За Русь святую! - Николай Андреев

- Мы за проведение, но не четырнадцатого, а десятого. Это будет символом, знаком того, что народ против суда над своими представителями от партии социал-демократов! - Керенского поддержал представитель от большевиков. - Мы за то, чтобы втоптать царский режим в грязь, единственное, чем он достоит и может править, за то, чтобы убрать теряющую силу в прениях и разговорах Думу, мы за то, чтобы пойти на Невский! Не нужно всех этих пустопорожних резолюций в пользу Думы и за правительство спасения страны! К чему это может привести? Только к новым разговорам, и все. Нужно действовать, а не ждать. Если же выступление все-таки состоится четырнадцатого числа, то мы выступим, но - под другими лозунгами, откажем в поддержке нашим авторитетом демонстрантам, идущим к Думе ради пустых разговоров.

- Господа, это слишком опасно. Полиция возьмет толпу в клещи и перебьет. Вы можете себе представить кровь, которой окрасится набережные, тротуары и дорога у Таврического дворца? Это будет новое Кровавое воскресенье. И все это - под стенами Думы. Несколько сотен полицейских, пулеметы - и смерть, господа, смерть! - Милюков говорил в таком запале, что даже не заметил, как у него на нос съехали очки. Он вообще не любил "преждевременности" - то есть активных действий. За это над ним нередко подсмеивались и даже подозревали в скрытых симпатиях к монархизму…

Группы людей, собирающихся в толпы: но ни на Невском, ни у Таврического. Требования изменений и нового правительства - под надзором полиции. Рабочие тужурки и кепки - наравне с шинелями и погонами прапорщиков. Улица и казарма становились одним целым, срастались в один организм. И это было страшно…

А в Думе - обвинения и пафосные речи о непонимании, отдаленности правительства от народных масс, отрешенности, страха.

А вне стен - обвинение, брошенное при встрече Керенским тому большевику, что выступил против общего выступления: "Вы разбили подготовленное с таким трудом движение демократии. Вы сыграли на руку царскому правительству". Александр Федорович бесновался, попутно еще и обвинив саму Думу в том, что она разделяет с правительством страх перед рабочим классом…

Карл Маннергейм только-только вернулся с аудиенции у императрицы Александры Федоровны. Та невероятно сильно волновалась за здоровье слегших с простудой Алексея, Ольги и Анастасии. Дети, однако, оживились, и даже обрадовались, когда в Царское Село прибыли солдаты четвертого батальона Гвардейского Флотского экипажа под командованием Мясоедова-Иванова. Этот добродушный, верный делу монархии офицер не выразил никакого недовольства по поводу того, что отныне он подчиняется не Кириллу Владимировичу, а коменданту дворца. По прибытии Мясоедов-Иванов собрал всех офицеров и нижних чинов охранявших Царское Село частей и указал на то, что необходимо на каждое недоброе высказывание или даже намек на Семью отвечать должным образом, парировать. "Хватит вставать под поток грязи, что на нас льется из уст тех, кто не желает уходить на фронт или действовать на благо страны и победы". В этом он подчинился инструкциям, полученным от Кирилла Владимировича.

За день до этого он побывал у Николая и, как генерал свиты его Императорского Величества, смог добиться аудиенции. На его счастье, царь еще в январе отъехал в Могилев, поближе к фронту: обстановка напряжения и постоянная тревога, ожидание революции тяготили императора.

- Барон, я рад Вас видеть. Хоть одно уверенное лицо среди этой толпы трусов, - Николай II легко улыбнулся, завидев входящего шведа.

- Боюсь, я разочарую Вас, Ваше Величество. У меня тоже не так и много уверенности в сегодняшнем дне осталось. На моем фронте еще более или менее, однако здесь неспокойно. Сейчас везде неспокойно, все ждут революции, Ваше Величество.

- Мне это известно, - Николай II разом сник: глаза потеряли блеск, лицо помрачнело, кулаки сжались. - Мне постоянно твердят об этом. Только Протопопов уверен, что все будет спокойно, что все обойдется. Армии очень нужно спокойствие в тылу. Скоро мы прекратим эту войну. И будь что будет.

- Ваше Величество, Вы слишком сильно доверяетесь судьбе. Бог видит, Вы еще все сможете изменить. Не раз и не два Ваши предки, да и Вы сами, оказывались лицом к лицу с опасностью. Тринадцать лет назад было еще хуже.

- Тогда со мною были Сергей Юльевич и Петр Аркадиевич. Сердце мое терзается от мысли о том, что судьба не уберегла их.

Николай с самого пятнадцатого года все чаще и чаще вспоминал двух своих премьеров, Витте и Столыпина. Глубоко душе он давно корил себя за то, что не захотел продолжить их реформы, не дал им хода. Теперь же и дня не проходит без известия о волнениях. Царь очень устал, он только надеялся, что Бог даст России шанс выиграть войну. Он готов был на все, чтобы выполнить долг перед народом и союзниками.

- Но и сейчас есть люди, я уверен, которые могут усмирить волнующийся народ и дать внутренний мир империи. Господь не оставит страну без второго Столыпина.

- К сожалению, у меня нет сил и храбрости в это поверить. Нет второго Петра Аркадьевича, нет ни одного дельного человека, что поддержал бы династию. Только Родзянки, Протопоповы и Штюрмеры. А больше и нет никого.

- Ваше Величество, позвольте Вас разубедить. Позвольте быть Вам полезным. Нет, не здесь или в Петрограде. В Гельсингфорсе: я знаю этот город и княжество Финляндское, я могу взять на себя роль того, кто поможет утихомирить этот город, если все-таки начнется бунт. Ваше Величество, только прикажите! - Маннергейм все же решился последовать совету Кирилла Владимировича. Он видел, что вице-адмирал прав, прав, черт возьми! Нужно спасать страну, нужно действовать. - Дайте мне только мою часть. Прикажите ее перевести в Гельсингфорс. Но…так, чтобы не было ясно, зачем она там. Как-нибудь неявно переместите ее туда. Или хотя бы часть! Боюсь, что Ваше окружение, некоторые люди в Ставке могут препятствовать перемещению верных Вам войск. А еще, Ваше Величество, помните о тех частях, что снабжены кирасами Черепанова, пулеметными щитами и прочим новейшим снаряжением? Я считаю, что их тоже нужно перебросить к столице. Или - к первопрестольной. Тринадцать лет назад там вспыхнул один из сильнейших очагов восстания. В этот раз, если Бог не поможет, вряд ли будет иначе.

- Вы готовы, барон, к этому? - в глазах Николая все-таки зажглась надежда. Маннергейм говорил так уверенно, так дерзновенно, что императору вспомнилась речь Петра Аркадьевича. И его слова: "Не запугаете!".

- Да, Ваше Величество, мое сердце велит мне служить Вам так, как это будет наилучше всего! - в голосе Маннергейма пробился "германский" акцент от волнения, да и фразу он построил не по всем правилам русского языка. Но Никола даже не заметил этого. Наконец-то император почувствовал, что хоть кто-то готов действовать в атмосфере всеобщей апатии и фатализма.

Николай Николаевич Романов с самого утра был сам не свой. Ему снова предложили подумать над тем, хочет ли он в случае беспорядков в столице принять "экстраординарные полномочия". Это, конечно, было очень заманчиво. К тому же предлагали "друзья" из лож. Николай еще в пятнадцатом году мог получить в свои руки власть, тени все сгущались над его племянником, министры вот-вот должны были начать активные шаги…И племяша сместил его с поста Главковерха! Никки был совсем не дурак, он чувствовал, что трон начинает шататься, и крики "либеральной общественности", звучавшие все громче и истеричней призывавших вернуть Великого князя на место. Но прошло время - прошло и возмущение. Во всяком случае, "общественность" примолкла. И вот вновь предлагает Николаю Николаевичу повторить неудавшуюся попытку. Заманчиво, очень заманчиво. Но нужно думать, все так неопределенно, нужно время, нужна уверенность в том, что Никки не выкинет что-нибудь, как полтора года назад. Нужно решить, нужно больше информации. Да и поточней должны быть предложения.

А Николай Николаевич Юденич смотрел на метания Великого князя, смотрел - и вспоминал строки письма Кирилла Владимировича. Очень многое, что он там написал, уже сбылось. Конечно, это и не могло значить, что и остальное исполнится "как по нотам" - но с тем же успехом предсказанные Кириллом события могли сбыться. Юденич в самом деле не знал, как же ему поступить, если "буря" придет…

Александр Васильевич Колчак только что вернулся в свою каюту из казарм частей, что должны были участвовать в Босфорской операции. Затем разузнал о состоянии четырех запасных полков в Одессе. Правда, они были невероятно раздуты: в ротах по две-три тысячи человек и всего двадцать-тридцать младших офицеров. Большинство из них было командировано как знающих турецкий язык, во множестве собрали армян. Остальным же приходилось учить азы языка, грамматику, что было все-таки сложно.

Адмирал сел за книгу об истории Турции - практически сразу закрыл. Мысли метались, возвращаясь то к Босфорскому десанту в Зунгулаки, то к письмам Кирилла Владимировича, то к слухам из Петрограда. В столице люди ожидали революции, ожидали - и ничего хотели предпринимать. Да, нынешний режим вряд ли заслуживал всенародной поддержки, но все-таки офицеры и солдаты дали присягу! Почему они только ждут, но ничего не делают? Это же измена, измена присяге! Колчак не хотел верить, что никто ничего не желает делать. А что будет, если начнется хаос? Будет то, о чем писал Кирилл Владимирович Романов. Скоро и вправду должно начаться. Что ж, Александр Васильевич был готов. Он знал, что следует сделать…