Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

И потекли грязные подробности.

— Занозистая… Где и сила взялась! Вишь, покорябала, как тигра полосатая…

И Латка самодовольно завернул рукав на сильно поцарапанной руке, на которой блестели золотые часы.

Вдруг осекся, выпучил глаза. И не успел никто сообразить что к чему, как страшный удар, способный свалить с ног быка, обрушился на его голову. Даже в ушах стоявших рядом ухнуло. Матерый, жилистый, он устоял, покачнулся только, оглушенный, и часто захлопал помутневшими глазами.

А напротив него — мохнатая голова, вздыбленная широченная грудь, кулаки, каленные железом, и хриплый, словно откуда-то издалека исходивший шепот:

— Над мертвой измываешься?

И опять — удар! Что-то тупо хрястнуло. Начищенные сапоги господина Латки отделились от земли, а он, коротко ахнув, брякнулся на спину и застыл неподвижно. Изо рта, смачивая пыль, поползла струйка крови.

Юрась рванул ворот на своей шее. Ноздри его хищно трепетали. Никто из полицаев не шевельнулся, стояли молча с разинутыми ртами. Юрась ссутулился, сунул руки в карманы и пошел со двора тяжелой поступью обреченного.

На следующий день разразилась буря. Тихон Латка подал коменданту района и начальнику полиции рапорты с жалобой. Происшествие изображалось так, будто полицейский Юрий Байда предательски напал на своего начальника за то, что он, Латка, разоблачил казненную партизанскую разведчицу.

Дело принимало плохой оборот не только для племянника, но и для самого старосты. Куприяна срочно вызвали в район. При всей его хитрости и увертливости на этот раз пришлось приложить немало усилий, чтоб замять грозившую неприятность. Куприян сумел убедить коменданта в том, что старший полицейский Латка бессовестно врет, поскольку сам подкапывается под него, старосту. Происшествие же объяснил как обоюдную драку. Полицейские разругались, и Байда побил Латку за то, что тот присвоил золотые часы казненной партизанки. Байде самому хотелось заполучить их. Однако часы так и остались у старшего полицейского, так что и причин для раздора нет. В общем, Куприян действовал хитро, наговорил сорок бочек арестантов, и все же это не спасло его от убытка: пришлось поплатиться бочонком липового меда. Комендант довольствовался приношением старосты, а чтобы впредь не возникали распри между полицейскими, велел «яблоко раздора» — золотые часы — доставить немедленно ему в комендатуру.

Что же касается начальника полиции Кормыги, то… Юрась узнал позже, как он откликнулся на всю эту историю и что решил.

В кузню Юрась ходить перестал: не мог ни работать, ни есть, ни спать — перед глазами стояли дети, колючая проволока. Лежал на топчане в сарайчике, подсунув кулаки под голову. На потолке рдел подсвеченный солнцем сучок. Юрась глядел на него, временами разговаривал с ним мысленно, и ему казалось, что на всем белом свете нет никого и ничего, только он да этот сучок, рдеющий над головой. Но солнце опустится, и сучок тоже погаснет…

Куприян из райцентра вернулся в середине дня, уладив там все свои дела. Бабка Килина позвала Юрася в хату. Он встал молчком у печи, поглядел на дядю сверху вниз. На сером сморщенном лице старика вспыхнули пятна. Желваки задвигались.

«Ну, начинается…» — сказал себе Юрась. Но лицо дяди внезапно расплылось в добродушной улыбке.

— Ну что, Аника-воин, не напустил еще в штаны от страху? Видно, хочется-таки понюхать тебе немецкой тюряги… — Помолчал, кашлянул сердито. — Совсем сбесился! Силу дурную девать некуда. Заставляешь родного дядю гнуть спину черт знает перед кем! Вот она, твоя благодарность, за все добро, что я тебе делал!

Юрась подумал с досадой: «Теперь надолго заведет шарманку…» Но, к удивлению, Куприян оказался краток. Вынув из кармана пиджака какой-то сверток, от положил его на край стола, на него — сложенную вчетверо бумагу, откинулся назад и похлопал себя но коленям как человек, который собирается сообщить что-то чрезвычайно важное.

— Садись, — кивнул он Юрасю.

Тот присел на лавку, провел пятерней по спутанным волосам.

— То, что ты дал по морде Латке, в общем, правильно. Но погано. Едва удалось прикрыть дело. Скажи спасибо мне да Панасу Гавриловичу. А теперь слухай, что я буду говорить.

Куприян откашлялся и начал говорить. Уже с первых слов Юрась почувствовал, что это не та нудная проповедь, которую он ожидал: речь шла о вещах столь удивительных, столь необычных, что Юрась рот разинул от изумления.

Начал Куприян с категорического заявления о тем, что наступил час для всех верных украинцев браться за установление своей национальной, самостийной, украинской соборной державы под эгидой ОУН, которую поддерживают германские власти.

— Мы в своем районе уже начали гуртовать людство, мы выявляем тех, кто верен нашему делу, мы… Кто мы? — переспросил Куприян, взглянув свысока на Юрася. — То пока секрет.

— Хе! Немцы захватили нашу землю, чтоб потом отдать ее вам под самостийное государство? Как же! Держи карман шире!

— Ничего, придет время — отдадут. Заставим. «Або будэ Украина, або крови по колина»…

— И много вы нагуртовали таких верных людей? — спросил с сомнением Юрась.

— Сколько ни есть, а есть… У нас с другим неважно: далеко от нас находится руководство ОУН, вот мы и варимся в собственном соку, не знаем истинного положения вещей в организации, не знаем ближайших планов и задач. Тут можно дать такого маху, что без головы останешься. Знаем только, что в конце зимы ОУН, к сожалению, раскололась. Откуда знаем? А от родного брата Панаса Гавриловича Кормыги — Юхима. Он еще с войском Симона Петлюры остался в Польше, а на днях прислал с верным человеком большое письмо из Львова. В нем он и пишет о делах ОУН. Дела, не скрою, невеселые. После раскола одной частью организации руководит Андрей Мельник, другую часть, которая называется «новая генерация», возглавляет Степан Бандера. Да ты должен помнить его, это тот самый Бандера, про которого писали в газетах лет семь назад. Именно тогда ты как раз перешел в пятый класс. Бандеру и еще нескольких судили в Варшаве за убийство польского министра.

— Не-е… Убил не он, другой какой-то, того не поймали, — возразил Юрась, наморщив лоб.

— Ну, если не сам убил, так организовал покушение. Не в том дело. Важно, что он у немцев в почете. Его приговорили к смертной казни, но немцы оказались посильнее польского правосудия, не позволили покарать Бандеру, а когда захватили Польшу, тут же освободили его. Самое бы время сплотиться и двинуть вперед, а тут пошли свары. Пока Бандера сидел в польской тюрьме, Мельник, видать, укрепился в руководстве и не захотел делиться властью, и теперь у них началась междоусобица — так по крайней мере считает Панас Гаврилович. А что еще может быть хуже, чем внутренние раздоры? Кому от них польза, кроме как ворогам нашим? Панас Гаврилович старается изо всех сил собрать в один загон, под одну руку всех братьев-украинцев, а Юхим сообщает с горечью, что вместо общих действий недавно начались распри между походными группами Бандеры и куренями Тараса Боровца, атамана Бульбы, как его называют на Волыни. Это он создал «Полесскую Сечь» в пример другим борцам за национальное отмежевание. Теперь видишь, Юрась, что творится на свете? Вместо того чтобы помогать друг другу в столь тяжкое время, все перегрызлись, пошли брат на брата. А если там, наверху, такое творится, то что ж делать нам, здесь, на Левобережье, где истинно украинский дух ослаб под влиянием соседей-кацапов? Как держать себя, на кого опираться в такой ситуации? Кого поддерживать и на что надеяться?