Провинциальный человек - Виктор Потанин

И совсем ясно, до самой последней черточки, вспомнилась прошлогодняя история, связанная со смертью бабушки. На похоронах тогда были люди с завода, где работал отец. Он уже тогда находился на пенсии, но прежние сослуживцы помнили его, не оставляли, тем более в этот горький, печальный час...

Среди тех людей был Сергей Иванович — инженер, средних лет, очень спокойный, размеренный, похожий внешне на актера или учителя, с благородной сединой на висках. Он был высокий и молчаливый, а ей всегда нравился такой тип людей. Она смотрела на него, наблюдала и вдруг вспомнила, что однажды уже видела его за своим семейным столом. В тот вечер провожали отца на пенсию, и все смеялись, шутили, и только один человек не смеялся, а сидел угрюмо, точно больной. Рядом с ним была женщина, очень веселая и красивая, и пальцы у нее пылали от драгоценных камней. Она смеялась, дурачилась, а ее мужа терзала какая-то мысль. А через год отец рассказывал про инженера Сергея Ивановича, от которого жена сбежала с военным на Дальний Восток. И сама убежала, и увезла с собой дочку, и инженер запил горькую и стал заговариваться... Тогда, у скорбного гроба, она сразу же связала рассказ отца с этим Сергеем Ивановичем и уже не могла от него оторваться. Она жалела его и все представляла, как он страдает, тоскует по дочери, как, наверное, видит ее во сне. Инженер поймал этот взгляд и попросил разрешения зайти в ее комнату. Его заинтересовали большие книжные полки. Глаза у него удивленно горели, и он молча трогал корешки переплетов и как-то благоговейно вздыхал. Потом присел в кресло и улыбнулся. В лице был намек и какое-то обещание, словно он что-то знал про нее и обещал никому не рассказывать. Ей не нравился его взгляд, но все равно она улыбнулась притягивающе и принесла ему чашку кофе. У нее была такая улыбка — очень родная, притягивающая, ей часто говорили об этом. И тогда она улыбнулась именно так, и он сразу потупил глаза. А через минуту они уже говорили о том, как коротка эта жизнь, и о том, что все главное нужно спешить делать в юности, чтобы потом жить спокойно, не торопясь. А потом он кашлянул, и она замолчала. Но за стенкой уже все двигались и шумели, и они торопливо вышли на улицу. Здесь их ждал холодный, мокрый октябрь. Дождь летел с густым снегом, и эти хлопья опускались прямо на гроб. Клара Дмитриевна ежила плечи, ей хотелось заплакать, но она не смогла.

На кладбище обнаружилось, что она забыла варежки, и ладони закоченели. Она прятала их глубоко в рукава, но холод все равно побеждал, и ей уже представлялось, что она стала сосулькой. Инженер увидел эти мученья и предложил Кларе Дмитриевне свои кожаные перчатки. Она благодарно кивнула, и он помог надеть их на покрасневшие от холода пальцы. Он надевал смешно, неуклюже, но ей хотелось, чтобы это продолжалось целую вечность, — и она сразу согрелась, даже покраснело лицо. А процессия медленно двигалась, и маленький заводской оркестрик, присланный завкомом тоже за прошлые заслуги отца, играл что-то тягучее и печальное, и аккорды еле-еле прорывались сквозь стену мокрого снега. А она внутренне улыбалась, и вся душа ее замирала, и в нее входили надежды и обещания какой-то лучшей, совсем радостной жизни, и это должно было случиться скоро, очень скоро, через каких-нибудь несколько дней. Иногда она поднимала голову и смотрела поверх толпы, и тогда в глазах ее были вопрос, удивление, почему кругом люди и плачет музыка, почему кругом снег, холод и такая тоска. Наконец, все закончилось. Укрепили крест и оградку и сразу поехали в заводское кафе на поминки. Она не помнит, как ехала, как смотрела из окна автобуса: снова жила мечтаниями и душа ее радостно вздрагивала, как было в далекой-далекой юности, на самом первом школьном балу. В кафе она сразу очнулась, пришла в себя. Она теперь все время оглядывалась и узнавала людей. Ее почему-то поразили железные столы и такие же стулья, и она очень грустно подумала, что бабушка такое бы не одобрила — ни это кафе, ни это железо, ни ряды бутылок на длинных белых столах. Она всегда любила маленькие компании, семейный уют, тишину. И только успела подумать о бабушке, как сразу услышала, что ее кто-то трогает за руку, а потом тихонько сжимает плечо. Она догадалась сразу: это он, Сергей Иванович. Сидели они рядом, и оказалось, что сидеть на этих железных стульях очень удобно. Все много ели, и на лицах уже не было того отрешенного, скорбного выражения, которое держалось на кладбище. Все соскучились по нормальным позам и по нормальным словам. Через час Сергей Иванович проводил ее до самого дома и точно нарочно забыл взять свои кожаные перчатки. «Это хорошая примета, — подумала она в тихом смущении, — дня через три зайдет снова». Но он появился через день. Она возвращалась из школы и еще в подъезде услышала его голос. Он стоял в коридоре и переговаривался с отцом. Голос у него был густой, почти бархатный. Клара Дмитриевна не могла сдержать нетерпения и почти бегом вбежала на этот бархатный зов. Инженер увидел ее и смутился:

— Я вот проходил неподалеку и вспомнил про свои перчатки. Это мелочь, конечно. Но все-таки предлог, чтоб зайти... — Он смутился еще сильнее и потупил глаза. Она улыбнулась и не нашлась, что ответить. И тогда он опять взглянул на нее:

— А почему вы с портфелем?

— Я же с занятий... В вечерней школе работаю.

— И каждый вечер нужно ходить?

— Каждый, каждый. Да что поделаешь? В любой работе свои трудности. Надо уметь с ними бороться... — Она сказала это шутливо, и он рассмеялся, но в это время к ним вышла мать.

— Кларочка, надо бы чаю. А может, гостю вина поставить?

— Мама, не надо. Да и только что были похороны...

— Правильно! — поддержал ее гость. — А вот чаю — хорошо. Не откажемся.

Чай пили молча. Никто не мог найти слов. И опять стало скорбно, печально, как в день похорон. Мать без конца подливала чай и делала это совершенно бесшумно, даже боялась громко дышать. Когда начинал шуметь холодильник, они все вздрагивали, как от удара. Первым не вынес этого напряжения Сергей Иванович. Он недовольно вытянул свои тонкие губы и поморщил лицо. Клара Дмитриевна видела, что он уже весь измучился за столом, что ему хочется чего-то другого, но он покорно молчал, выжидал. Через полчаса он ушел и целую неделю не появлялся. Но как-то вечером она добиралась домой после пятого урока. На улицах фонари горели в половину накала, и все очертания домов казались размытыми и неясными, как после дождя. Она шла быстро, словно чего-то боялась. И вдруг возле перекрестка заметила его. Он поднял руку и подошел:

— Добрый вечер! Я вас не задерживаю?

— Уж какой тут вечер? Все нормальные люди давно спят. Только мы, вечерники, маемся... — Она сказала об этом тихонько, шутливо, но получилось, словно бы пожаловалась.

— Тогда переходите к нам на завод. У нас дневная работа, — он рассмеялся и приблизился к ней. От него пахло коньяком и хорошим одеколоном. Кларе Дмитриевне стало сразу грустно, нехорошо, захотелось сказать ему какую-то колкость. И помнится, она даже сказала: «В темноте у вас очень выразительное лицо!» — «Неужели?» — спросил он, не расслышав иронии. И ей стало очень грустно, невыносимо, но потом она усмехнулась и горько-горько подумала: «Господи, я как девчонка какая-то, институтка. И этот негож мне и другой будет негож. Веду себя, как разборчивая невеста. А вот ему надоест слушать чепуху, и он махнет рукой и уйдет. А я снова — одна да одна. Нет, нет! Возьми себя в руки, Кларочка! И веди себя поприличней». И она приказала себе изменить голос, выражение лица, и это у ней вышло с блеском, не подкопаешься. Инженер сразу заметил перемену в ее настроении, и объяснил это как-то по-своему, и с этой минуты уже вел себя совершенно уверенно, будто знал ее целую жизнь и имел на нее права. А она снова страдала, еле сдерживала себя от его мужского прямого взгляда, какого-то нервного, намекающего покашливания, и слова у него были такие же плоские, грубые, и они кололи, точно иголки. Простилась она с ним с большим облегчением, но все равно стала с нетерпением ждать следующей встречи. Конечно, это был не тот, которого дожидалась, которого представляла в тихие ночные часы, но все равно в душе появилось столько надежд, счастливых предчувствий, что она все время, где бы ни была — в своей комнате ли, на улице, или в школе на длинных больших переменах — все улыбалась чему-то, задумывалась и зябко куталась в теплый пуховой платок. Ей хотелось поближе узнать его, понять его душу, стремления, хотелось повидаться с его родными и полюбить их, привязаться по-родственному, но он только по-хозяйски оглядывал ее и все время покашливал: словно бы готовил ее к чему-то своему, непонятному, но пока выжидал.

Наконец, в один самый холодный ветреный вечер он предложил пойти к нему в гости. Клара Дмитриевна давно ждала этой минуты и сразу улыбнулась, взяла его под руку, но он быстро отвел глаза и опять стал глухо покашливать. Она услышала это покашливанье, и в ней все разом оборвалось, как от горя, предчувствия, и она вдруг поняла, что он зовет ее к себе не как друга, не как любимую женщину, а просто как особь женского пола, которая обязана развлечь его в этот холод и стынь. Но все равно она еще на что-то надеялась и потому шла покорно, не отпуская руки Сергея Ивановича. Он молчал и жадно-жадно курил. Так и вышло, как полагала, даже еще хуже, печальней. Далее сейчас у нее нестерпимо забилось сердце, и она не могла без стыда вспомнить об унижении, пережитом в его пустой и постылой квартире. Больше Сергей Иванович на ее пути не вставал. И опять потянулись совсем унылые, однообразные дни...