Здравствуй, 1984-й (СИ) - Иванов Дмитрий

— Поезд триста двадцать пятый, вагон восемь, место семнадцать нижнее, в середине вагона, отправление двадцать седьмого июля в четырнадцать часов десять минут московского, прибытие тридцать первого июля в девять часов ровно, тоже московского, — зачитала голосом регистраторши из ЗАГСА кассирша.

Может на самолете лучше? Помнится, из Новосибирска летал рублей за шестьдесят до Москвы.

— Спасибо, бабуля! Я отдам, — обещаю я на полном серьёзе.

— Да что уже теперь, купили и купили, могло и этих не быть, — машет рукой старушка.

Дальше часовое ожидания автобуса обратно, на этот раз стоять пришлось обоим, кругом одни старухи и старики, некому уступить место. Но все с сумками! Приехали домой вовремя, как раз привели корову, но дома уже был батя, трезвый, кстати.

— Куда это вы мотались? — спросил он.

— Сыну твоему билет покупали, уезжает он в конце июля на учёбу, — пояснила бабка, ожидая дальнейших расспросов.

Расспросов, не последовало, то ли батя решил, что я в техан еду рядом с домом, то ли ему неинтересно. Эх, батя, батя.

Глава 22

Иду утром за хлебом, его выпекают несколько раз в день и пекарня напротив моей калитки. По этой причине иду налегке — рубашка, кеды, трико не самого целого вида. Навстречу мне идут три молодых парня расхристанной внешности и явно с похмела. Возраст у них в районе двадцати лет, каждый на полголовы выше меня, к слову, свой рост я измерил, и он пока сто семьдесят сантиметров.

— Штыба, куда пропал? Идёшь куда? К нам может? — невежливо хватает один из них меня за рукав.

— За хлебом иду, — отвечаю я, одновременно вспоминая, отчего мне их физиономии кажутся знакомыми.

— Это ты молодец, а вот что наш уговор забыл, это проблема, — тянет на блатной манер тот же самый «рукастый» парень.

— Нет у меня проблем, и договоров у нас нет, — отвечаю уверенно и вспоминаю, что, оказывается, есть.

Около месяца назад, да вот перед самыми праздниками, я в компании с этими личностями подломил кладовку в доме культуры, ну он ещё у нас как кинотеатр используется и как танцплощадка. Вынесли мы усилок, колонки, магнитофон и так, по мелочи. Мне, вернее Толику, тогда очень хотелось начать уголовную карьеру, так что я был рад, когда меня запрягли припрятать украденное. Спрятал я его в чужом гараже, от которого у меня был ключ. Хозяин не навещал его по полгода, да и ценного там ничего не было, так, небольшой деревянный сарайчик в ряду других таких же. Я выбрал его из-за близости к месту преступления. И надо же такому случиться буквально на следующий день хозяин навестил свой гаражик, увидел кучу украденного добра, вызвал ментов, украденное вернулось в клуб, а я стал должен этим типам. Выставили мне предъяву аж на пятьсот рублей, сумма неподъёмная для школьника. И до того, как я попал в тело Толика, он уже успел пообещать расплатиться с ними бабкиной винтовкой или орденами. Ипаный идиот! Винтовка для бабки больше чем все её остальные ценности значит. А ордена Толик за большие ценности не считал. Тут на девятое мая полно стариков, у которых ордена всю грудь завешивали. Не понимал он разницу между боевыми и юбилейными. Всё это всплыло в памяти за секунду, ещё пару секунд я тормозил, этой заминки хватило, чтобы шпана перешла к угрозам.

— Знаешь, что я с такими на зоне делал? — ощерился главарь по кличке Слон, полученной из-за врождённой лопоухости.

Он и вправду посидел на малолетке, потом на взрослой зоне, немного — пару лет. Вышел, кстати, по УДО, и че-то к блатной жизни и корешам, оставшимся там, не стремился. Но рассказов было много про блатную романтику на зоне, и Толик слушал его взахлёб.

— Чо делал? — сбрасываю его руку с рукава и иду дальше, размышляя, что с этой херней делать дальше.

— Хочешь, покажу что делал? — кричит вслед Слон. — Очко болеть будет потом.

— Вон на шёхах своих покажи, им интересно будет, — плюю на землю и захожу в магазин при пекарне.

Эти трое было дернулись ко мне, но не зашли — народу уже много на улице. Всё равно они стоят, ждут, значит, беседа не окончена.

Выхожу с хлебом, в руках сетка, набитая буханками. Поросят мы иногда и хлебом кормим. Что? Так устроено всё тут, я сам лично против, но все относятся к этому нормально.

— Короче, срок тебе до конца дня, потом ходи, оглядывайся, — угрожает уголовник.

Иду домой в полном раздрае. Что делать? Денег взять неоткуда, винтовку и ордена тоже мимо. Положим, бабка и не сдаст, что пролюбила винтовку, но как мне ей в глаза смотреть? Полезли в бошку вообще детские варианты, вроде написать на них анонимку, сделать пугач и застрелить вражин, убежать на север и прочее. А что я бы посоветовал сам себе, будучи взрослым? Думаю. А ведь есть простой выход, о котором Толик думать не хочет — рассказать всё бабуле, она плохого не посоветует, да и сама будет остерегаться. Тут меня осеняет, да на кой хрен бабуле, я лучше бате расскажу. Здоровенный двухметровый злобный отморозок девяностого левела, в деревне все его побаиваются, начиная от последнего алкаша и заканчивая ментом участковым. Как он не сел, до сих пор не ясно, хотя ясно — не лезут к нему в конфликт. Бабка, очевидно, следила за мной из ограды, разведчица, мля.

— Толя, что от тебя эти недоросли хотели?

— Да ниче, ба! — отмахиваюсь от её расспросов.

Сижу дома, размышляю, сам на измене, а уж гормоны Толика вообще с ног сшибают. Батя придет домой вечером и, скорее всего, пьяный, а может сильно вечером и сильно пьяный. Надо ехать к нему на работу, там пообщаться. Благо, мопед под задницей.

— Ба, я скоро! Поеду, прокачусь, — крикнул я старушке, что-то варганившей на кухне.

Убойный цех в колхозе был недалеко от нас, я там бывал несколько раз и даже как-то доблестно забил барана, так, что меня там мало-мальски знали. Вот и сейчас, поздоровавшись с некоторыми, я нахожу отца. Он стоит на металлическом поддоне и обрабатывает тушу, висящую на крюке. Работа у него спорится.

— Толя, что случилось? — увидев меня спрашивает он и слазит с высокого поддона.

— Нам бы поговорить без ушей, — без прелюдий говорю я.

Мы заходим в какую-то каморку, где кроме пары лавок и деревянного истыканного ножом стола стоит пара шкафов и маленький телевизор. Я рассказываю отцу про свой косяк, ничего не скрывая. Отец слушает и багровеет.

— Ну ты козлина, конечно! — отец даёт мне подзатыльника отчего моя башка мотнулась.

Я не протестую, понимая, что реально козлина. Не я, конечно, а Толян, но сейчас я за него, так что всё по делу и ещё мягко для отца.

— Чё за парни, ты говоришь? — зло спросил батя.

Я как могу описываю их и говорю где их найти можно днем, а также предупреждаю об уголовном прошлом одного из них.

— Он, говорят, в авторитете, — заканчиваю описание я.

— Знаю я этого Слона, не лично, конечно, а через его мамашу, та ещё блядь, — задумчиво говорит отец и тут-же спохватывается. — Она в ЛТП сейчас сидит, да и не было ничего с ней у меня.

— Это ты меня сейчас успокаиваешь, что Слон мне не брат? — подколол батю я, что довольно рискованно — морда у него по-прежнему красная от злости.

— Да и не в авторитет он, вышел по УДО раз, активист, скорее всего, — не обращает внимания он.

— А что такое ЛТП? — задаю вопрос я, так как не помню реально расшифровку.

— Лечебно-трудовой профилакторий, от алкоголя там отдыхают, — отмахнулся отец.

— Профилакторий? Так может тебя? — предложил я и осекся, увидев материализовавшийся телепортом кулак перед мордой.

— Не вздумай, тюрьма эта та же, — сказал он и добавил. — Молодец, что ко мне пришёл, а не сам решал дела, раньше только надо было. Решу я эту проблему сегодня, щас тока предупрежу кое-кого.

— Батя, не убей Слона этого только, — реально струхнул я, увидев, как решительно он отправился переодеваться.

— Пальцем не трону, — улыбнулся своей улыбкой акулы-людоеда отец, не иначе чего задумав.

Через несколько минут отец отобрал у меня мопед и, крикнув какому-то Сане, что телка завтра забивать будут, и пусть потерпят, уехал. Делать нечего, иду пешком назад, срывая от нечего делать цветы. Пока дошёл до дома набрался целый букет. Кое-какие я по даче знаю из прошлой жизни, бархатцы или вот эти — катарантус. Цветут всё лето.