Подземелье ведьм - Кир Булычев

Но не отступила.

А обыкновенному эмфату достаточно клочка чужого чувства, чтобы понять, стоит ли забыть о своих поползновениях или настаивать, словно ничего и не слышал.

Он обнял Зинаиду, и она сказала:

— Глупый, дай хоть бигуди из волос вытащу. Да погоди ты!

А сама занялась не бигуди — вот какое легкомыслие, — сама раскрыла на груди халатик, чтобы он догадался, как она хочет, чтобы он поцеловал ее в грудь.

— А грудь у меня, — сказала она, — совершенно девичья. Знаешь почему? Потому что еще не рожала… Ой, ну что ты такой настойчивый!

И в этот момент, как назло, позвонили в дверь.

— Не открывай! — взмолился Шпак.

— Нет, это может быть Клавдия. Она знает, что я не уходила. Ей из окна, гадюке, все видно.

Зинаида запахнула халатик и, придерживая его пальцами, побежала к двери.

Шпак сидел на кровати.

Послышались невнятные голоса. К сожалению, слух Шпака далеко уступал слуху, которым раньше пользовался гений. Слух там, дома, вырабатывался как часть инстинкта самосохранения. Опасность можно услышать.

Он хотел подняться и привести себя в порядок. Но не успел.

В комнату вошел пружинистый, быстрый в движениях, словно гуттаперчевая кукла, Изя Иванов. Шеф Шпака из газеты.

— Опять напился, друг любезный! — запел он от двери. Изя думал, что он очень смешно поет.

— И даже не пил, — откликнулась из-за его спины Зинаида. — Поверь моему слову.

— Ах, мы защищаем своего благоверного!

Изя извернулся и ущипнул Зину за бедро. Привычно ущипнул, не впервые. И Шпак понял, что Зинаида делала с этим толстяком то же, что и с ним. И ему стало очень неприятно. Он никогда не подозревал, что человеку может быть неприятно из-за такого пустяка.

— Ты чего пришел? — спросил Шпак.

Зинаида отпрянула в коридор. Ей не хотелось, чтобы Шпак догадался. Хотя, вернее всего, Шпак об этом знал давным-давно.

Он даже почувствовал, как напряглась Зинаида — враждебно напряглась, будто ее в чем-то справедливо обвинили, но ей не хочется признавать свою вину.

— Вставай, собирай себя по кускам, — сказал Изя. — Большое дело есть. Шанс прославиться на всю Россию. Выполнишь — все тебе прощу.

— Надо еще подумать, — мрачно ответил Шпак, — кто кого будет прощать.

— Он офигел, — сказал Изя Зинаиде. — Ты, Зинка, его приструни. Хороший был журналист, надежды подавал.

— Я сейчас приду на работу, — сказал Шпак.

— Можешь не спешить. Я и не надеюсь. К тому же нечего языками трепать. Задание конфиденциальное. Хоть ты и алкаш, но не дурак, цвет мой. Будешь слушать?

— Говори.

Шпак уловил странный легкий запах. На тумбочке у спального дивана стоял пузырек. Красивый пузырек из золотистого стекла.

Шпак взял пузырек и вынул стеклянную пробочку.

— Есть мнение, — сказал Изя, — что с нами идут на контакт.

— Кто идет на контакт?

— Некая инопланетная цивилизация, — сказал Изя. — И попрошу без глупых ухмылок.

— Я не ухмыляюсь. — На самом деле Шпак ухмылялся, но причиной тому был запах, исходивший от жидкости в пузырьке. Он не мог оторваться, он не мог поставить пузырек на место.

— Причем есть мнение, что луч, по которому к нам перемещаются засланцы…

— Кто это — засланцы?

Изя засмеялся во весь голос.

— Забыл, да? Забыл, что ли?

— Забыл.

— Засланец — это пришелец, который прилетел к нам по заданию.

— А зачем он прилетел?

Странно, но Шпак в тот момент не испытывал тревоги. Как будто эти слова не могли к нему относиться.

— Чтобы нас поработить, — сказал Изя и снова засмеялся.

— Чего гогочешь? — спросила Зинаида.

— Да мы сами кого хочешь поработим. А самих себя — тем более, разве не так? Дай тебя порабощу!

Он демонстративно приставал к Зинаиде, но его забавляла перемена в его сотруднике. Как будто Семен переживает, морщится, недоволен — даже смешно. Раньше даже поощрял и подговаривал, понимая, что, если Изя увлечется Зинкой, ему, Шпаку, будет легче — начальник, любовник жены, неизбежно становится покровителем мужа. Об этом даже писали в художественной литературе.

— Я понял причины твоего прихода к нам, — туманно сказал Шпак. — И я вскоре приду на службу, чтобы выяснить детали, а сейчас мне надо одеться.

Новый взрыв хохота.

— Господин граф, я потрясен вашей щепетильностью. Может, мне покинуть вашу опочивальню на время эксгумации?

Гений не все слова понял — возможно, их не понял бы и Шпак. Но решил игнорировать Изю.

Встал, сунул ноги в ботинки.

— Мы рассеянны, — сказал Изя, показав на ботинки.

Шпак в растерянности поглядел себе на ноги. Все в порядке.

Ботинки надеты.

— Пошел, Изя, пошел! — Зинаида выталкивала главного редактора из квартиры, слишком привычно и даже интимно. Гению захотелось убить Изю — чувство, совершенно недоступное настоящему Шпаку, но обычное для засланца с того мира.

Хлопнула дверь.

Вернулась Зинаида.

— Тоже мне, рассеянный с улицы Бассейной, — сказала она. — Не заметил, что ботинки не на ту ногу надел.

— Не на ту?

«У меня две ноги, — лихорадочно думал гений. — Какая из них — та? Можно попасться на пустяке, тем более я до сих пор не понимаю, в чем моя ошибка».

— А впрочем, сними их, — сказала Зинаида, — мы не сказали с тобой последнего слова.

— Какого?

Он не выдерживал нервного и физического напряжения. Голова отказывалась перерабатывать сложную информацию.

Зинаида подошла к нему и ласково обняла.

— Мальчик мой, — сказала она, — трудно начинается новая жизнь?

Он ответил на ее поцелуй.

Было сладко, почти как вечером, но тревожные мысли не уходили. А что с ботинком? Что там случилось с ботинком, почему в памяти нет выражения «не на ту ногу»?

— Ты будешь раздеваться? — спросила Зинаида.

— Он с тобой это делал? — спросил Шпак.

— Что ты имеешь в виду?

Она, конечно же, догадалась — не надо быть эмфатом, чтобы почуять. Но попыталась отговориться непонятливостью.

Она быстро раздела его — впрочем, и раздевать-то почти нечего.

— И ты ему говорила такие же слова?

— Сеня! — Зинаида отодвинулась от него. — Что-то вчера еще эти проблемы тебя не волновали.

— Тебе неприятно, что они волнуют меня теперь?

— Наоборот, дурашка. Любая женщина цветет, когда ее ревнуют.

Она навалилась на него — словно очень мягкое толстое стеганое одеяло. Она мягко и влажно принялась зацеловывать его… и все повторилось… Почти все. Потому что, когда все кончилось, он упрямо спросил: