Битва за смерть - Олег Синицын

Движение обрело определенный ритм. Качели вонзались в воздух с непонятной яростью, мячик остервенело бил по окаменевшей земле двора. Я почувствовал, как сердце в моей груди бьется с ними в унисон, и испугался. Оно колотилось так сильно, что, казалось, сейчас взорвется.

Снаружи, возле окна операционной, где лежал генерал, я заметил девочку. Мне не удалось разглядеть ее. Поэтому не знаю, что нашло на меня в тот момент… но мне вдруг показалось, что это моя давно умершая дочь.

Я не могу этого доказать. За свою жизнь я повидал много маленьких девочек, но ни одна из них не была настолько похожа на Наташу. Почему мне почудилось, что это она? Наверное, потому что в ней было что-то знакомое и одновременно печальное.

Сердце бешено стучало в груди, ноги рывком подняли меня со стула. Я закричал сквозь стекло, обращаясь к ней. Кажется, перепугал раненых.

Девочка отошла от окна операционной и, так и не обернувшись, скрылась за углом. В тот же миг качели резко остановились, а мячик упал на землю. Он не подпрыгнул, а откатился в сторону и безвольно замер.

Я бросился к выходу, но позади распахнулась дверь операционной, и я задержался. Вышел капитан. Я всё прочел по его лицу. Он смотрел на меня очень внимательно и ничего не говорил, только кадык ходил вверх-вниз. В его взгляде я прочел растерянность.

Больше не мешкая, я выбежал во дворик.

Это не Наташа. Моя девочка пропала больше тридцати лет назад. Даже если она не утонула в злополучной реке, лет ей должно быть намного больше, чем девочке. И всё-таки нужно было убедиться.

Я бежал за ней по переулкам. Иногда мне казалось, что я вижу за углом край платья, но никак не могу до него дотянуться. Никак не удается ее догнать, чтобы взглянуть в лицо и убедиться, что это не моя дочь.

Я потерял счет времени. Позабыл о генерале, о своих солдатах. Позабыл обо всём. В голове засела единственная мысль. Я должен догнать девочку и взглянуть ей в лицо.

Наконец, выскочив на маленькую пустынную улочку, я увидел ее посередине мостовой. Она сидела на краю тротуара спиной ко мне. На коленях лежал большой альбом, в котором она рисовала цветными карандашами.

Тридцать лет назад в тот проклятый день, когда Наташа без оглядки бросилась к реке, она тоже рисовала.

Я кинулся к ней, каждый шаг казался медленным и бесконечным. Я оказался так близко, что мог коснуться ее каштановых волос. Девочка повернула ко мне голову, и, когда я обрадовался, что наконец смогу увидеть лицо, мостовая ушла из-под ног. Я провалился в канализационный колодец.

— Видишь? — спросил Зайнулов, согнутым пальцем указывая на давно подмеченный Калининым шрам на лбу. — Думал, это боевое ранение? Падая в колодец, я ударился о поручни. Вот откуда этот шрам.

Я упал на дно и потерял сознание. В мои годы можно было стать калекой на всю оставшуюся жизнь. Странно, но я почти ничего не повредил. Только вот лоб изуродовал.

Представления не имею, сколько времени я провалялся в колодце. Благо там было сухо, иначе я бы захлебнулся или замерз в студеной вонючей жиже. Когда очнулся, кровь из раны растеклась по всему лицу и успела засохнуть. Руки-ноги закоченели, жутко хотелось есть.

Я выбрался на поверхность. Никакой девочки, естественно, уже не было. Было пасмурно. Окна низких двухэтажных домов были заклеены крест-накрест белыми бумажными лентами. Улица по-прежнему пустовала. Я увидел одно отличие. Конечно, теперь все знают, что случилось, люди уже привыкли к этой трагедии. Но в тот момент представшая перед глазами картина шокировала меня.

На углу дома висел красный флаг. Ветра не было, и флаг обмяк. Почему-то взгляд мой был устремлен именно на него, почему-то именно в нем я чувствовал опасность.

И я дождался. Внезапный порыв ветра расправил полотнище. И я увидел в центре красного флага белый круг, внутри которого чернела фашистская свастика.

— Вы оказались в Москве, когда это случилось! — ужаснулся Калинин.

— Видит бог, я не хотел там оказаться… Но так сложились обстоятельства. Словно сумасшедший, я слонялся по безлюдным улицам, натыкаясь на нацистские флаги и прячась от серых марширующих отрядов. Немцы не вводили в город танки, и вскоре я понял — почему. Я увидел многое за это время.

Нацисты разрушали дом за домом, улицу за улицей. Полки саперов минировали здания по всему городу. Каждую минуту слышался взрыв, разрушающий очередное строение. Где-то далеко, на окраине, низко пролетающие бомбардировщики сбрасывали длинную вереницу бомб, круша целые районы.

Волею случая я оказался в центре столицы.

Я видел, как несколькими взрывами нацисты уничтожили Спасскую башню, Мавзолей, храм Василия Блаженного, а затем огромными бульдозерами смели обломки в Москву-реку. Не успевшие покинуть захваченную столицу жители были согнаны на Красную площадь. Издали я не мог понять, что они делают, но, подобравшись ближе, разглядел. Не знаю, зачем это понадобилось нацистам. Возможно, они не хотели оставить ни единого символа, который напоминал бы о великой столице Русской земли.

Несколько тысяч жителей захваченного города выдалбливали булыжники, которыми вымошена Красная площадь. Булыжники собирали в грузовики и тоже вываливали в реку. Не помня себя, я бежал оттуда. Несколько дней я выбирался из Москвы. Пару раз меня едва не завалило обломками зданий. Каким-то чудом мне удалось вырваться из павшей столицы. Я бежал под раскаты взрывов, за моей спиной гигантские гаубицы вели огонь по Черкизовскому району. Не помня себя, я пересек линию фронта.

…Я попал под трибунал за то, что оставил полк. Спасло лишь вмешательство капитана Соболева, который, как оказалось, был лично знаком с Верховным Главнокомандующим. Однако командовать полком или другим подразделением мне не позволили. Моя прошлая репутация была практически безупречной, и поэтому меня назначили политическим наставником в нашу роту. Собственно, я уже не стремлюсь к командованию полком. В мои годы это непросто.

— Вы говорили, что узнали того генерала, которого везли в Москву?

— Да, — грустно ответил Зайнулов. — Я видел его до этого.

— Где?

— В тридцать девятом мой полк участвовал в бою с японцами на горе Баин-Цаган. Это в Монголии, возле реки Халхин-Гол. Генерал тогда командовал соединениями Красной Армии. Бывший кавалерист, он проявил себя как талантливый организатор и блестящий стратег. Звали генерала Георгий Константинович Жуков. Многие считали его очень перспективным полководцем. По сей день некоторые командиры утверждают, что, если бы Жукова не ранили смертельно на полустанке Оболенское, он сумел бы предотвратить захват Москвы. Жуков собирался укрепить Можайское направление, по которому танки Гудериана прорвались к столице. Но не успел выполнить свой замысел, а усилий другого командующего для этого не хватило…

История Зайнулова, ставшего невольным свидетелем разрушения Москвы гитлеровцами, поразила Калинина. Многие рассказывали, что происходило в павшей столице, но Алексей впервые разговаривал с очевидцем тех страшных событий. Как ни печально, приходилось мириться с произошедшим — Москвы больше не было на географических картах. Нацисты стерли ее с лица земли. Советские люди продолжали жить, работать, воевать, но обреченность царила в их сердцах.

…Калинин внезапно остановился. Он увидел впереди то, что отвлекло его от гнетущих мыслей.

На Алексея наткнулся Ермолаев, который шел позади.

— Что случилось, товарищ ле… — начал командир первого взвода и осекся.

Рядом с заметенной дорогой, по которой рота протаптывала путь, возвышался деревянный столб с табличкой. Поверхность столба украшала витиеватая резьба, означающая уже знакомые Калинину волны.

На табличке вырезана надпись на древнеславянском, которую Алексей от волнения не успел разобрать.

— Что это? — удивленно спросил Ермолаев.

— Рота, стой! — скомандовал старшина.

«Это столб, который должен находиться на том месте, где сгинула немецкая рота, — подумал Калинин. — Я искал его, но не нашел. И вот он здесь, несколькими километрами дальше».

— Товарищ политрук, Михаил Ахметович! — позвал Калинин. — Вы только посмотрите! Это тот столб, о котором рассказывал Штолль…

Он повернулся к политруку. Зайнулов отделился от остановившейся роты и продолжал идти, проваливаясь в сугробы. Перед ним была пустота. Лесная просека и нетронутые пласты снега. Но Зайнулов пристально всматривался в эту пустоту, словно видел кого-то.

— Наташенька! Боже мой, это ты? — произнес Зайнулов, обращаясь к пустоте.

Калинин почувствовал, как ужас сдавил горло.

Зайнулов пробирался вперед, увязая по колено в снегу, а его маленькая дочь Наташа, которая более тридцати лет назад утонула в небольшой речке возле Санкт-Петербурга, даже не продавливала сугроб, стоя на его поверхности в летних сандалиях. На ней было легкое голубое платьице и белые банты на голове. В руке она держала альбом с рисунками.