Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь? - Валида Будакиду

В гости к своему «другу» – Аделаидиному папе он тоже так ни разу и не пришёл.

К Аделаиде каждый год продолжали приходить приглашённые гости на День рождения. Дни рожденья были целым событием! «Оно справлялось». Мама так и говорила:

Возьми ручку, сядь и пиши, кто к тебе придёт!

Чего было писать – непонятно, ведь из года в год приходили одни и те же!

Когда они учились в младших классах, приходили гости, все садились за накрытый стол, ели, потом играли во дворе, или смотрели диафильмы на белой простыне. Читала текст всегда Ирочка Маяцкая, потому что считалось, что у неё «хорошая дикция», и она «говорит с выражением». Когда повзрослели – стали включать музыку и танцевать «быстрые» и «медленные» танцы именно, так, как рассказывала Олька про свою старшую сестру, только тогда не верилось, что так бывает… Мама в комнате для гостей находилась постоянно. Когда кушали – то салфетки приносила, то стаканы уносила. Слушала разговоры, вступала в них, исправляла «ошибки речи», высказывала своё мнение. Как только гости вставали потанцевать, мгновенно начинала убирать со стола. То есть, если кто встал, то сесть больше не мог. Мог, но есть уже было не с чего. Мама ловко уворачивалась от конечностей танцующих, останавливалась и говорила как бы в шутку:

Э! Пропусти меня! А то наступишь – убьёшь!

И все останавливались, пропуская маму, убирающую посуду со стола. Но, кроме Аделаиды, никто не понимал, что мама чувствует сейчас себя жертвой и они, эти «оболтусы» должны ей быть благодарны за то, что их пригласили, за то, что мама за ними ухаживает как прислуга. Они «поели, попили, встали – пошли»! Они действительно не понимали, что мама приносит себя в жертву, потому что у них тоже были свои мамы и никто так не «мучался». Вскоре наступал момент, когда маме эта неблагодарность уже начинала надоедать. Она её раздражала. Аделаида видела, что «пиршество», как мама называла застолье, маму утомило и ей всё и все действуют на нервы. Она всё громче стучала тарелками, роняла стаканы с лимонадом, они разбивались, она тёрла шваброй пол, потом рассыпались фрукты.

Аделаиде передавалась эта нервозность. Она понимала – мама устала и ей все надоели. Ей становилось тоскливо, а ничего не понимавшие и не чувствовавшие одноклассники веселились, как будто это у них День рожденья. Её больше не радовали ни музыка, ни шутки. Ей хотелось только одного, чтоб они поскорей ушли. Мама ходила между ними, сжав рот в ниточку, с выражением лица Святой Шушаники – мученицы.

Наконец, часы выкукукивали девять. Тут, как по мановению волшебной палочки в дверях появлялся папа:

Харашо ви пришли Аделаидочку нашу дочку паздравили Днём ражденя!.. Тэпэр всэ могут дамой ити!

Потом вперёд выходила мама, кланялась в пояс и, в надежде, что все поймут её сарказм, надрывно декламировала:

– Спасибо вам! Спасибо вам всем за то, что пришли в мой дом! Что поели, попили!

Одноклассники смущённо улыбались, топтались в коридоре, гордые и довольные, что доставили маме такое удовольствие.

– Пожалуйста! – отвечали они.

– О! Вы так добры! – заходилась мама. – Захаживайте!

– Спасибо!.. – они всё ещё не понимали… они всё ещё не чувстовали…

Аделаида готова была провалиться не сквозь землю, а куда-нибудь в жерло вулкана и желательно пролететь до самого ядра Земли.

Ребята шумно вываливали в коридор, смеясь и болтая, натягивали пальто и куртки, опять почти не обращая внимания на стоящую тут же в виде надгробья маму. Лицо её становилось застывшей посмертной маской так почитаемого ею поэта Александра Сергеевича Пушкина – столько боли и скорби было в нём! Наконец, закрывалась дверь за последним посетителем. Аделаида сжималась, как спираль от раскладушки. Сейчас самым главным было ни духом ни словом не спровоцировать маму, иначе это могло закончиться глобальной катастрофой.

– Я буду посуду мыть, а ты вытирать, – строго говорила мама.

Так напор упал, колонка уже не включится, – у Аделаиды смертельно болела голова и ей хотелось лечь.

– Поставь чайник. Это нельзя оставлять назавтра! Всё провоняет! Буду мыть в тазу.

Чайник закипал. Аделаида протирала непромытые, жирные тарелки и каждый раз давала себе честное слово, что больше никаких Дней рождений справлять не будет. Потом мама шла в гостиную и звала Аделаиду:

Иди сюда! Эй, тебе говорю, сюда иди! Что-то мне совсем плохо! Давай, измерь мне давление!

Давление бывало почти всегда немного повышенным, и как только мама о нём узнавала, ей становилось «ужасно плохо». На следующий день она тоже не вставала, вызывала участковую Лолу и брала «больничный». Аделаиде казалось, если б Лола дала, то мама взяла бы «больничный» до её следующиго Дня рождения.

Как-то раз Аделаида попробовала изменить сценарий: попросила маму с папой пойти погулять, пока у неё будут гости:

Сходите к тёте Эмме с дядей Мишей. Они же ваши друзья. А мы с девчонками всё сами уберём и посуду помоем, так что вы придёте вообще в чистую квартиру и ты, мама, не будешь две недели болеть…

Мама согласилась и они ушли. Вернулись родители ровно через час в самый разгар веселья:

– Мам! Вы уже пришли?! Ты же обещала!

– Что я обещала?! Ещё не хватало, чтоб меня из собственного дома выгоняли! Это ещё что такое?! Когда хочу – тогда уйду! Когда хочу – тогда приду! Тебя я забыла спросить!

«А, может, они поссорились с тётей Эммой? – подумала Аделаида. – Может, тётя Эмма догадалась о том случае, когда они с дядей Мишей очень сильно поссорились. Он кричал на неё, что она хочет его убить; а она кричала, что зарабатывает как может, кормит семью, и громко плакала».

Тётя Эмма шила на заказ, и у неё везде валялись нитки, булавки, иголки, лоскутки. Дядя Миша, конечно, ругался изредка на жену, но изменить ничего не мог. Это у неё было и для души и для финансовых прибавок к небольшой учительской зарплате. Папе очень не нравилось, что тётя Эмма шьёт. Однажды, когда никого в комнате не было, вытащил из клубка иголку и воткнул её ушком в кресло:

Миша! – позвал он. – Иды, в шахмати паиграэм!

Иду! – дядя Миша, осторожно поставив на стол две пиалы с узбекским чаем – для себя и для друга, и в предвкушении наслаждения с разгону шмякнулся в кресло.

– Аа-а-а! Ах, ты!.. Эмма! Сколько раз говорил: «Смотри за своими иголками и нитками!»

Дядя Миша вертелся, тщетно пытаясь увидеть свой зад и то, что в него воткнулось.

Папа кинулся помогать:

– Пакажи! Пакажи! Что слючился?

Сто раз говорил – не бросай иголки на кресло! Вот видишь – воткнулась! Сейчас соберу и выкину всё в мусорный ящик!

Они долго прямо при папе переругивались. Потом дядя Миша часто напоминал тёте Эмме о её проступке.

Так, может, тётя Эмма догадалась, что это сделал папа, и они рассорились? Потому мама с папой вернулись так скоро?! Да нет… не похоже… Они, скорее всего, вообще туда не ходили, а весь час стояли и заглядывали в окна!»

У Фрукта всё было не так. И гости к ним ходили когда хотели, и родители оставляли его одного по нескольку дней. Так они и готовили кучу вкусных вещей, чтоб ему было чем угощать одноклассников. Они не заперли сервант на ключ и не заклеили в нём стёкла, за которыми хранился чешский сервиз «Мадонна» – предмет беспредельной гордости Горожан и бессрочный пропуск в «приличное» общество. Возможно, родители Фрукта себя сами не причисляли к «приличному» Городскому обществу? Иначе как можно было объяснить отсутствие у них внимания в сыну? А вдруг, пока их нет, что-то нехорошее «слючица»? Во! Вдруг Мойша тоже будет с кем-то из девочек «играться», как та мамина одноклассница, и она, как та девочка, «испортится»? Разрежут ей живот и, чтоб «скрыть позор», как и те, оставят ребёнка в роддоме!

Однако, как ни странно, сервиз никто не разбил, «играться» никто и не пытался. Фрукт в понедельник приходил в школу в прекрасном настроении, без следов родительских «внушений».

«Почему Мойше можно всё, а мне ничего?! – ломала голову Аделаида. – Конечно, родители должны смотреть за своими детьми, но когда они даже не разрешают закрывать дверь в свою комнату, как это называется?! Когда только от одних звуков от длинно-протяжного на полувдохе-полувыдохе: „Хаделаида-а-а-а!“ – немеют руки и ноги, и ведь даже нельзя в пионерский лагерь, чтоб побыть хоть несколько дней без родителей!»

Нет! Она их очень-очень любила! Просто… Ну, например, просто были такие минуты, когда хотелось о чём-то в одиночестве подумать, подытожить что-то, поразмышлять.

О чём ты думаешь? – благодушный тон мамы не мог её обмануть. Мама бесшумно вошла в её комнату и очень насторожилась, заметив, что Аделаида не читает, не пишет, а просто сидит и смотрит в одну точку. Но мама сегодня была в хорошем настроении, видно, пока под действием «хороших успокоительных» Елизаветы Абрамовны. – О чём думаешь, спрашиваю? А, мечтаешь? Ну, помечтай, помечтай немножко!

Ура! Мама разрешила помечтать!

Иногда Аделаида хотела, чтоб произошло землетрясение, чтоб они остались без дома, чтоб жили в бараке со всеми людьми вместе, чтоб ели из ведра и ходили в общий туалет. Тогда взрослые будут отдельно, маленькие дети отдельно; им же, наверное, предоставят брезентовые палатки для девочек и для мальчиков. Они будут в подростковой. О! Как девчонки будут шушукаться перед сном, рассказывая друг другу свои секреты, и никто, в семейных трусах со словами: «Спат! Спат!», не будет выдёргивать телевизионный провод из розетки сразу после прогноза погоды в программе «Время».