Рубеж - Генри Олди

- Не все знать положено… Может, тоже какая-то баба в тайне бесененка прижила. Или девка с перелесником согрешила. Или еще что… Столько народу повымерло - страх… Ты, Гринь, не сомневайся. Давай бесененка - мы уж придумаем, как с ним…

- Убьете? - тихо спросил Гринь.

Дьяк поморщился:

- Не зыркай… тоже, поди, не звери. Сказано - эк-зор-цизм!

Слово было нехорошее. Каленым железом веяло от слова, железной цепью да горючим костром.

Гринь молчал.

- Что смотришь, чумак? Люди собрались… давай, неси чертененка.

- Брат он мне, - сказал Гринь и сам подивился своим словам.

Дьяк разинул рот:

- Что-о?!

Гринь молчал, испугавшись.

- Ты, чумак… ты смотри. Дело серьезное. Коли недород случится - тогда уж бесененка жечь поздно будет… Дождешься, что хату тебе подпалят. Вместе со всем… Слышишь?

Гринь сглотнул:

- Никак угрожаете мне?

- Дурень, - дьяк сплюнул. - Дурень, дурень… Дурень! Грозить тебе… Против села пойдешь? Против совести пойдешь? Твой же батька в могиле перевернется… хоть и так уже, поди, переворачивается… Дурень!

Народ в конце улицы переговаривался все громче. Подступал ближе - Гринь увидел среди соседей уже и Касьяна, и Касьянового отца, который о чем-то толковал с отцом Оксаны.

- Подумать надо, - сказал Гринь шепотом.

- Думай, - неожиданно легко согласился дьяк. - Знаю, хлопец ты умный, и придумаешь хорошо. Как придумаешь, приходи. А не то, гляди, сами к тебе придем.

Гринь повернулся и ушел в дом - не попрощавшись, против вежливости, не поклонившись людям.

Ему смотрели вслед.

…Брат.

Гринь всегда был старший, самый старший, братишки ковыляли по двору, сестра орала в корзине, родителей не было весь день, надо было качать и баюкать, до хрипу орать колыбельные, вытаскивать неслухов из собачьей будки, вытирать сопли, лупить хворостиной, снова вытирать сопли, утешать… В сердцах отлупив меньшого братишку, Гринь уже через несколько минут раскаивался, ему жаль становилось маленького, ревущего и несчастного, он с трудом поднимал брата на руки, тот обхватывал его за шею и тыкался мокрой мордочкой в щеку.

А вот сестру Гринь не любил. Она всегда орала и мешала спать, и выплевывала "куклу", едва Гринь пытался заткнуть ей рот. "Люли-люли!" - выкрикивал он и качал колыбель так, что дите едва не вываливалось наружу. "Люли-люли… Замолчи, а то задушу!"

Потом все забылось. И вспомнилось в тот день, когда сестру хоронили - она первая не выдержала голода, с малолетства худая была и болезная…

Гринь обнаружил, что стоит посреди комнаты с ребенком на руках. И малыш гукает, пытаясь потрогать Гриня за усы. И чертененок теплый, и очень похож на мать, вот если бы только не ручки эти, четырехпалая и шестипалая.

И медальон с золотой осой.

- Люли-люли, прилетели гули… что мне с тобой делать… что мне с тобой делать…

Он ходил и ходил по комнате, раз за разом повторяя свой вопрос, и от частого повторения слова его превратились в лишенные смысла звуки. Младенец не отвечал - пригрелся, заснул у братца на груди; Гринь уложил его в корзину, пристроил сверху вышитый матерью полог.

Долго сидел на лавке, свесив руки между колен.

Потом встал, оделся, взял шапку и пошел к Оксане.

- Завтра Касьян сватов присылает.

Гриня, против ожидания, пустили в хату. Оксанины сестры шушукались на печи, Оксана стояла в сторонке и ковыряла на печи известку - хотя рано еще, завтра будет ковырять, когда сваты придут.

Гринь присел на уголке стола. Оксанины родители сидели на лавке плечом к плечу - почти одного роста, оба сухощавые, суровые, со складками у бровей.

- Откажите Касьяну, - сказал Гринь.

- С какой радости?

- Сам сватов пришлю.

- Что за горе! - в сердцах сказала Оксанина мать. - Извел девку, истомил… И деньги уже есть… только куда дочь отдавать - в хату, чортом отмеченную?!

- Бесененка выкинь, - тяжело проговорил отец. - Попа позови, пусть покадит и все что надо прочитает. Коли пообещаешь, что завтра же - откажем Касьяну.

Оксана уткнулась в печку лбом. Так и замерла, не глядя ни на кого.

- Обещаешь, чумак? Чтобы завтра же…

Гринь молчал.

- А нет, так убирайся! - внезапно разозлилась Оксанина мать. - Душу тянуть из девки… чтобы ноги твоей не было!

- Он пообещает, - сказала Оксана, и по голосу ее было ясно, что она с трудом сдерживает слезы.

- Молчи, когда старшие говорят! - Оксанин отец опустил на стол кулак, так, что подпрыгнули миски и кринки.

Гринь проглотил слюну.

- Обещаешь? - ласково, почти умоляюще спросила Оксанина мать.

Гринь молчал.

Оксанин отец поднялся с лавки. Широко распахнул дверь; прошелся по хате холодный сквозняк. Указал Гриню на выход:

- Вон.

Гринь не шелохнулся.

- Вон, сучье племя! Ведьмачий сын, чортов пасынок, чтобы духу твоего здесь не было!

Гринь поднялся и вышел.

В спину ему грохнула дверь; пройдя несколько шагов, Гринь наткнулся на поленницу, споткнулся, встал, удивленно глядя перед собой и не понимая, как это можно было промахнуться мимо калитки.

- Гриня…

Оксана выскочила ему вслед. Без свитки, босиком.

- Гринюшка, да что ж ты… да как же ты отказываешься от меня, я тебя из чумаков ждала, молилась, на дорогу ходила, все глаза проглядела! Все думала, как свадьба будет… как в дом к тебе приду… Гриня, не хочу за Касьяна, откажись ты от матери своей ведьмы, от байстрюка чортового, возьми меня за себя, обещал ведь!

- Обещал, - сказал Гринь мертвыми губами.

- Так откажешься от байстрюка?!

Гринь перевел дыхание. Положил руки Оксане на плечи, ей ведь холодно без свитки.

В тот день его выпорол отец, как оказалось, без вины; Гринь сидел в бурьяне под чьим-то забором и ревел в три ручья, не столько от боли, сколько от несправедливости. Она подошла - коса до пояса, в стиснутом кулаке, в чистой тряпочке - сокровище.

«А у меня яблоко!»

«Ну и что, - сказал Гринь сквозь слезы, - у нас во дворе целая яблоня стоит!»

«У вас дичка, - засмеялась девочка, - а это яблоко из панского сада.»

И развернула тряпочку. И Гринь вылупил глаза - такого чуда видеть не доводилось, наливное, будто из воска, желто-розовое яблоко в пятнышках веснушек… А запах, запах!

«Ты не реви, - благожелательно сказала маленькая Оксана. - Ты, это самое… Хочешь, дам откусить?»

- Гринюшка… отдай байстрюка.

Он помолчал, слыша, как бьется ее сердце.

- Отда… отдам.

- Обещаешь?

- Обещаю…