Заговорщики (книга 2) - Николай Шпанов

Через голову лётчика Линь Бяо увидел входящего в блиндаж Пын Дэ-хуая, отложил карандаш и поднялся. Фу обернулся и, увидев заместителя главкома Народно-освободительной армии, тоже поспешно поднялся и одёрнул на себе куртку.

Пын Дэ-хуай, прищурившись, поочерёдно оглядел обоих.

— Вот, прошу, — с улыбкой сказал Линь Бяо, указывая на Фу, — оказывается, с другими справляться легче, чем с самим собой.

— В молодости безусловно! — согласился Пын Дэ-хуай. И, снова посмотрев на Фу, строго спросил: — Ваши сегодня начинают?

— Да, большое дело будет, — с удовольствием подтвердил Линь Бяо. — Сегодня на них весь Китай смотрит.

— Мои товарищи открывают бой, а я не с ними… — сказал Фу. — Это первый бой в истории нашей молодой авиации, когда от неё так много зависит.

Фу была невыносима мысль: товарищи пойдут в бой без него. К тому же его грызло сомнение, о котором не знали ни Линь Бяо, ни Пын Дэ-хуай: ведь Чэн поведёт сегодня вторую эскадрилью. Что из этого выйдет? Фу был совершенно уверен: в роли рядового лётчика Чэн мог забыться, вырваться вперёд, но теперь, когда он ведёт эскадрилью и отвечает за всех товарищей, когда он знает, как много зависит от сегодняшнего боя, Чэн не сможет хотя бы на миг забыть лежащей на нём ответственности. Он должен будет помнить: от его примера, от его дисциплинированности, от его умения и желания в любой миг стать на защиту товарища будет зависеть и поведение остальных лётчиков, их участь, их жизнь, судьба боевого задания. И разве в конце концов не следовало ещё раз попытаться подчинить Чэна воле коллектива, которую он не сможет не чувствовать в бою, когда за каждым его движением будут следить глаза всех его подчинённых?

Фу нервно поднялся и посмотрел на часы, но Линь Бяо движением руки усадил его на место.

— У меня тут свои часы, — сказал он, указывая на узкую полоску смотровой щели: она была теперь окрашена розовым отсветом зари… — Как вы поступили с этим вашим новым… Кажется, Чэном зовут его?

Фу доложил.

Внимательно слушавший его Пын Дэ-хуай спросил:

— Как же это?.. — Он снял, протёр очки и снова надел. — А если этот Чэн опять оторвётся от своих? Ведь он им все карты спутает…

— Теперь этого не будет!

— Значит, воспитательная работа?.. — Линь Бяо задумчиво покачал головой. — Что же, это наше с вами дело, командирское. Я хочу сказать: благодаря Чэну мы увидели, что нужно внимательно заняться теми, кто не научился на лету схватывать новое. Теперь я считаю: вы обязаны удержать у себя Чэна, «доучить» его. Тогда, вернувшись когда-нибудь в тыл, он будет передавать свой опыт и другим.

— А если к тому времени или просто в условиях другой войны жизнь перевернёт вверх ногами и наш здешний опыт и, может быть, заставит вернуться к прежним теориям? — спросил Фу Би-чен.

Пын Дэ-хуай сделал отрицательный знак.

— Нет, жизнь не пятится и не движется по замкнутому кругу. Однажды уйдя от старых теорий, мы уже не вернёмся к ним. Но вы правы, жизнь может сломать то, что мы тут почерпнули и из чего сделали свои выводы. Даже больше: наверняка сломает. Именно потому, что не стоит на месте. Но наш опыт, почерпнутый тут, так же как наши выводы, сделанные из этого опыта, не пропадут. Наши преемники сделают новые выводы, рассмотрят наш опыт, как пройденный и отвергнутый или как составную часть новой теории, нового указания к действию. С моей точки зрения, чрезвычайно важно, даже, пожалуй, необходимо, чтобы некоторые командиры, вернувшись отсюда, с войны, пошли в школы.

— Опять учиться?! — воскликнул Линь Бяо.

— Нет, учить!.. А нам самим нужно переучиваться здесь. Американцы останутся американцами, нам ещё придётся с ними встретиться в бою.

Фу несколько раз хотелось вставить слово, но он не смел перебивать старших и только теперь сказал:

— Может быть, я ошибаюсь и чересчур узко смотрю на свою задачу, но мне кажется, что я должен добиться, чтобы каждый лётчик до конца понял: победа зависит от его гибкости в такой же мере, как от его храбрости и лётного мастерства.

— Это верно, — сказал Пын Дэ-хуай. — Советую наизусть запомнить, как помню я, слова товарища Сталина: «Смелость и отвага — это только одна сторона героизма. Другая сторона — не менее важная — это уменье. Смелость, говорят, города берет. Но это только тогда, когда смелость, отвага, готовность к риску сочетается с отличными знаниями».

— Да, — горячо подхватил Фу, — а знания — это не только то, что преподнесено нам учителями, а и весь большой опыт жизни. Так я считаю. Поэтому и воинская доблесть лётчика складывается, по-моему, из трех элементов: храбрости, мастерства и опыта.

— Смотрите! — шутливо проговорил Линь Бяо. — Он уже и новую формулу доблести изобрёл.

— Ничего, — ободряюще сказал Пын Дэ-хуай, кладя руку на плечо Фу. — Думайте и формулы изобретайте… только правильные.

А Линь Бяо сказал лётчику:

— Вот вы уже вывели теорию отставания школы от жизни. — Командующий посмотрел на Фу так, словно видел его впервые. — А сами-то вы откуда пришли сюда, не из школы? Самого-то вас где сделали человеком — не в школе? Школа, именно хорошая военная школа сделала из вас то, что вы собою представляете: хорошего лётчика и командира.

— Хорошим-то командиром он стал давно, — заметил Пын Дэ-хуай, — я помню лет… лет… — И спросил Фу: — Сколько лет тому назад вы явились ко мне желторотым студентом, намеревавшимся покорить небо над Китаем?

— Двадцать лет тому назад, — смущённо ответил Фу.

— И, наверно, думали, что уже никогда не подниметесь в воздух, когда партия приказала вам стать пехотинцем?.. Но скажите спасибо партии и пехоте… Нет лучшей военной школы, чем служба в пехоте, — продолжал Пын Дэ-хуай. — Мы с Линь Бяо тоже долго учились ногами. Да, да, ноги и голова сделали вас хорошим солдатом и отличным командиром.

— Нечего краснеть — не девица! — с усмешкой сказал Линь Бяо лётчику. — Я тоже так думаю. А то, что кажется вам оторванными от жизни теориями, на деле является совершенно необходимой базой для усвоения опыта. Если из-под вас выбить эту теорию, что вы сможете понять в виденном здесь?! Сидите! — прикрикнул он вдруг, заметив, как Фу нетерпеливо подался всем телом вперёд при его последних словах. — Человек есть человек. У него в голове не солома, а мозги. Если под влиянием каких-то причин они пошли в сторону, вглядитесь, поверните их, куда надо. Вы командир и над своими мозгами.

Пын Дэ-хуай постучал очками по стоявшей на столе пустой кружке, словно напоминая командующему о регламенте. Но тот уже умолк и сам.

— Ваше дело проанализировать поступок этого Чэна, — раздельно проговорил Пын Дэ-хуай, обращаясь к Фу. — Уясните себе степень его типичности или случайности и сделайте все выводы, какие должен сделать командир и член партии. — Тут Пын Дэ-хуай на мгновение задумался, словно что-то вспоминая: — Итак, как сказано, Чэн был когда-то вашим инструктором, и именно он настоял на вашем отчислении из нашей школы лётчиков, когда вы проходили там переобучение… Ведь учились вы летать в Америке?

— Да.

— А когда вас отчислили из нашей школы, где же вы закончили обучение? Ведь у нас тогда ещё не было других школ.

— Партия послала меня усовершенствоваться в Советский Союз, я там и учился.

— Остальное ясно, — с удовлетворением сказал генерал. — Тогда мне понятно и превосходство вашего метода над методом лётчика Чэна, обучавшегося только в Америке и воспринявшего американские навыки… Все понятно. — И, обращаясь к Линь Бяо: — И это нам тоже следует принять во внимание на будущее время.

— Это очень интересное обстоятельство, — ответил Линь Бяо, — настолько интересное, что, может быть, о нем следует доложить главнокомандующему Чжу Дэ…

— Быть может, — ответил Пын Дэ-хуай. — Ибо сказано: полководец — это мудрость, беспристрастность, гуманность, мужество, строгость. А мудрость не может жить без опыта, как опыт без познания окружающего. — И тут он снова обратился к Фу: — Мы с вами обязаны знать наших людей так, как врач знает своего пациента. Для нас не должно быть тайн ни в уме, ни в душе подчинённого. Таков закон войны, дорогой Фу.

— Командир Лао Кэ именно так и думает, — скромно ответил Фу.

— Это очень хорошо, — сказал Пын Дэ-хуай, — но это ещё не все, чего требует от военачальника положение: если знаешь врага и себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение… Я хочу вам сказать, товарищ Фу: мы не должны сами себя вводить в заблуждение неосновательными мыслями, будто, прогнав Чан Кай-ши до берега моря и сбросив его в это море, окончим дело войны. Конец Чан Кай-ши — только пауза в деле освобождения нашего великого отечества от пут реакции и иностранного империализма. Мудрость нашего великого председателя Мао обеспечит нам правильное использование такой паузы для укрепления наших сил и позиций. Но вопросы войны и мира не будут ещё решены окончательно, пока не наступит такое положение, когда не нам будут диктовать или навязывать решения о войне и мире, а мы будем решать эти вопросы и диктовать волю нашего народа тем, кто обязан ей подчиняться — пришельцам, явившимся в Китай для обогащения за наш счёт, для ограбления народа и обращения его в рабство. Не только изгнание их с нашей земли, но и внушение им страха перед силою нашего оружия — вот что позволит обуздать их. А для достижения такой большой цели нам предстоит пройти ещё длинный и не лёгкий путь.