Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

— …

Мрачный Чу Ваньнин сидел в профиль к нему и молча смотрел в окно, никак не реагируя на его слова.

Просачиваясь сквозь щели в бамбуковом занавесе, солнечные лучи ложились на его худое, почти прозрачное лицо, создавая несколько слоев светотени. Тасянь-Цзюнь какое-то время пристально смотрел на него, а затем наклонился и просто лег ему на колени.

Спина Чу Ваньнина слегка напряглась. Не глядя на него, он спросил:

— Тебе не жарко?

— Голос любимой наложницы такой холодный, что охлаждает воздух и спасает от жары.

— … — Чу Ваньнин, наконец, опустил голову, чтобы окинуть его ледяным взглядом, который был куда холоднее его голоса.

Он и правда был очень зол. Какой мужчина захочет быть наложницей другого мужчины? А уж после того, как Сун Цютун назвала его младшей сестрицей Чу, у него словно рыбная кость встала поперек горла и даже уголки глаз покраснели от унижения.

Изначально Тасянь-Цзюнь назначил его наложницей, чтобы он почувствовал, что его положение ниже, чем у этой женщины. Сюн Цютун и правда была его законной женой, а он, уважаемый Бессмертный Бэйдоу, был низведен до положения простой наложницы.

— Злишься?

— …

— Этот достопочтенный не позволил ей увидеть тебя, так чем ты опять недоволен?

Поначалу Тасянь-Цзюнь хотел подразнить этого мужчину, но с наступлением сумерек последние лучи заходящего солнца проникли сквозь бамбуковый занавес, выхватив из полумрака лицо Чу Ваньнина. Когда Тасянь-Цзюнь заметил, какими холодным и отчужденным стал его взгляд, он лишь приоткрыл рот, но в итоге так ничего и не сказал.

На него вдруг накатила тоска.

В итоге ни один из них так и не вернулся к этому разговору.

Добравшись до Учана, Тасянь-Цзюнь в спешке накупил множество разных вещей. Фигурные леденцы, цветочный бисквит, глазированные ягоды и фрукты на палочках, бумажные фонари. Фактически он купил все, что можно было купить, и все это погрузил в их повозку. Но Чу Ваньнин лишь бесстрастно наблюдал из-за бамбукового занавеса за царившей снаружи суетой и не обращал внимания на это изобилие прекрасных вещей внутри.

Заметив, что Чу Ваньнин не выглядит счастливым, Тасянь-Цзюнь почувствовал некоторое раздражение.

— Ладно, хватит. Сегодня вечером не будем возвращаться, — внезапно сказал он, — остановимся на ночлег в городе.

Он приказал кучеру найти постоялый двор. Когда повозка остановилась, Чу Ваньнин накинул плащ с капюшоном, и они вместе вошли внутрь.

Гостиничный слуга лениво позевывал, но увидев гостей тут же преисполнился воодушевления и, подавив очередной зевок, с улыбкой осведомился:

— Господа желают остановиться на нашем постоялом дворе?

— Желаем лучшую комнату наверху.

Хотя под низко надвинутым капюшоном лицо Чу Ваньнина было не рассмотреть, однако его фигура и походка явно указывали на то, что это мужчина, так что слуга от любопытства даже чуть привстал.

— Две комнаты, — сказал Чу Ваньнин.

Стоило Тасянь-Цзюню услышать его слова и гнев, который он какое-то время подавлял, вновь поднял голову:

— Какие между нами отношения, что нужно снимать две комнаты, чтобы вводить людей в заблуждение[292.5]?

Если до этого в глазах слуги было еще какое-то сомнение, то теперь он разом прозрел и впал в ступор.

Заметив реакцию слуги, Тасянь-Цзюнь почувствовал удовлетворение и даже что-то похожее на злорадство. Открыв комнату, он тут же втащил Чу Ваньнина внутрь и, еще не закрыв как следует дверь, сразу же впился в его губы жадным поцелуем, в порыве страсти сплетясь с ним языками.

Сквозь украшенную орнаментом в виде виноградной лозы деревянную решетку окна можно было увидеть ярко сияющие огни ночного города, но этот свет не имел к ним никакого отношения. Он прижал Чу Ваньнина к плетеной кушетке, и когда кровать под ними недвусмысленно заскрипела, он расслышал, как Чу Ваньнин еле слышно вздохнул:

— Мо Жань, зачем ты все это делаешь?

— …

— Какой смысл нам делать это?

Эти слова были такими острыми и резкими, что даже годы спустя, стоило ему вспомнить об этом, и у него заболело сердце.

Тасянь-Цзюнь открыл глаза.

Он стоял в том же месте Павильона Алого Лотоса, и все те события остались в далеком прошлом.

Но, неизвестно почему, перед его глазами вдруг замерцало призрачное видение и в ушах раздался шум проливного дождя. Словно прячущийся во мраке ночи призрак, Тасянь-Цзюнь заглянул за украшенную виноградным орнаментом деревянную решетку постоялого двора и увидел ту же комнату и тех же двух людей. Отличие было лишь в том, что снаружи шел сильный дождь, а в постели царила взаимная любовь.

Он увидел себя и Чу Ваньнина, сплетенных в единое целое безудержной страстью. В комнате было темно, но он ясно видел Чу Ваньнина… его чуть приоткрытые глаза и его лицо, затуманенное плотским желанием, потерянное в собственных эмоциях, пристыженное и восторженное.

В этой иллюзии сам он с любовью смотрел на мужчину под собой и умоляюще, но твердо убеждал его:

— Сегодня вечером я просто хочу, чтобы тебе было хорошо.

Он склонил голову, чтобы целовать и сосать самое уязвимое место на теле Чу Ваньнина и услышал то, что так давно хотел… как, зарывшись руками в его черные волосы, Чу Ваньнин задыхается и стонет:

— Ах…

Тасянь-Цзюнь резко схватился за лоб. Голова болела так, что казалось еще немного, и его череп расколется на части.

Два воспоминания сплелись в один рычащий клубок и теперь рвали и кусали друг друга, пытаясь взять верх. Какое из них настоящее? Какое всего лишь дурной сон? Он не знал и не осмеливался даже думать об этом.

С трудом успокоив свое сердце, он в панике поспешил покинуть Павильон Алого Лотоса.

Добравшись до тренировочного поля, он остановился перед резными перилами из белого нефрита и уставился на туманные силуэты далеких гор. Его грудь все еще часто вздымалась. Что за обольстительное воспоминание он только что видел? Неужели это то, что пережил Мо Жань из другого мира…

Он опять невольно вспомнил влажные и покорные глаза Чу Ваньнина, его беззащитную шею, когда он, тяжело дыша, откинул голову на спинку кушетки.

Тасянь-Цзюнь крепко сжал резные перила.

…Неужели Чу Ваньнин и правда по доброй воле лег под этого проклятого образцового наставника Мо?!

Несмотря на то, что фактически они были одним и тем же человеком, пламя гнева обожгло сердце Тасянь-Цзюня, окрасив его глаза в кроваво-алый цвет.

Даже если это действительно воспоминание