Школа обольщения - Джудит Крэнц

Вернулся он в конце дня. У его порога стоял бумажный пакет с его собственными покупками и продуктами, о котором он совсем позабыл, а рядом — бутылка вина и под ней свернутый листок бумаги с наспех нацарапанными словами: «Выпейте за меня». Даже подписи нет, с удивлением подумал он. Взяв бутылку, он направился по коридору к ее двери и постучал. Когда она открыла, он не двинулся с места, оставшись снаружи.

— Моя матушка взяла с меня обещание никогда не принимать питье из незнакомых рук, — торжественно заявил он.

Она протянула ему руку:

— В прошлую нашу встречу я забыла представиться. Вэлентайн О'Нил. Пожалуйста, входите и примите мои извинения. Боюсь, я была просто стервой, правда?

— Довольно справедливое определение, но, пожалуй, несколько щадящее.

— Зловредная неблагодарная стерва?

— Так будет точнее.

Взгляд Спайдера блуждал по комнате — на стенах и потолке дрожали полутени, разбегавшиеся за пределами световых кругов, выхваченных зажженными лампами с розовыми абажурами. Пышный диван, обитый красным бархатом со старинной витой бахромой, несколько кресел в полотняных бело-розовых чехлах, на них небрежно брошены юбки, ковер с цветочным узором и красные занавески с бахромой. По комнате льется негромкая музыка: Пиаф поет что-то очень знакомое о вечной поэзии любовных страданий.

Спайдер заметил, что все столики завалены чем-нибудь: листья папоротника, цветы, книги в суперобложках, пластинки, журналы, фотографии в рамках. Что-то в обстановке казалось Спайдеру необычайно знакомым, напоминавшим о чем-то, хотя он знал, что никогда раньше не видел этого интерьера.

— Мне нравится ваша комната, — сказал он.

— Это всего лишь старые вещи, — ответила она, исчезая за ширмой, обтянутой выцветшим полотном. — Боюсь, для этой комнаты их слишком много, но другое помещение мне необходимо для работы. — Она появилась, неся на подносе открытую бутылку охлажденного белого вина, два стакана, французский хлеб, кусок паштета и полголовки камамбера на керамической тарелке. Поднос она поставила прямо на пол перед диваном. — Выпьем за что-нибудь? Или сначала вы мне представитесь?

Спайдер вскочил на ноги:

— Прошу прощения. Я — Спайдер Эллиот.

Оба с нелепым видом снова пожали друг другу руки. Он бросил на нее еще один быстрый взгляд и успел разглядеть лишь, что ее рыжие волосы — двух оттенков; копна самоуверенных непослушных кудряшек очень интенсивного цвета — чуть темнее моркови — рассыпалась вокруг белокожего лица с правильными мелкими чертами. Все вдруг улеглось в его сознании: обстановка в комнате, поднос с едой на полу, ее голос, пластинка с песней Пиаф.

— Послушайте, я только что понял — вы француженка. Эта комната… Словно я в Париже. Я никогда не был в Париже, но я уверен…

Она перебила его:

— Я, по случайности, американка, и родилась в Нью-Йорке к тому же.

— Как же вы можете смотреть на меня своими французскими глазами, говорить с этим вашим легким акцентом, расставляя слова именно в этой неправильной последовательности, и заявлять, что вы американка?

Вэлентайн проигнорировала его вопрос. Сердито спросила:

— Что это за дурацкое имя — Спайдер?

— Это мое прозвище. Помните, Человек-паук? — На лице ее отразилось непонимание. — Ну-ка, ну-ка, подождите, вы не знаете его и говорите, что вы американка! Это непростительный промах.

— Я не желаю иметь соседа по имени Паук, — раздраженно сказала она. — У меня аллергия на пауков — я покрываюсь пятнами, едва подумаю о них. Ну и имечко! Это уж слишком! Я буду звать вас Эллиот.

— Как вам будет угодно, — вымученно улыбнулся он.

Что это вдруг произошло с экстравагантной чудачкой? Ощетинивается от самого безобидного вопроса. Никакая она не американка, да и не верит он в ее аллергию на пауков.

Умиротворенная его быстрым согласием, Вэлентайн наконец соизволила удовлетворить его любопытство:

— Я родилась в Нью-Йорке, но ребенком меня увезли в Париж, там я и жила, а сюда вернулась месяц назад. Вот! Теперь давайте выпьем.

— За что?

— За то, чтобы я нашла работу, — сразу ответила Вэлентайн. — Она мне очень нужна.

— За то, чтобы вы нашли работу, и за то, чтобы я нашел работу получше.

Они чокнулись, и в этот момент Вэлентайн подумала, что гость — вылитый американец: такой неуязвимый, беззаботный, жизнерадостный. Он был первым молодым американцем, с которым она разговаривала в неофициальной обстановке, и она чувствовала себя неуверенно, словно подросток. Он такой непринужденный, обезоруживающе открытый. Не зная, как держать себя с ним, она невольно заняла оборонительную позицию, ибо не привыкла к фривольным беседам.

— Чем вы занимаетесь? — спросила она, вспомнив статью, виденную ею в «Элль», где говорилось, что американцы задают друг другу этот вопрос сразу же после знакомства, при первой встрече.

— Я фотограф моделей, а в данный момент всего лишь ассистент фотографа. А вы?

— Пойдемте, я вам покажу. — Она провела его в другую комнату, что оказалась поменьше первой. У окна стояли стул и стол со швейной машинкой. На еще одном длинном столе были аккуратно сложены рулоны разных тканей. В центре комнаты помещался портновский манекен, задрапированный материей, водопадом спускавшейся до полу, по стенам приколоты эскизы. Больше в комнате ничего не было.

— Вы портниха? Не может быть?

— Я модельер. К тому же уметь шить совсем не вредно… Или вы так не считаете?

— Я никогда не задумывался над этим, — ответил Спайдер. — А то, что на вас, это ваша модель?

Она была одета в уютное длинное платье с широким вырезом из тяжелой шерсти абрикосового цвета, и, хотя ни в одной линии покроя не было ничего потрясающего или необычного, от силуэта девушки исходило ощущение роскошной, ненарочитой и неповторимой самобытности, с которой Спайдер не ожидал столкнуться в лице проживающей по соседству чердачной мышки.

— И модель, и исполнение — каждый стежок! Но лучше вернемся в другую комнату. Сыр как раз созрел. Давайте съедим его, пока он не выпрыгнул из тарелки.

Подавая Спайдеру хлеб, намазанный камамбером, Вэлентайн улыбнулась самой привлекательной, но ничуть не соблазняющей улыбкой из всех, которыми женщины когда-либо одаривали Спайдера. Он понял, что она не флиртует с ним, ничуть не флиртует. Какая же она после этого наполовину француженка? Или даже наполовину ирландка? Или просто женщина, в конце концов?

Спайдер Эллиот потерял невинность в выпускном классе школы с грубоватой, большегрудой тренершей женской баскетбольной команды, которую не столько восхищали его спортивные достижения, сколько его спортивные трусы, севшие на три размера в результате хозяйственного усердия одной из любящих сестер, пытавшейся сделать их белее белого. И до конца жизни у Спайдера возникала эрекция, стоило только ему вдохнуть запах раздевалки. Это обстоятельство делало затруднительным для него занятия спортом в залах, и ему пришлось избрать теннис и бег.