Исследование о природе и причинах богатства народов - Адам Смит

(32) Таким образом, новая картина вещей на данном этапе рассматривала небесные явления гораздо более последовательно и связно, чем это было до сих пор сделано в любой из предшествовавших систем. Достигнуто это было, кроме того, за счет лучшего инструментария (machinery), который отличался простотой, ясностью для ума (intelligible) и изяществом. Дело представлялось так, что Солнце, великое светило Вселенной, размеры которого превышали размеры всех Планет, вместе взятых, неподвижно покоится в центре, озаряя теплом и светом все миры, вращающиеся вокруг него по одной единообразной траектории, с большей или меньшей периодичностью в зависимости от степени удаленности от Солнца. Эта система отбросила факт суточного вращения небосвода, скорость которого, в рамках старой гипотезы, превосходила способности человеческого разума. Она освободила воображение не только от сложной путаницы с Эпициклами, но и от трудностей распознавания (conceiving) двух типов движения, которое в одно и то же время происходило разнонаправленным образом и которым система Птолемея и Аристотеля награждала все Планеты. Я имею в виду суточное движение в западном направлении и периодические обращения на восток. Признание обращения Земли вокруг своей собственной оси избавило нас от необходимости предполагать первое; второе же было легко распознать само по себе. Согласно всем другим системам взглядов Пять Планет представлялись в качестве объектов особого рода, непохожих на любые другие объекты, к которым привыкло наше воображение. Когда же предположили, [75] что эти Планеты вращаются вместе с Землей вокруг Солнца, их естественным образом сочли схожими с Землей: они представлялись обитаемыми, непроницаемыми, и освещенными лишь солнечными лучами. Новая теория, следовательно, поместила их в один ряд с другими вещами того же рода, объектами, которые из всех более всего нам знакомы; тем самым она развеяла страх и неуверенность (uncertainty), которые порождались странностью этих объектов и уникальностью, единственной в своем роде, их появления на небе. Более того, теперь картина вещей более соответствовала великой цели Философии и могла дать лучший ответ.

(33) Однако, не только лишь красота и простота[472] данной системы делали ее столь привлекательной для воображения. Новизна и неожиданность того нового взгляда на природу, который она открыла человеческой фантазии (fancy), пробудили больше изумления и удивления, чем самые странные из явлений, которые эта система была призвана сделать ясными и понятными. Такие чувства вызывали еще большее восхищение новой системой. Ибо, хотя великая цель Философии и заключается в том, чтобы успокоить то самое Изумление, которое возбуждают необычные или на первый взгляд несвязанные между собой явления природы, она все же никогда не достигает такого триумфа, как в те моменты, когда чтобы связать воедино несколько, казалось бы, в отдельности незначительных фактов, она создает, если так можно выразиться, иной порядок вещей, в действительности более естественный, проще обозримый для воображения, но и более новый, более идущий вразрез с общепринятым мнением и ожиданием, чем любые из явлений самих по себе, подлежащих связи. И как мы видим на данном примере, для того чтобы связать в одну цепь некоторые кажущиеся нерегулярности в движении Планет, – этих самых незначительных объектов на небосводе, настолько незначительных, что большинству людей ни разу не представится случая заметить их в течение всей своей долгой жизни,[473] – Философия, если воспользоваться образным языком Тихо Браге, сдвинула Землю с места, остановила вращение Небесного свода, заставила Солнце замереть и полностью низвергла старый порядок во всей Вселенной.[474]

(34) Таковы были преимущества новой гипотезы, как они представлялись автору, когда он впервые изобрел ее. Любовь к парадоксам, столь естественная для ученых, удовольствие, которое они так часто находят в упоении новизной своих предполагаемых открытий, а также изумление (amazement) человечества, – все это, безусловно, могло сыграть свою решающую роль в том, что Коперник (несмотря на возражения, высказанные нам одним из его учеников) принял данную систему взглядов. И все же, когда Коперник закончил свой [76] трактат «О вращениях небесных сфер»[475] и начал хладнокровно рассуждать, до какой степени странное учение он собирался представить миру, то настолько испугался направленных против него предрассудков человечества, что принял крайне непростое для философа (по роду воздержания) решение не высказываться. Он положил свой трактат в стол на 30 долгих лет.[476] Наконец, на склоне лет Коперник оторвал труд от себя, передал его ученикам,[477] однако умер во время его печатания и еще до того, как трактат увидел свет.[478]

(35) Когда труд вышел в свет, он вызвал почти всеобщее осуждение, как со стороны людей образованных, так и со стороны невежд. Естественные предубеждения рассудка (sense), подкрепленные образованием, слишком сильно властвовали и над теми, и над другими, чтобы они могли провести серьезный анализ трактата и дать ему объективную оценку. Лишь несколько последователей Коперника, которым он сам преподавал свою систему, восприняли ее с должным почтением и восторгом. Один из них, Рейнгольд,[479] составил на основе данной гипотезы новые астрономические таблицы. Они были более обширные и точные по сравнению с теми, которые были включены в трактат «О вращениях небесных сфер», ибо Коперник все же допустил некоторые ошибки в расчетах.[480] Вскоре выяснилось, что новые таблицы, названные «Прусскими таблицами», более точно отражали небесные явления, чем Альфонсовы таблицы. Сей факт должен был естественным образом сформировать предубеждение в пользу усердия и скрупулезной точности Коперника в его наблюдениях неба. Но, казалось, ничто не свидетельствовало в пользу его гипотезы; дело в том, что те же самые наблюдения и результаты тех же самых вычислений могли быть вписаны в систему Птолемея, причем без внесения в нее существенных корректив. Прочие же незначительные коррективы Птолемей сам предвидел, и о необходимости их учитывать сам предупреждал. В итоге предубеждение сформировалось в пользу обоих систем, и ученые начали интересоваться новой гипотезой Коперника, уделяя ей некоторое внимание. Гипотеза Коперника позволяла выполнять вычисления самыми простыми методами, и на ее основе получались наиболее точные предсказания. Высшая степень стройности и связности, которыми система Коперника наделяла небесные явления, простота и единообразие, вносимые ею в изучение наблюдаемых направлений и скоростей движения Планет, вскоре расположили многих астрономов сначала [77] поддержать, а затем и полностью принять эту систему. Эта система, следовательно, очень удачно связала воедино самые необычные и разрозненные объекты из числа тех, которые занимали мысли астрономов. Никакая другая вещь не может так явно продемонстрировать ту легкость, с которой ученые перестают слепо доверять (evidence) своим ощущениям, чтобы сохранить стройность и связность идей, существующих в их воображении, чем та готовность, с которой многие искуснейшие астрономы смирились с этим наиболее кричащим парадоксом во всей философии. Это было сделано даже несмотря на несовместимость гипотезы Коперника со всеми существующими на тот момент системами физики и огромное количество других обоснованных возражений, для которых картина вещей в том виде, в каком ее оставил Коперник, была вполне уязвима.

(36) Не стоит изумляться тому, что система Коперника была принята только астрономами.[481] Ученые во всех других областях знания продолжали относиться к ней с тем же пренебрежением, что и невежды. Даже среди астрономов не было единства в ее оценке. Многие из них отвергали это учение, поскольку оно не только противоречило господствующей системе Натурфилософии, но и, по-видимому, наталкивалось сразу на несколько трудностей, если рассматривать его с чисто астрономической точки зрения.

(37) Часть возражений против тезиса о движении Земли, проистекающих из предубеждений, основанных на чувственном опыте, защитники системы и в самом деле преодолели без особого труда. Они показали, что Земля в действительности может находиться в движении, хотя ее обитателям будет казаться, что она неподвижна. А Солнце и Неподвижные Звезды могут на самом деле находиться в состоянии покоя, хотя с Земли они будут казаться движущимися, – подобно тому, как судно,[482] плывущее по спокойному морю, кажется неподвижным для тех, кто на нем находится. И в то же время объекты, мимо которых проходит Земля, будут казаться движущимися, несмотря на то что в действительности они покоятся.

(38) Были, однако, и другие возражения, основанные на тех же естественных предубеждениях, но их оказалось сложнее преодолеть. Земля всегда представлялась сознанию (senses) не только как объект, находящийся в покое, но и как объект инертный, массивный, противный всякому движению. Человеческое воображение привыкло воспринимать Землю именно такой, и ему доставляло большие страдания резко принудительно и даже под грузом обязательств воспринимать ее, в соответствии с системой Коперника, как быстро движущийся объект.[483] Для того чтобы их возражения было сложнее опровергнуть, противники гипотезы Коперника [78] постарались рассчитать максимальную скорость движения Земли. Для этого они взяли высчитанную на то время длину окружности Земли (более 23 тысяч миль). Теперь, если Земля, по предположению, должна каждые сутки обращаться вокруг своей оси, каждая точка ее вблизи экватора должна в сутки проходить более 23 тысяч миль. Следовательно, она должна двигаться со скоростью примерно тысяча миль в час, или около 16 миль в минуту, т. е. быстрее полета пушечного ядра и даже быстрее скорости распространения звука. Такая скорость орбитального периодического движения Земли представляется разуму еще более невероятной (violent), чем ее суточное обращение вокруг своей оси. Как, поэтому, воображение вообще может воспринимать столь массивное тело (Землю), наделенное и самым естественным образом движущееся с такой огромной скоростью? Перипатетическая философия, единственная в то время распространенная по всему миру философия,[484] еще более способствовала укреплению этого предубеждения. Эта философия по вполне естественным, хотя, возможно, и лишенным почвы основаниям подразделяла все движения на естественные и насильственные. Естественными считались те движения, которые проистекали из врожденных (innate) свойств вещей (например, падение камня). Насильственными считались движения, вызванные внешней силой и в некоторой степени противные естественной природе тел. Примером таких движений может служить движение камня вверх путем подбрасывания или же его горизонтальное движение. Перипатетики считали, что насильственное движение не может быть продолжительным; оно постоянно ослабляется естественной природой тела и, в конце концов, вскоре сводится ею на нет. Естественным движением Земли, как это с очевидностью представлялось наблюдателям во всех ее частях, было движение вниз, по прямой линии к центру. Тогда как естественным движением огня и воздуха было, наоборот, движение вверх, по прямой линии от центра Земли. Движение по кругу считалось естественным только для небес. Поэтому ни предполагаемое обращение Земли вокруг своей оси (своего центра), ни ее движение вокруг Солнца не могли считаться естественными движениями. Следовательно, их следовало бы признать насильственными, а, соответственно, они не могли быть в таком случае продолжительными. Тщетно Коперник объяснял в ответ,[485] что сила тяжести (земного притяжения) есть, возможно, не что иное, как стремление различных частей одной и той же планеты к взаимному объединению. Что это стремление, вероятно, имеет место и в частях других планет, совершенно так же как и на Земле. Что объединять и скреплять части планеты может довольно хорошо именно круговое движение. Что круговое движение, возможно, в равной мере естественно и для всей планеты Земля в целом, и для ее отдельных частей. Что противники его сами говорят, что круговое движение является естественным для небес, а тогда они [небесные тела], ежедневно обращаясь вокруг Земли, должны были бы двигаться с бесконечно большей скоростью, чем даже та, которой он, Коперник, наделил Землю. Что если бы такое движение было естественным для Земли, [79] Земля все равно казалась бы людям на ней находящейся в покое, а все предметы на ней и все части планеты – устремленными по прямой к центру, точно так же, как кажется теперь. Но ответ этот, каким бы удовлетворительным он нам сегодня ни казался, не представлялся таковым – да и не мог представляться – современникам Коперника. Допуская деление движений на естественные и насильственные, Коперник основывал свои суждения на таком же незнании принципов механики, как и его противники. Действительно, согласно системам Аристотеля и Гиппарха небесные тела должны были совершать суточное движение с бесконечно большей скоростью, чем даже та ужасающая скорость, которой Коперник наделил Землю. Однако в то же время Аристотелю и Гиппарху небесные тела представлялись объектами совершенно иного рода, нежели те, которые были известны людям и находились на поверхности Земли. Поэтому в отношении таких малознакомых объектов, движущихся с большими скоростями, гораздо легче было осознать и принять гипотезу естественного движения (каким бы это движение ни было), чем для объектов, хорошо знакомых человеку. Кроме того, небесные тела никогда не являлись [непосредственно] нашим чувствам движущимися по-другому или с меньшей скоростью, чем так, как это представляли нам указанные системы взглядов. Стало быть, наше воображение едва ли могло почувствовать трудности в представлении небесных тел со стороны наших же чувств, которым эти тела еще до того были вполне знакомы. Однако когда Планеты стали рассматриваться как другие многочисленные Земли, все довольно значительно изменилось. Воображение привыкло рассматривать такого рода объекты скорее как покоящиеся, нежели как находящиеся в движении, и считало это естественным. И представление об их природной инертности препятствовало и мешало ходу воображения, если можно так выразиться, стреножило его полет всякий раз, когда оно пыталось воспринимать небесные тела как нечто, движущееся своими периодическими курсами и маршрутами, а на самом деле беспрестанно летящими по небесным пространствам с такой неослабной и интенсивной быстротой.