Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

Мы считаем, что грядет событие,

записанное в Апокалипсисе: оно сулит великую эпоху.

Но успокойтесь: я говорю не о конце света,

от этого нас отделяют еще тысячи лет.

И не время пока приказывать горам: «Обрушьтесь на

нас!» — пусть это будет, в ожидании лучших времен,

призывом якобинцев, ибо вот где виновным несть числа.

В этом отрывке явственно просматривается система Казота, основанная на необходимости человеческого действия для установления связи небес с землей. Так, в своих письмах он часто сетует на недостаток мужества у короля Людовика XVI, который, по его мнению, слишком полагается на Провидение и мало — на себя самого. В подобных рекомендациях чувствуется даже больше протестантской назидательности, нежели чистого католицизма.

Нужно, чтобы король пришел на помощь

Национальной гвардии, чтобы он показался народу,

чтобы он твердо сказал: «Я так хочу, я приказываю!»

Ему дарована власть от Бога, ему все обязаны повиноваться,

нынче же на него смотрят как на мокрую курицу:

демократы осмеивают его, причиняя мне этим

почти физические страдания.

Пусть он сядет на коня и внезапно,

в сопровождении двух-трех десятков гвардейцев,

явится перед мятежниками. Всё склонится перед ним,

все падут ниц. Самое главное уже сделано, друг мой:

король смирился и предал себя Господней воле.

Судите сами, какое могущество это сулит ему, когда

даже Ахав{471}, погрязший в грехах Ахав,

лишь на один миг и единым деянием угодивший Богу,

одержал затем победу над врагами.

У него было дикое сердце и развращенная душа,

мой же король обладает чистейшей душою,

преданной Господу, а небесная, августейшая Елизавета

наделена поистине божественной мудростью…

Не опасайтесь ничего со стороны Лафайета{472}, — у него,

как и у его сообщников, связаны руки. Как и каббала,

им исповедуемая, он обуян духами смятения и ужаса

и не сможет избрать путь, ведущий к победе.

Самое лучшее для него — это попасть

в руки недругов стараниями тех, кому он столь

безраздельно доверяет.

А мы по-прежнему станем возносить мольбы наши

к Небу, по примеру того пророка, что взывал к Господу,

пока сражался Израиль{473}.

Человек должен действовать здесь, на земле,

ибо она — место приложения его сил: и добро,

и зло могут твориться лишь его волею.

Поскольку почти все церкви ныне закрыты —

либо по приказу властей, либо по невежеству,

пусть дома наши станут нашими молельнями.

Для нас настал решительный миг:

или Сатана продолжит царствовать на земле,

как нынче, и это будет длиться до тех пор,

пока не сыщется человек, что восстанет против него, как

Давид против Голиафа;

либо царство Иисуса Христа, столь благое для людей

и столь уверенно предсказанное пророками,

утвердится здесь навечно. Вот в какой

переломный момент мы живем, друг мой.

Надеюсь, вы простите мой сбивчивый и неясный слог. Мы

можем, за недостатком веры, любви и усердия,

упустить удобный случай, но пока что у нас

еще сохраняется шанс на победу. Не станем забывать,

что Господь ничего не свершит без людей,

ибо это они правят землею: в нашей воле установить здесь

то царствие, которое Он заповедал нам.

И мы не потерпим, чтобы враг,

который без нашей помощи бессилен, продолжал,

при нашем попустительстве, вершить зло!

В общем, Казот почти не питает иллюзий по поводу победы своего дела. Письма его изобилуют советами, которым, вероятно, полезно было бы следовать. Однако видно, что и его самого одолевает отчаяние полного бессилия, заставляющее усомниться и в себе, и в своей науке:

Я доволен, что мое последнее письмо порадовало вас.

Вы не посвященный — поздравьте же себя с этим.

Вспомни те слова: «Et scientia eorum perdet eos»[101].

Если уж я, кому Божией милостью удалось избежать

западни, подвергаюсь опасностям, то судите сами, чем

рискуют люди, в нее угодившие… Знание оккультных

тайн — это бурный океан, где трудно достичь берегов.

Означает ли это, что Казот забросил обряды, вызывавшие, по его мнению, духов тьмы? Неизвестно. Видно только, что он надеялся победить демонов их же оружием. В одном из писем он рассказывает о некой пророчице Бруссоль, которая, подобно знаменитой Катрин Тео{474}, добивалась сношений с мятежными духами к пользе якобинцев. Писатель надеется, что и ему удалось, действуя по ее примеру, добиться некоторого успеха. Среди этих прислужниц официальной пропаганды он особенно выделяет маркизу Дюрфе{475}, «предводительницу французских Медей, чей салон ломится от эмпириков и людей, жадно ухватившихся за оккультные науки…». В частности, Казот упрекает ее в том, что она «обратила и вовлекла во зло» министра Дюшатле{476}.

Невозможно было бы поверить, что эти письма, захваченные в Тюильри кровавым днем 10 августа{477}, способствовали обвинению и казни старика, тешащегося безвредными мистическими грезами, если бы некоторые фразы не наводили на мысль о вполне реальных замыслах. Фукье-Тенвиль{478} в своем обвинительном акте привел выражения, свидетельствующие о причастности Казота к так называемому заговору «рыцарей кинжала»{479}, подавленному 10—12 августа. В другом, еще более недвусмысленном, письме указывались способы организации бегства короля, находящегося по возвращении из Варенна под домашним арестом. Намечался даже маршрут: Казот предлагал свой дом для временного приюта королевской семьи.

Король проедет до долины Аи,

там он окажется в двадцати восьми лье от Живе и в сорока —

от Меца. Он, конечно, может остановиться в Аи,

где для него самого, для свиты и гвардейцев

сыщется не менее тридцати домов.

Однако я был бы рад, если бы он предпочел Пьерри,

где также имеется два-три десятка жилищ: в одном из них

стоит двадцать кроватей. У меня самого довольно места,

чтобы принять на ночлег две сотни людей,

поместить в конюшнях тридцать-сорок лошадей и разбить

палатки в пределах крепостной стены.

Но пусть кто-нибудь другой, более смышленый и менее

заинтересованный, чем я, взвесит преимуществ

обеих возможностей