Мысль творит реальность - Маруся Светлова

Убожество и нищета просто вопили. Те же алюминиевые вилки с погнутыми зубьями. Те же граненые стаканы. Застиранные, выцветшие шторы на огромных, казалось, десятилетие не мытых окнах. А, впрочем, почему «казалось»? Просто не мытых.

Потрясали и столы, покрытые такой же выцветшей тканью, что и шторы. Да это и были бывшие шторы, из которых экономные кастелянши наделали скатертей. Действительно – зачем выбрасывать, может еще послужить…

И эти цветы, обернутые во вкладыши из конфетных коробок, укутанные в пыльные и «богатые» упаковки от бывших букетов, только подчеркивали убогость всей обстановки.

Я пила чай из граненого стакана и с интересом осматривала эту реликтовую столовую. Я смотрела на женщин в грязных халатах, которые накрывали на стол, видимо, для самих себя. Которые, по-видимому, жили, как раньше, все той же жизнью, без всяких перемен.

День в их жизни тянется за днем. Все время в этой столовой. У этих плит и грязной посуды. За этим убогим столом, покрытым старой выцветшей шторой. За ним они три раза в день питаются дешевой пансионатской едой – манной кашей на воде, макаронами ужасного качества, залитыми вязкими мучными подливками.

Я сидела, пила остывающий чай из граненого стакана и смотрела на женщин. Просто смотрела со стороны – как живут люди.

А они накрыли для себя стол, поставив на него все ту же манную кашу и чай, «резиновые» макароны и хлебные котлеты. И еще целое блюдо хлеба. Просто целую гору крупных кусков белого рыхлого хлеба.

«И куда им столько?» – удивилась я.

Но скоро я получила ответ на свой вопрос.

Женщины быстро поели, обсуждая кого-то из отдыхающих. И когда они съели и кашу, и макароны, началось время чаепития. Началось чаепитие вприкуску с хлебом.

Это было действительно чаепитие. Неспешное. С разговорами, с доливанием чая из большого алюминиевого чайника. И с хлебом вприкуску.

Я никогда не видела раньше, чтобы так пили чай. Это действительно просто удивило меня. Чай вприкуску с хлебом. С куском. Еще с куском. Еще с куском…

Я, современная женщина, следящая за своим здоровьем и за своей фигурой, прекрасно знающая, как вредно такое поедание хлеба, впервые видела, чтобы люди просто ели хлеб кусками, запивая его чаем. И меня поразили и количество, и явная привычность этой процедуры. Поразило еще и то, что это ели работники кухни. Ведь могли же они что-нибудь приготовить к своему чаепитию?

«Да нет же, – оборвала я себя, – как же они смогут приготовить, у них же калькуляция, им же придется платить за то, что они приготовят. А тут – дармовой хлеб. Ешь не хочу! Вот они и едят. Сидят, обсуждают какую-то Людку, которая не вышла на работу; вчерашнюю серию „Ментов“, отдыхающую, поразившую их своей юбкой с разрезом почти до талии. Сидят и едят хлеб вприкуску с чаем…»

Женщины закончили чаепитие, стали убирать со стола. И тут я еще раз как-то вдруг увидела их грузные, рыхлые тела и подумала: «Теперь понятно, откуда эти животы, и эта грузность, и эта тяжелая походка… Столько хлеба каждый день. Три раза в день…»

Поверь, я не осуждала этих женщин. Просто наблюдала их жизнь, какая она есть.

За неделю отдыха в пансионате я наблюдала эту картину много раз. Сам процесс накрытия на стол, на который согласно меню ставились пять первых блюд, пять вторых, пять компотов. И обязательное блюдо с хлебом. И когда съедался весь обед, в том числе и компот, – начиналось долгое чаепитие с хлебом вприкуску.

Меня уже не удивляло это действо. Я просто наблюдала его как данность.

Спустя несколько дней я впервые увидела эту девочку. Молоденькую девочку в белом халате, который ладно сидел на ее точеном теле.

Девочке на вид было лет восемнадцать, и была она не худышкой, а ладной, крепко сбитой, то, что называется кровь с молоком. И румянец на ее щеках был какой-то свежий, здоровый, и вся она была ладненькой, с чистым, светлым, как будто только что умытым лицом. Она была взрослой девушкой, но я сразу назвала ее про себя девочкой, потому что на фоне грузных, расплывшихся женщин в грязных халатах она казалась совсем ребенком. Юным, прекрасным, чистым ребенком.

«Господи, она-то что здесь делает?» – изумленно подумала я, увидев ее впервые. Девочка в этот момент помогала одной из женщин снимать с плиты огромную кастрюлю с супом. Было видно, как тяжело ей это делать.

«Практикантка, наверное», – придумала я самой себе объяснение. Совсем не хотелось мне, чтобы эта девочка оказалась здесь по собственному выбору. Разве такой жизни она заслуживала – среди этих убогих столов, бедности, ленивых женских разговоров, перемалывающих «что кто сказал».

Несколько дней я так и оставалась в недоумении. Я все поняла, когда пришла на обед в последнюю минуту и могла наблюдать за процессом сервировки стола для работников столовой.

В этот раз все было немного по-другому. Сначала на стол поставили бутылку водки. Потом шесть граненых стаканов. Потом уже появились привычные первые и вторые блюда. В том числе и компот. И, конечно же, поднос с хлебом.

Отмечали чей-то день рождения. И я в очередной раз удивилась скудности жизни женщин. Такой серый, такой будничный стол из надоевшей пищи, которую они едят каждый день. Бутылка водки – вот и все отличие.

«Кого же это они так „празднуют“? – подумала я. – Почему тортик не купили или не испекли? Могли же ради праздника скинуться по червонцу…»

Праздновали день рождения девочки.

Ее восемнадцатилетие.

Сначала разлили в граненые стаканы водку. Потом долго ждали пожилую повариху, которой надо было что-то там сделать с соусом, готовившимся к ужину, и женщины громко кричали:

– Степановна, давай уже скорее, борщ стынет и водка выдыхается!

Я допивала безвкусный компот и смотрела на девочку, которая праздновала свое совершеннолетие. И ужасно жалела, что не было у меня ни с собой, ни в моем номере никакой штучки, подарочка для этой милой девочки. И так неправильно было ее присутствие тут. Таким неправильным казался этот день рождения со столовским борщом и водкой в граненых стаканах.

И меня поразила, просто потрясла до глубины души речь, которую сказала Степановна. Видно, было принято у них первое слово всегда давать Степановне, как самой старшей и уважаемой, и она сказала слова, которые просто лишили меня дара речи.

– Света! – сказала она торжественно. – Мы сегодня празднуем твое день рождение. И хочу я тебе сказать главное. Ты, Света, всегда помни, что ты – хозяйка своей жизни! Вот как ты пожелаешь, так все в твоей жизни и будет! Ты только это помни! Каждый человек сам свою жизнь строит. И вот как он захочет, так у него все и получится! Только от него самого все в жизни зависит! И ты всегда об этом помни и делай свою жизнь сама, какой ты хочешь ее сделать! Потому что все в твоих руках…

Повариха что-то еще говорила, что-то желала Свете, которая стояла и выслушивала тост, вся румяная от смущения, а я, потрясенная, думала: «Господи! Ну какие же правильные слова сказала эта Степановна! Ведь правильным было каждое слово! Каждый человек – хозяин своей жизни. Какой он захочет построить свою жизнь, такой ее и построит. От него все зависит… Но вот только почему все эти женщины, так согласно принимающее каждое слово тоста Степановны, согласились такой построить свою жизнь?! Почему они согласились с этой работой, с этими деньгами, с этой убогой обстановкой? Почему не стали создавать что-то другое в жизни? И что делает девочка в этой убогой столовой? Какую жизнь она уже создает для себя, оставаясь тут?»

Я скоро узнала, что она тут делает.

Она работала в столовой уборщицей и мойщицей посуды.

Она собирала на подносы грязную посуду со столов.

Потом счищала объедки в грязную кастрюлю.

Потом становилась за мытье посуды.

И так каждый день. Три раза в день.

А потом она приносила ведро с водой и швабру и начинала мыть огромный зал.

А в перерывах между сменами садилась со старшими товарками пить чай. Чай вприкуску с хлебом.

Кусок за куском.

И еще кусок.

И еще.

И поскольку чай доливался еще и еще и никто не торопился расходиться, перемалывая кости отдыхающим, или мужьям, или начальству, то ее рука тянулась еще за одним куском хлеба. Еще за одним…

Процесс «создания» ее жизни шел полным ходом. Когда она после очередного чаепития поднялась, чтобы собирать со столов грязную посуду, – я увидела под ее уже нечистым халатом совершенно четко начинающий выпирать животик.

Хлеб начал делать свое дело.

Я представила себе эту девочку через несколько лет – отяжелевшую, в грязном халате. Так же лениво обсуждающую вчерашнюю серию очередного сериала или своего пьющего мужа, и мне стало страшно.

Я ехала домой из пансионата и думала о мудрых словах Степановны, которая сказала их так правильно и эмоционально, хотя в своей жизни им явно не следовала.

Каждый человек – хозяин свой жизни. От него, только от него все зависит. Как в песне поется: «Послушай, все – в твоих руках…»