Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

— В прошлой жизни ты уже однажды говорил эти слова этому достопочтенному.

Резко распахнув глаза, в которых смешались ярость и боль, Сюэ Мэн крикнул:

— Верни жизнь моего старшего брата!

На сей раз Тасянь-Цзюнь ответил не сразу. Лишь после длинной паузы, он с холодной усмешкой сказал:

— Быть образцовым наставником Мо и правда неплохо, столько людей беспокоятся о нем.

— …

— Но говорил ли этот человек тебе когда-нибудь, что сам он лишь моя реинкарнация и прекрасно помнит всю ненависть и вражду, все преступления и грехи прошлой жизни? — чем сильнее была ярость императора, тем ярче разгорался холодный огонь в его глазах. — Он просто лжец!

Похожие на тени гаргулий[293.2], Сюэ Мэн и Тасянь-Цзюнь застыли напротив друг друга на коньке крыши.

С каждым словом раздражение и злость Тасянь-Цзюня росли, что не могло не отразиться на его лице:

— Этот бесстыжий негодяй в новом воплощении прикинулся благонравным тихоней, почтительным младшим собратом и добрым старшим братом[293.3]. Он постоянно притворялся перед родными и друзьями, чтобы создать себе хорошую репутацию образцового наставника Мо… да этот лицемер давно заслужил смерть. Чем он отличается от этого достопочтенного?

Стиснув зубы, Сюэ Мэн процедил:

— Вы совсем не похожи.

— Ха! Смешно!

Дождь стекал по черепице, превращаясь в бурлящие ручьи под их ногами.

— Не похожи? А чем мы отличаемся? Ты считаешь, что он намного чище? Даже если сто лет он будет мокнуть под дождем, ему не отмыться от его грязи!

Длинные ресницы Сюэ Мэна стали совсем мокрыми от дождя:

— Он и ты — два совершенно разных человека!

— Еб твою мать! Два разных человека?! — со злостью бросил Тасянь-Цзюнь. — Да ты просто притворяешься слепым!

После недавней смерти госпожи Ван эта фраза ударила наотмашь. Злобно выругавшись, Сюэ Мэн зажег магический огонь в своей ладони и обрушил его на императора.

За десять лет даже Сюэ Мэн этого мира так и не смог стать достойным соперником Тасянь-Цзюню, что уж говорить об этом сопляке, что стоял сейчас перед ним.

С каменным лицом Тасянь-Цзюнь легко увернулся от его удара, так что духовное пламя не задело даже волоска на его голове. Более того, он тут же вытянул руку и крепко схватил не успевшего увернуться Сюэ Мэна за предплечье. Прищурив черные с легким фиолетовым отливом глаза, с высоты своего роста он холодно взглянул на него и приказал:

— Эй, двое под карнизом, немедленно покажитесь на глаза этому достопочтенному. Если не поторопитесь, берегитесь, этот достопочтенный ненароком может и раздавить когтистую лапку этого птенчика.

Братья Мэй тут же выскочили из-под карниза. Один держал в руках цитру, у второго был меч.

Увидев их, Тасянь-Цзюнь нисколько не удивился. Окинув их насмешливым взглядом, он с кривой усмешкой сказал:

— Ваш жизненный путь действительно весьма интересен. Неважно, какой это мир, вы всегда безоговорочно поддерживаете Сюэ Мэна.

Естественно, старший брат промолчал, зато младший Мэй Ханьсюэ с улыбкой ответил:

— Ну и что с того? Неужто его императорское величество думает, что все так же как и он хладнокровны, бесчувственны и за добро платят злом?

Эта фраза ударила Тасянь-Цзюня по больному: одно за другим лица Чу Ваньнина, Сюэ Чжэнъюна и Ван Чуцин яркими вспышками промелькнули перед его глазами.

За добро отплатил злом…. хладнокровный и бесчувственный…

Стоя под проливным дождем, он какое-то время молчал, прежде чем все же смог выдавить тень холодной насмешки:

— Вы двое и впрямь не боитесь смерти, — вены вздулись на его руке, когда он, схватив Сюэ Мэна за собранные в пучок волосы, продолжил. — Так или иначе, Сюэ Мэн — младший брат достопочтенного и охраняемый всеми силами дорогой ученик уважаемого Бессмертного Бэйдоу. Вы же двое никак не связаны с этим достопочтенным, не боитесь быть изрубленными в фарш?

Стоило ему упомянуть Чу Ваньнина, и огонь ярости в груди Сюэ Мэна разгорелся с новой силой:

— Тебе хватает наглости упоминать учителя? Мерзкое отродье! Скотина!

— А почему этот достопочтенный не может его упоминать?

С этими словами Тасянь-Цзюнь одной рукой подтянул Сюэ Мэна еще выше и уставился прямо в его мокрое от дождя лицо.

В его памяти вдруг всплыли те разрозненные осколки воспоминаний образцового наставника Мо: остров Фэйхуа в серебристом лунном свете, дождливая ночь в Учане, туман над водой в купальне Мяоинь… и неожиданно ревность, словно сорняк, проросла и буйно разрослась в его сердце.

Холодно и мрачно он проронил:

— Ты говоришь, что этот достопочтенный не может его упоминать.

— …

— Неужели твой честный и праведный брат так и не сказал тебе, кем ему приходится этот достопочтенный?

Сначала Сюэ Мэн ошеломленно замер, потом уставился на него широко распахнутыми глазами:

— Ты… что за чушь ты несешь…

— Ты же всегда что-то такое подозревал, верно? — Тасянь-Цзюнь вглядывался в его глаза, получая злорадное удовольствие от того, что смог загнать свою добычу в угол. — Из-за твоих отношений с ними обоими, из-за сплетен и слухов, что доходили до тебя.

Сначала Сюэ Мэн одеревенел, а затем его начала бить крупная дрожь.

Его трепет до крайности взволновал и воодушевил Тасянь-Цзюня.

Верно, все именно так. Испачкать и опозорить Чу Ваньнина. Разве в тех воспоминаниях он не видел, что этот проклятый образцовый наставник Мо на людях всегда был максимально почтительным, внимательным и осторожным, опасаясь, что его связь с Чу Ваньнином станет достоянием общественности?

Он просто не может позволить, чтобы этот лицемер получил желаемое.

— Так ты все-таки не знаешь?

— Нет… нет, нет, нет… я не хочу об этом говорить.

— То есть ты все же знаешь?

У Сюэ Мэна от ужаса онемела кожа головы, и кровь застыла в жилах.

— Не говори! — закричал он.

Тасянь-Цзюнь громко расхохотался. Выражение его глаз было не столько злобным, сколько безумным:

— По-видимому, в сердце твоем все видно яснее, чем следы на первом снегу.

— Мо Жань!

— Чу Ваньнин — человек, греющий постель этого достопочтенного.

Внезапно сознание покинуло Сюэ Мэна: вокруг все стало размытым, словно ливень и шквальный ветер исчезли из этого мира, и все звуки замерзли.

Тасянь-Цзюнь уставился в пустые глаза дрожащего Сюэ Мэна. Злорадная радость разрушения захлестнула его. Подхваченный волной этой эйфории, в диком порыве, оскалив зубы и выпустив когти, он