Гавана - Стивен Хантер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конгрессмен изменил свой план. Он решил, что лучше держаться не так заметно, чтобы присутствие американцев не ассоциировалось с оккупационной армией.
— Мистер Броджинс, я...
— Эрл, какой же вы все-таки зануда! Вечно вы встреваете! Каждый день у вас какие-нибудь дурацкие придирки. Так решил конгрессмен. Решения принимает только он, неужели вам до сих пор непонятно?
— Это я вполне понимаю. Но я чувствовал бы себя куда в большей безопасности, если бы с нами было несколько обученных, подтянутых молодых солдат в хаки или парадной форме. Это сразу напугало бы...
— Эрл, вы же знаете босса. Он может захотеть где-нибудь остановиться. Скажем, выпить рому. Вы же знаете его привычки. Хорошо знаете.
— Да, сэр. В таком случае попросите посла подписать бумагу, чтобы мне выдали дробовик из оружейной комнаты. Я хорошо спрячу его, и у нас будет мощная пушка, которая в случае чего может пригодиться.
— Эрл, я уверен, что ничего такого не понадобится.
Суэггер разозлился. Его глаза превратились в узкие щелки, их взгляд стал твердым и тяжелым, дыхание сделалось частым и резким.
— Черт возьми, Броджинс, меня не интересует ваше мнение. Если вы хотите, чтобы наша маленькая поездка прошла без неприятностей, то должны позволить мне решать, что делать для обеспечения безопасности! Вы меня понимаете? Если что-нибудь случится, то мне останется лишь без толку размахивать этим дурацким пистолетиком.
— Эрл, ради всего святого, скажите, каких ужасов вы ожидаете? Ведь мы же находимся в самом настоящем земном раю.
— Нам предстоит проехать через всю страну по разбитой вдребезги дороге, по которой не ездит ни один американец, кроме военных. Почему мы не летим туда на самолете?
— Босс не хочет тратить деньги налогоплательщиков на перелеты. Поезда здесь просто ужасны, а дорога по морю займет слишком много времени.
Он повернулся и удалился, оставив Эрла стоять посреди двора. Эрл смачно сплюнул в пыль и посмотрел в сторону. Увидел, что отставной боцман уставился на него, и ожидал встретить издевательскую ухмылку. Но у механика оказалось такое выражение лица, будто он узнал Эрла с новой и приятно удивившей его стороны.
— Что ж, ганни, я все проверил. Сочувствую тебе. Эти парни, политики, то и дело норовят завязать лишний узел, где не надо.
— Это точно.
— Знаешь, я несколько лет прослужил в Гуантанамо, до войны. Так что могу сказать, к чему тебе нужно подготовиться. Если этот конгрессмен настолько слаб на передок, как все здесь говорят, то он прежде всего отправится в Гитмо-Сити. Там в двух кварталах больше публичных домов, чем в Гаване на двух квадратных милях. В конце концов, это же портовый город.
— Представляю себе!
— Очень возможно, что ты будешь вынужден проломить черепа еще nape-другой сутенеров. Я на твоем месте был бы наготове.
— Значит, мне снова разгребать дерьмо, так, что ли? А тебе приходилось ездить туда?
— Да. Дороги здесь хороши. Никаких проблем не будет. Почти на всем протяжении острова все должно быть в порядке. А вот поближе к Сантьяго я смотрел бы в оба. Там большие горы. И еще надо быть повнимательнее, проезжая по провинции Сьего-де-Авила. Там по большей части пустынные болотистые места. Американцев там видят очень и очень нечасто. Болота да непроглядные джунгли. Знаешь, такие, как в Индонезии. Ты бывал в тех местах?
— Приходилось.
— Тогда ты должен понимать, что я имею в виду.
— Похоже, что понимаю. Спасибо, дружище. Извини за грубость.
— Это пустяки, сержант. Я и так знаю, что ты был в Индонезии и в других местах Тихого океана. Знаю, какую медаль ты получил. И теперь могу точно сказать, что у тебя от этого не закружилась голова.
— Это не в моих привычках.
Эрл подмигнул новому приятелю и зашагал обратно в главное здание, чтобы изучить по карте маршрут поездки.
20
Спешнев впервые услышал об этом, когда сидел в кресле парикмахера с лицом, обложенным обжигающе горячими полотенцами. Он приходил сюда — обычно это был каждый четвертый день — после своих тайных посещений казино ради пополнения оперативного бюджета за столом для блэк-джека. Поэтому он сейчас думал только о цифрах. Цифры должны были держаться в памяти как приклеенные, никогда не выпадать, всегда оставаться на своих местах, словно были написаны на доске, где он мог бы их прочитать при первой необходимости. Но это не требовало от него умственных усилий, как и все игры, в которые ему приходилось играть. Так уж был устроен его разум — разум игрока. Его волнение никогда не превышало определенных пределов, а разум искал и находил пути, позволяющие одержать верх над правилами и стратегией.
И вот когда он сидел, медленно выходя из этого столь необходимого состояния, до его слуха неизвестно откуда донеслась одна-единственная фраза по-испански:
— Говорят, это будет великое дело.
Случалось, что он не улавливал отдельных слов, поскольку учил в свое время классический кастильский диалект испанского языка, а кубинцы говорили более торопливо и не так внятно, как в Старом Свете. "С" они произносили без кастильского пришепетывания, а твердо и отрывисто, как андалузцы. Хуже того, они выговаривали слова очень нечетко (в чем сказывался разболтанный образ жизни Латинской Америки), проглатывали окончания множественного числа, а частенько и полностью завершающие слоги в словах.
Но эту фразу он расслышал ясно: «Говорят, это будет великое дело».
— Что?
— Я не знаю.
— Они всегда так говорят.
— Нет, на этот раз все будет по-настоящему. Я слышал, что тут заправляет этот молодой парень.
Говоривший прошептал имя своему спутнику. Спешнев не смог его разобрать, но был уверен, что произнесено было двухсложное слово с ударением на первом слоге.
Неужели?.. А что, вполне возможно.
Но в следующий момент разговор затих, и когда полотенца были сняты, в помещении никого не было. Эти двое уже ушли.
— Сэр, я заинтригован, — обратился Спешнев к парикмахеру, когда тот намылил ему лицо и принялся править бритву. — Эти двое... их разговор... Как по-вашему, был в нем какой-нибудь смысл?
Парикмахер подозрительно уставился на Спешнева, как будто тот не был его постоянным посетителем.
— Я не знаю, о чем вы говорите. Мне некогда слушать болтовню всяких бездельников.
— Да-да, я вас понимаю, — ответил Спешнев.
И началась пытка, которая продолжалась все десять, а то и двенадцать часов, пока парикмахер брил его.
Нет, конечно же, на самом деле это продолжалось всего лишь десять или двенадцать минут, но для русского они тянулись так долго, что под конец он уже трясся от нетерпения.
— Сэр, расслабьтесь, а не то я вас порежу.
— Простите, простите... — пробормотал Спешнев, не шевеля губами.
Когда бритье наконец закончилось, он встал, расплатился и поспешно вышел. Ну, и куда теперь? Может быть, на рынок, что на Пласа-де-ла-Катедрал? Там постоянно толпятся всякие бездельники, в том числе доморощенные радикалы и реформаторы. Торопливо шагая по забитой людьми узкой морщине, называвшейся улицей Эмперадо, Спешнев не мог отделаться от забавного впечатления, что все, кто попадается ему по дороге, бормочут одни и те же слова.
Не выдержав напряжения, Спешнев нырнул в большое кафе, находившееся сразу же за собором. Заведение было переполнено, и пока он пробивался к стойке бара, чтобы заказать кофе-эспрессо, то слышал со всех сторон обрывки разговоров.
Обнаружив какого-то мужчину, который вроде бы тоже был один и прислушивался к разговорам, Спешнев подошел к нему и заговорил:
— Вы слышали?
— Слышал о чем?
— Ну как же, об этом. Все говорят, что завтра.
— Ха, завтра! Я слышал, что сегодня ближе к вечеру.
— Наверно, дело в том, что такие вещи нельзя спланировать очень точно.
— По мне, так лучше ничего об этом не знать. Но если это не случится сегодня, то, сами понимаете, все слухи об этом болтуне станут просто смешными, скажете, нет?
— Полагаю, вы правы. Просто я слышал, что этот парень только болтает, а ничего не делает.
— Но если он участвует в этом деле, то, возможно, оно все же куда-нибудь сдвинется.
— Язык у него хорошо подвешен.
— Его речь по радио, когда умер Чиба...
Кастро!
— ...была прекрасной, но в итоге так ни к чему и не привела. Может быть, на этот раз получится по-другому.
Но Спешнев уже скрылся в толпе.
* * *Ну и где же этот поганец? Конечно, его нет ни в одном из излюбленных мест. Ни в парке Сан-Франциско, где собираются шахматисты и где он частенько проводит время. Ни в одном из кафе вокруг холма, на вершине которого расположился университет, ни на великолепной лестнице, ведущей туда, ни среди прогульщиков в кафетерии юридической школы. Его не было нигде, кроме... в это было трудно поверить, еще труднее представить себе... но неужели он действительно работал?
Поэтому Спешнев нашел старый, насквозь прогнивший дом, миновал темный коридор, поднялся по темной лестнице и проследовал по балкону, опоясывавшему узкий внутренний двор-колодец, читая номера на выцветших разбитых дверях, пока наконец не отыскал нужную дверь.