не было.