Монстры - Стивен Джонс

Чуть позже он повел ее к палаткам, торгующим снедью, где купил пива и закусок из осьминожьего мяса. Когда она узнала, чем он ее угощает, то рассмеялась и сказала:

— Я ем яйца осьминога!

Сатоши тоже рассмеялся, хотя другие американцы шутили точно так же. Он не возражал. В отличие от некоторых своих коллег, он никогда не считал американский юмор оскорбительным. Он видел в американцах щенков — любопытных, непоседливых, смешных. Хотя в уме и прозорливости им нельзя было отказать. И дельцы из них получались крутые. Как мужчины, так и женщины.

— Вы верите в призраков, Бакнер-сан? — спросил он ее, когда они покончили с закусками.

— Хм. Верю ли я в призраков. — Она недоверчиво посмотрела на него. — Почему вы спрашиваете?

— Если бросить взгляд вдоль сада ирисов у святыни Мэйдзи, то можно увидеть призрака.

— Только если вы японец, — усмехнулась она. — Боюсь, я для этого слишком приземленная натура, Нагаи-сан.

Нет. Любой может его увидеть. Потому что он там обитает. Тут не нужен особый дар или генетическая предрасположенность.

— В таком случае идемте посмотрим.

Он склонил голову:

— К сожалению, сейчас там закрыто. Но вы обязательно должны вернуться сюда еще раз, если перед отъездом у вас будет свободное время. Скажете таксисту: "Мэйдзи-дзингу".

— А как называется станция метро?

Как его все-таки восхищают американские женщины!

— "Мэйдзи-дзингу-мэи".

— Есть. — Она записала, потом нахмурилась и резко вскинула голову. — Господи, дождь припустил.

Возможно, так она намекает, что хотела бы уйти, при этом не выражая ни малейшего недовольства, что он не предупредил ее о возможном дожде, не захватил зонтиков. Или ни то ни другое; американцы все-таки думают по-другому. Возможно, эта фраза — обычное замечание о погоде.

— Отвезти вас в Роппонги? Там находится "Хард-рок-кафе".

В разговоре с боссом Сатоши, Ивасава-сан, она упомянула, что хотела бы привезти своему племяннику футболку с эмблемой токийского "Хард-рок-кафе". Ей лет под сорок, а она не замужем. Ивасава в кулуарах называл ее "Большая Мама". Сатоши находил это уморительным.

— О, "Хард-рок"! Это было бы здорово. Я хочу купить племяннику сувенир.

Очевидно, она забыла о разговоре с Ивасава. Японец никогда не забыл бы. Он или она посчитали бы вопрос решенным — раз прозвучала просьба, значит, ее выполнят в ближайшее время. И взяли бы себе на заметку — в свое время отблагодарить "Ni-Koku-Sangyo".

Они вновь прошлись но бульвару, бросив последний взгляд на группы. Дождь шел не сильнее, но стал больше походить на дождь, чем на туман. Вероятно, ребятам Харадзюку придется сложить инструменты — с электричеством шутки плохи.

Сатоши начал ловить такси, но она попросилась в метро, "если это не слишком обременительно". Так она изучит дорогу назад, если выкроит время "навестить его призрака". Сатоши согласился, настроившись исполнить любое ее желание, хотя был слегка разочарован. Пока он сопровождал американку, компания оплачивала ему все расходы, потому он предпочитал такси переполненным поездам метро.

Он показал ей, как пройти к станции, на что следует ориентироваться, и объяснил, как купить билеты. В Японии неведение не считалось позором, только отсутствие старания. Они прошли к поездам, и он объяснил, как разобраться, правильно ли выбрана ветка. Американка ловила каждое его слово с какой-то особой бесшабашной радостью. Ему стало жаль, что она никогда не познакомится с Цукиносюке. Но конечно, она с особой радостью сообщила бы ему, что в вампиров тоже не верит.

Поездка была короткой, но зато в переполненном вагоне. Сатоши помнил времена, когда японцы пялились на американцев и японские мужчины лапали американок в поездах метро, где пассажиров было как сельдей в бочке. Теперь же Токио, наряду с Лондоном и Нью-Йорком, входил в тройку самых больших городов мира, и времена примитивного поведения давно остались в прошлом.

Они поднялись наверх, на станцию "Роппонги". Дождь теперь падал, как кусочки паутины, разорвавшейся под тяжестью росы. У Сатоши сжалось в груди. Завернув за угол, где располагалась большая кофейня "Миндаль", он замедлил шаг, делая вид, что ищет, не продаются ли поблизости зонтики. Находчивые местные торговцы всегда держали запас дешевых зонтиков на случай внезапных ливней.

Люди торопливо забегали в "Миндаль", набивались битком в бело-розовый вестибюль, теснились за столиками ради чашки горячего кофе с выпечкой. Толпы весело хихикающих, прекрасно одетых юных японок. Никто в мире не одевался с таким вкусом и чувством моды, как жительницы Токио. Хотя Сатоши было почти тридцать, он тоже пока не ценился. По более весомым причинам, как он полагал, чем у Бакнер-сан.

Когда они проходили мимо окон, ярко расцвеченных розовыми перегородками, отделявшими столики один от другого, он заставил себя не смотреть на зеркальные стекла третьего этажа. И все же его воображение нарисовало изумительный древний образ, и сердце начало громко стучать, как застучало бы и у Бакнер-сан, если бы она увидела призрак императрицы. По всему его телу разлилось тепло и, как часто случалось, сосредоточилось в чреслах.

Не обращая внимания на растущее острое удовольствие, Сатоши повел свою американскую подопечную по главной улице. На полпути от этого места до Токийской башни[18] находилось "Хард-рок-кафе". Пию там подавали по восемьсот йен, примерно восемь долларов. Будет о чем поговорить, когда она вернется домой.

Он повернулся спиной к окнам, но внезапно почувствовал теплоту весеннего дождя и с трудом сдерживался, чтобы не обернуться.

Бакнер-сан дотронулась до его руки, и он чуть не вскрикнул.

— Погодите, Нагаи-сан, прошу вас. Что это за место?

Разумеется, оно привлекло ее внимание. Разве могло быть иначе? Он ответил, стараясь говорить как можно спокойнее:

— А, это. Кафе "Бесконечность".

— Какие красивые окна!

И действительно, они были прекрасны, даже в сером свете весеннего дождя: бирюзовые, изумрудные, кроваво-красные, лазурит и оникс. Ни узоров, ни особой отделки, кроме той, что служила единственной цели — соблазну, совращению, обещанию.

— Жаль, я не захватила фотоаппарата, — сказала она.

Сатоши тут же начал выискивать взглядом, где продаются не только зонтики, но и разовые фотоаппараты. Бакнер-сан даже не догадывалась, чем он занят. Она продолжала пристально разглядывать окна, не сознавая, что по лицу ее мелькают цветные блики. Гипноз. Сатоши ощутил всего лишь мимолетный укол ревности, ибо он не сомневался в своей любви. И в своем желании.

— Давайте войдем туда. — Она ткнула пальцем в сторону окон. Можно подумать, он не понял, что она имела в виду. — Мы могли бы выпить кофе.

Он улыбнулся. Если таково ее желание, они так и поступят.

— Как скажете.

— Если у вас, конечно, есть время.

Она деловито взглянула на часы. Американцы невероятно прямолинейны и при этом умудряются ставить других людей в самое неловкое положение. Но разве мог он признаться, что времени у него действительно в обрез? Теперь они настолько приблизились к кафе "Бесконечность", что он покрылся испариной. Начали гореть шрамы на шее, груди, пенисе и тестикулах.

— Не волнуйтесь, у нас полно времени.

Он жестом пригласил ее идти первой, хотя было бы разумнее, чтобы он показывал путь. Она улыбнулась, напомнив ему жизнерадостного щенка, и под его охраной направилась к простому серому лифту, выходящему прямо на улицу.

Они зашли внутрь, и он нажал кнопку третьего этажа. Двери распахнулись, и Сатоши очень вежливо вывел ее из лифта. Указателей никаких не было, хотя они приехали не в частный клуб.

— Как вы думаете, у них найдется капучино? — бросила она через плечо.

До сих пор им не удалось отыскать, где торговали капучино. У него было смутное ощущение, что по-японски оно называется как-то иначе, правда, он не знал, как именно. Подобный прецедент при иных обстоятельствах вызвал бы неловкость, но, имея дело с американкой, в компании посчитали, что им предстоит лишь решить забавную загадку.

— Возможно, найдется, — ответил он.

Не успел он открыть вращающиеся двери в стиле арт-нуво с резными деревянными цветами и травленым пастельным стеклом, как почувствовал запах крови, что и составляло для него сущность кафе "Бесконечность". Он сделал глубокий вдох и вспомнил о боли, вспомнил о ней.

Кафе "Бесконечность".

Впервые он увидел ее зимой, в пьесе кабуки, что само по себе было неслыханно: даже в ультрасовременной Японии женщины не участвовали в представлениях кабуки. Это была вотчина мужчин, мужчины играли мужчин, мужчины играли женщин, и мужчины верили, что перед ними женщины, а еще они верили, что они сами женщины, — настолько сильна была их преданность искусству, настолько силен был их талант.