История рода Олексиных (сборник) - Васильев Борис Львович

Осман-паша сидел на прежнем месте, но встал с помощью подскочившего адъютанта. С недоумением посмотрев на седого генерала, сначала почтительно поклонился ему, а затем протянул руку Скобелеву-младшему и что-то сказал, улыбнувшись.

— Его превосходительство говорит, что пожимает сейчас руку будущему русскому фельдмаршалу, — перевел Нешед-бей.

— Передайте паше мою признательность и скажите, что я искренне завидую ему. Он оказал своей родине неоценимую услугу.

Когда Нешед-бей перевел это, Скобелев представил отца. Осман-паша еще раз почтительно поклонился старику, но продолжал смотреть только на молодого генерала.

— Я отдал свою саблю генералу Ганецкому, но было бы справедливее, если бы я вручил ее вам, Ак-паша. Вы дважды заставили меня думать о поражении, а значит, дважды победили. — Осман-паша вежливо улыбнулся старику: — Я с удовольствием поздравляю вас, генерал, с великим сыном.

— Ничего, — невпопад ответил Дмитрий Иванович, растерянно погладив усы. — Пил бы поменьше, так и цены бы ему не было.

Неизвестно, как перевел эту фразу Нешед-бей, но Осман-паша тихо рассмеялся.

— Кровный скакун спотыкается чаще рабочей лошади.

Скобелева обидела эта покровительственная похвала. Он был военным не просто по призванию, а по особому складу души, где все решительно подчинялось восторженному азарту боя, ослепительной уверенности в победе, твердой убежденности в своей правоте. Он всегда уважал противника, но при этом требовал и ответного уважения. Не к себе — для этого он был достаточно самоуверен — к русской армии.

— Этот же афоризм я могу адресовать и вашему высокопревосходительству.

Осман-паша продолжал улыбаться, но из улыбки уже уходила теплота.

— После третьего штурма с поля боя выбрался солдат. Я навестил его в госпитале, и он рассказал, как на его глазах добивали моих раненых.

— Война жестока. Кроме того, это были башибузуки.

— Это были ваши воины, Осман-паша, — отчеканил Скобелев. — Вам известно, что у нас действуют лазареты для пленных?

— Мне известно, что вы оказываете помощь раненому противнику, но аскер этого не знает и не узнает никогда, — сухо сказал Осман. — Аскер знает одно: с ним поступят так, как поступает он. И чтобы он не сбежал в ваши лазареты, я вынужден закрывать глаза на его жестокость. Это — закон войны, генерал.

— Это нарушение законов войны, паша. Вы не уверены в своих солдатах, а потому и повязываете их страхом за совершенные преступления. Вам не кажется, что вы заменили солдатскую честь круговой порукой бандитов?

— Мне кажется, что вы — последний генерал в истории, который еще верит в эту самую честь.

Вошел Струков, сообщивший, что по повелению великого князя Осман-паша должен отбыть в Плевну и что экипаж паши уже подан. Турецкие офицеры на руках вынесли раненого командующего и усадили в коляску, запряженную буланой парой в английских шорах. Хасиб-бей устроился напротив паши, Струков верхом ехал сбоку, а сзади двигался конвой улан и турецкая свита паши.

— Генералам и в тылу ни жарко, ни холодно, — вздохнул старший Скобелев, когда они остались одни. — Тебя, поди, тоже на руках носить будут, коли в плен угодишь?

— Нет уж, ваше превосходительство, я всегда застрелиться успею, — неожиданно зло отрезал сын.

В двенадцать часов следующего дня наступившую тишину вновь нарушил грохот канонады: русская артиллерия салютовала въезду Александра II в Плевну. В одном из лучших болгарских домов был сервирован завтрак для императора, особ царской фамилии, румынского князя Карла и некоторых избранных. Во дворе были накрыты столы для офицеров свиты, за которыми ухаживали болгарские девушки в праздничных нарядах.

В доме не успели поднять бокалов за здоровье государя, как за окнами раздался шум: турецкий полководец шел к дому, опираясь на Хасиб-бея. Русские и румынские офицеры встали, Осман молча пересек двор и сразу же был введен к императору. Низко поклонившись, остался у порога, ожидая вопросов.

— Что вас побудило прорываться? — спросил император после весьма продолжительного молчания.

— Долг, ваше величество.

— Отдаю полную дань уважения вашей твердости в исполнении священного для всех долга служения своей родине, — напыщенно сказал Александр. — Знали ли вы о полном окружении Плевны?

— Я не знал подробностей, государь, но даже если бы я знал их, я бы все равно поступил так, как поступил.

— На что же вы рассчитывали?

— Полководец всегда рассчитывает на удар там, где его не ждут, государь. В данном случае я надеялся, что генерал Ганецкий примет мою демонстрацию за направление решающей атаки.

— В знак уважения к вашей личной храбрости я возвращаю вам саблю.

— Благодарю, ваше величество, — паша низко поклонился.

В то время как происходила эта театральная церемония, Дмитрий Иванович Скобелев прискакал к сыну. Оба генерала были молчаливо обойдены приглашением к царскому завтраку, но старику стало известно, что Скобелев-младший утром испросил аудиенцию и был принят.

— Унижался? — загремел старик, едва переступив порог. — Сапоги царские лизал, а что вылизал? Вот что! — он повертел фигой перед надушенной и любовно расчесанной бородой сына. — Тебе сам Османка руку тряс, а хрен вам вместо праздничка, хрен с редькой, ваше превосходительство!

— Хрен с редькой — тоже закуска, — улыбнулся Михаил Дмитриевич.

Он был в мундире при всех регалиях и вместе с парадно одетым Млыновым деятельно накрывал па стол. Столь же парадный Куропаткин молча поклонился разгневанному генералу.

— Празднуешь? — презрительно отметил Дмитрий Иванович. — Унижение водкой заливаешь?

— Не унижение — победу, — сказал Скобелев. — Готово, Млынов? Зови. А ты, Алексей Иванович, наливай. Первый тост — стоя.

Куропаткин едва успел разлить шампанское, как Млынов пропустил в комнату Олексина.

— Доброе утро, — Федор удивленно оглядел накрытый стол и парадных командиров. — Звали, Михаил Дмитриевич?

— Возьми бокал, — Скобелев обождал, пока все разберут шампанское, расправил бакенбарды. — Сегодня утром государь соизволил произвести тебя в офицеры. За здоровье подпоручика Олексина! — Он залпом осушил бокал, взял со стола погоны и протянул их Федору: — Носить с честью. И чтоб завтра представился мне по всей форме.

— Благодарю, Михаил Дмитриевич, — растерянно пробормотал Федор.

— Вот уж нет! — сердито фыркнул старик. — Кончился для тебя Михаил Дмитриевич, понятно? Отныне он тебе — ваше превосходительство. Так-то, поручик, и дай-ка я тебя поцелую на счастье!..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Осень 1877 года выпала затяжной и холодной, зима обещала морозы и снегопады, русская армия была разута и раздета; по всей логике надлежало перейти к обороне, перезимовать и весною возобновить боевые действия. Внимательно следивший за ходом этой войны германский канцлер Бисмарк, исходя из этой логики, приказал убрать со своего стола карту Балканского театра военных действий:

— Она не понадобится мне до весны.

Гавриил считал, что он тоже не понадобится до весны. Он находился в офицерском госпитале для выздоравливающих; решительно отклонив предложение уйти в отпуск, написал письмо Столетову с просьбой использовать его хотя бы для обучения новых ополченцев. В ожидании ответа читал, отсыпался или гулял в одиночестве: он стеснялся своего исполосованного шрамами лица, понимал, что это глупо, и все же избегал офицерских компаний, особенно если в них слышались женские голоса.

В середине декабря Олексин получил письмо от начальника 3-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Павла Петровича Карпова: «…капитан Олексин Гавриил Иванович откомандировывается в распоряжение штаба Траянского отряда, для чего ему надлежит незамедлительно прибыть в город Ловчу». Гавриил тут же выехал и сразу был принят начальником штаба дивизии подполковником Сосновским. Поздравив Олексина с производством в чин капитана, а также с награждением орденами Георгия и Владимира за предшествующие дела, подполковник перешел к цели спешного вызова.