Весенний детектив 2015 (сборник) - Алла Полянская

Вообще наблюдать за человеком перед зеркалом бывает довольно смешно. Но в данном случае, когда я видел только нагие ножки, обрезанные по бедро (в новеньких ботильонах), зрелище получалось довольно секси. Не то чтобы я вожделел к этим тонким и бледным ногам без чулок и колготок, но, словно читатель книги с затейливо закрученной интригой, думал: а дальше? Увидеть бы обладательницу этих длинных и тонких ножек целиком! Сердце мое забилось. Давненько я подобных ощущений не испытывал!

Однако раскрывать свои секреты моя визави не торопилась. Все крутилась на месте: то фас, то профиль, то носок, то пятка, то подошва. Казалось, она будет рассматривать свою обувку вечность! Только женщины могут так долго вертеться перед зеркалом! Хоть бы она наклонилась, что ли, взмолился я, поправила ботильончик или, там, мех взбила! Или нагнулась, сбросила обновку! Однако девушка продолжала топтаться в одной точке, словно приклеенная. Увлекшись наблюдением, я даже не заметил, как дохлебал стакан вина.

А потом – о, коварство! – ножки вышли «из кадра», исчезли безвозвратно и целиком. Так и не показав мне «продолжение»! А еще через секунду в комнате и вовсе погас свет. Я чертыхнулся и отошел в глубь номера. Нет, пора, пожалуй, вернуться к реальности. В моем случае реальностью был телевизионный экран со ста сорока каналами, готовый предоставить мне (в том числе за отдельную плату) не только голые ножки, но и все прочие части женского тела – на любой вкус. Но – нет! Меня совершенно не привлекал виртуальный мир. Сейчас, в Риме, весенним вечером, с бутылкой «Кьянти» и итальянскими сырами?! Реальные (хотя не менее недосягаемые) ножки в окне занимали меня гораздо сильнее.

Может, пойти туда? Позвонить в квартиру? И – что? Сказать на своем английском: мэм, или нет, синьора, простите, но я увидел в окне ваши ножки. Нельзя ли мне посмотреть и остальное? От этой мысли я сморщился, словно несвежее съел. И ведь штука в том, что я совершенно не испытывал ни к ножкам, ни к их хозяйке, взятой целиком, ни малейшего вожделения. Мне просто любопытно было посмотреть все остальное.

Пока я рефлектировал, все три комнаты третьего этажа были темны. Однако хозяйка из квартиры не ушла: отблеск света падал из какой-то четвертой комнаты, обращенной, видимо, на противоположную сторону. Жгучий мой интерес к чужим окнам, ногам, ботильонам вдруг пропал сам собою, оставив нечто вроде опустошения. Я подумал, что сегодня мой последний вечер в Риме, завтра с утра самолет. Надо еще чемодан собрать и проверить список: какие придется докупать подарки-сувениры в дьюти-фри.

Я налил себе новый бокал, последний, съел кусочек пармезана и мысленно попрощался с весенним Римом, цветочками, уже набравшимся сил, а также неопознанными женскими ножками.

Но тут в квартире на третьем этаже снова зажегся свет – теперь в другой комнате, и я помимо собственной воли снова притянулся к окну. Занавески опять оказались не закрыты, и сейчас мне виделось (с того же ракурса, под тем же углом, что и предыдущий «кадр»): паркет, белая статуя в половину человеческого роста и примерно треть полированной столешницы. Кроме того, один венский стул – он стоял ко мне спинкой, а «лицом» к вышеупомянутому столу. Потом, буквально в несколько мгновений, картина переформатировалась, в «кадре» возникло одетое в пиджак грузное мужское тело и заняло тот самый стул. Итальянец уселся ровно спиной ко мне: мощная фигура с основательной и далеко не молодой лысиной. Рядом с ним на полированной столешнице появился большой бокал, заполненный жидкостью того же красного цвета, как и у меня. Никого больше – ни других гостей, ни хозяйки квартиры (в ботильонах или без) – видно мне не было. И если центром притяжения прошлого «кадра» являлись девичьи ноги – то теперь им стала мужская лысина. Лысина была большая – честная, достойная, не выпячивающая себя (как у моих бандитствующих соотечественников), но и не пытающаяся замаскироваться под искусно уложенными локонами. Нет, коренастый, грузный типус лет пятидесяти как бы говорил своим голым теменем: что есть, то есть, заслужил, принимайте меня таким, каким обтесала к средине жизни мать-судьба и природа. Голова – гладкая, с морщиной поперек и венчиком волос, растущим вокруг – почему-то наводила на мысли о мафиози средней руки (все-таки не стоит забывать, что я находился на родине коза ностры). А может, то был метрдотель ресторана? Или университетский преподаватель математики? Или, допустим, продюсер киностудии «Чинечитта»? Казалось страшно интересно (как и в случае с ногами) заглянуть в лицо обладателю столь вызывающей проплешины, однако и он, в свою очередь, не торопился удовлетворять мое любопытство. Сидел надежно, основательно. Можно сказать, угнездился. Не привставал, не вскакивал, головой не вертел. Лишь временами левая рука брала за ножку бокал вина и подносила его ко рту. После одного-другого глотка отставляла на то же место. Наверное, в комнате шел разговор – но я его, разумеется, не слышал, как не видел ртов говорящих. Я даже не имел понятия, сколько человек находится в комнате? И здесь ли хозяйка длинных белых ног? В ботильонах она или обошлась без оных? И, наконец, кем ей приходится гость? Супругом? Или она содержанка, а он – ее папик (в итальянском варианте)? Или она проститутка, а он клиент? Или он просто коллега, зашедший к соратнице, чтобы обсудить результаты последней контрольной работы: «Не слишком ли сложные мы, глубокоуважаемая синьора Меховые Ботильоны, дали нашим питомцам темы?»

И тут мне надоело. Надоело гадать. Тем более что становилось яснее ясного, что ни на один вопрос я ответа не получу. И все мои размышления совершенно бесплодны. И я, видимо, никогда не узнаю, кто есть кто и что есть что. И разгадка нисколько не зависела от меня. А что может быть хуже бесплодных размышлений? Только, пожалуй, бессмысленные действия.

Я наконец допил свое вино и доел сыр. Все. Хватит. Дело идет к одиннадцати, и мне еще надо укладывать чемодан. Я отошел от окна и постарался выкинуть объекты наблюдения из головы. Подумал: буду ли я рассказывать в Москве о том, как провел сегодняшний вечер? И ответил себе: почему нет, да вот только кто станет слушать? Ни супруги, ни детей, любящих всякий вздор, у меня нет. Мужиков за кружкой пива тоже вряд ли заинтересуешь – не тот жанр: вот если бы я увидел, что синьора Ботильоны отдается синьору Лысыману прямо на полированном столе! Разве что мамочка станет слушать – да и то известно заранее, каким будет ее резюме: «Пора бы тебе, Егорушка, жениться».

Я положил на кровать свой чемодан, а затем стал вытаскивать из стенного шкафа костюмы, пуловеры и сваленные в кучу грязные сорочки. Однако последний взгляд в окно все-таки бросил – так мужчина, навсегда расстающийся с женщиной, оборачивается в ее сторону, когда садится в машину. Так сын, уезжающий из родного города, пытается разглядеть на перроне прощальным взором, каково же его родителям теперь оставаться одним.

Однако увиденное в чужом окне настолько противоречило всему тому, что я лицезрел до того, настолько диссонировало с мирным попиванием сухого вина или примеркой обувки, что я оторопел.

Итак, стол оказался пуст. Стул, на котором сидел лысый, теперь валялся на боку. Одинокий допитый бокал стоял на столе. А на полу, на прекрасном паркете, лежало, без признаков жизни, тело мужчины. Это был, безо всякого сомнения, тот самый Лысыман. Я узнавал его черный пиджак и лысину. Теперь его тело с головой с закрытыми глазами безвольно распростерлось. Он не подавал признаков жизни. А возле богатой лысины расплывалось на паркете красное пятно. И эта жидкость была совсем не вином. А еще секунду спустя в комнате выключили свет. Все залила чернота. Изображение пропало.

«Боже, что делать?!» Вот была первая мысль, пришедшая в голову. А потом я стал делать – механически, как робот: словно уже не раз сталкивался с подобными ситуациями.

В книжке по психологии я как-то прочел, что по реакции на стрессовую, катастрофическую ситуацию все люди делятся на три неравных типа. Первые (их около десяти процентов) начинают дергаться, суетиться, впадать в панику и совершать необдуманные поступки. Большинство же (около семидесяти пяти процентов), напротив, впадают в ступор, замирают, как богомол, прикидывающийся мертвым, или улитка, вползшая в раковину. И, наконец, третьи (их всего около пятнадцати процентов, и большинство из них, я думаю, работает в МЧС) – в экстремальных ситуациях не паникуют и не леденеют, а действуют – быстро, не раздумывая, но верно и точно.

Мне самому показалось, что я поступаю в высшей степени хладнокровно и разумно. На прикроватном телефоне я набрал номер портье (они во всех отелях на свете одинаковы – «ноль»), и по-английски попросил соединить меня с полицией. «Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр?» – мягко подчеркнула дама-портье. «Боюсь, что нет». И она не стала тратить драгоценные минуты и переключила меня на полицейское управление. Там ответили тоже незамедлительно, и когда я сказал, что хочу заявить о совершающемся преступлении, но говорю только по-английски, мне по-итальянски посоветовали оставаться на линии. Тут случилась заминка, гудки длились минуты две, а я, по ходу, не отрывал взгляда от окон квартиры в третьем этаже. Свет в комнате, где я увидел распростертого на паркете мужчину, оставался погашенным. Ничего не было видно и в двух оставшихся окнах – за исключением того, что в «примерочную» комнату падал отсвет из какого-то другого, четвертого, помещения. А один раз на долю секунды мелькнула чья-то тень: кого, я не успел заметить.