И я там был - Этуш Владимир Абрамович

Однажды на своей машине мы поехали к студентам на военные сборы. Кстати, о машине. Свой первый автомобиль, «Москвич», я выиграл у Михаила Ульянова на спичках. В свободной продаже тогда машин не имелось. Можно было купить только по «разверстке». В то время забракованные на заводе легковые автомобили распределяли по предприятиям и организациям. Дали и нашему театру один, который мы и разыграли с Ульяновым. Я выиграл. И потом некоторое время, довольно непродолжительное, ездил на нем. Но за мной должен был бежать механик с запасными частями, потому что мой автомобиль постоянно ломался.

Отправились мы со Шлезингером на этом «Москвиче» к студентам на военные сборы. А ехали мы из Переделкино, где оба снимали дачи. Так вот я был «командующим», он — «начальником штаба». Жен мы называли: «супруга командующего» и «супруга начальника штаба». Так мы развлекались!

Все наши гастрольные поездки за рубеж, куда бы то ни было, были организованы по одному четкому принципу — помимо необходимой в дороге одежды и галантерейной мелочевки, мы нагружались огромным количеством консервированного продукта — кто сколько мог поднять. Ведь суточные, в виде иностранной валюты, давались нам, по моему убеждению, только для того, чтобы мы знали, как она выглядит. И отечественные консервы были вынужденной мерой безопасности, гарантом того, что мы не умрем с голоду в чужой стране, что у нас будет чем поддержать свои силы и не завалиться в обмороке на гастрольных подмостках. Режим питания за границей у нас соответствовал приблизительно такой схеме: завтрак — полагающаяся каждому постояльцу чашка казенного кофе с сэндвичем, приправленным шматом колбасы из московских припасов; обед — банка консервов с куском хлеба, купленным за валюту; ужин — банка сгущенного кофе, разбавленного водой из-под крана. И этот немудрящий напиток у нас назывался «глясе».

Когда театр отправился на гастроли в Париж, то мы, развлекаясь, въехали в него в образах «военачальников», которые попали в логово врага. К слову сказать, это был шестьдесят первый год, самый разгар холодной войны. Наша страна была абсолютно изолирована от остального мира, и мы мало знали о том, как живут люди в других государствах.

Мы ехали на автобусе по Парижу и удивлялись — почему все магазины выставляют свои товары наружу, на улицу? На наших лицах было написано недоумение — почему не воруют? Как это так?!

Поселили нас в гостинице на Place de la Republique (площадь Республики), в самом «чреве» Парижа. Мы с Володей Шлезингером обосновались, как всегда, в одном номере. Взбодрившись казенным завтраком, мы переоделись в самое лучшее и вышли на прогулку.

Площадь Республики — это довольно большое городское пространство с ресторанами и бистро, с развлекательными аттракционами, с толпами людей, со снующими повсюду гадалками, со всевозможной торговлей. Там можно купить все! Нам и хотелось все купить! Такое изобилие было нам в диковинку!

Воодушевленные этой поездкой, Парижем, мы чувствовали себя по-праздничному, легко и непринужденно. Шагая по площади Республики, я говорю: «Шлез, как я выгляжу? Сливаюсь с толпой?» Он кивает утвердительно и в свою очередь спрашивает: «А я как?» Я развеиваю все его сомнения. И, таким образом, уверившись в своей чисто французской внешности, мы заворачиваем за угол, натыкаемся на новых торговцев и сразу же получаем: «Здравствуйте!».

Международный Парижский фестиваль искусств, ради которого мы приехали, открывался в театре Сары Бернар нашим спектаклем «Иркутская история». Мы со Шлезом не были заняты в этом спектакле. Поэтому решили посмотреть, как происходит открытие такого важного мероприятия.

В назначенный час у театрального подъезда скопилось большое количество машин и среди них наш «танк» «ЗИЛ-110» — машина нашего посла.

Парадная лестница в фойе была оформлена с подобающей торжественностью. На каждой ступеньке с обеих сторон стояли гвардейцы с шашками наголо — почетный караул. Публика, поднимающаяся по этой лестнице, отличалась большим разнообразием в одежде: мужчины во фраках с белыми крахмальными манишками, в праздничных костюмах, в костюмах попроще и, наконец, в свитерах. Наряды женщин я описывать не берусь. Среди них мы видели Марину Влади с сестрой.

Любопытно, что когда эта праздничная толпа собралась за кулисами, — а это были, в основном, русские эмигранты, — я услышал великолепную русскую речь, о существовании которой даже не подозревал. Как она резко отличалась от того стертого, упрощенного языка, на котором мы теперь говорим! Как же много мы потеряли!

На фестивале нас отметили наградой, которую надо было получить в здании мэрии. Мы с Ульяновым, уже не помню по какой причине, немного запаздывали и, появившись в просторном вестибюле мэрии, не знали куда бежать. И тут к нам вышел солидный пожилой мужчина во фраке, с большой цепью на плечах. Мы поняли, что это мэр вышел нас встречать. Ульянов бросился к нему, стал благодарить. «Мэр» спокойно выслушал и показал, куда нам нужно идти. Это был один из слуг. А мэр потом вышел в повседневном, без цепей, костюме синего цвета и вручил нам памятную медаль.

Наши парижские впечатления незабываемы. В день приезда нам предложили пойти на представление в Казино де Пари. Мы немного опоздали, спектакль уже начался, и только мы вошли в зал, как на нас двинулась шеренга оголенных дам. Не каждый русский может выдержать такое «откровенное» наступление. Однако мы не ретировались и заняли свои места.

По молодости лет, мы без устали бродили по ночному Парижу, интересовались, изучали. Разумеется, посещали Лувр с его бесчисленными мировыми шедеврами, но это днем. А ночью нас притягивал запретный плод стриптиза. По инструкции, с помощью которой тогда обрабатывали всех рядовых советских граждан перед поездкой за границу — особенно, в капиталистические страны, — подобное времяпрепровождение нам запрещалось. Но в Париже все вокруг говорили только о стриптизе. И каждый из нас тайно побывал на этом вызывающем (известные ощущения!) зрелище.

Стриптизы в Париже были разные. Были очень хорошие — с элементами искусства, но были и дешевенькие, где стриптизерша только раздевается, и это является финалом «разоблачительного» сеанса. Группа актеров, будучи в Париже, набравшись смелости и сэкономив на ужине, отправилась вот на такой стриптиз. С чисто познавательной целью.

В эту группу входил и бывший председатель месткома, очень много и полезно поработавший на этом поприще, человек простой, но специфический. У него в карманах всегда лежали газеты двухнедельной давности. Ну, не успевал человек прочитывать, а нужно было — по должности. И он не принимался читать сегодняшних газет, пока не прочтет старых. Поэтому все новости у него были двухнедельной свежести.

Пошли они в дешевый стриптиз. А в ту пору за границей над нами любили поиздеваться. И вот стриптизерша, оголившись до трусов, пошла по рядам и, подойдя к этому председателю месткома, предложила ему «дернуть за веревочку», с помощью которой держалась на ней последняя деталь туалета. Он страшно смутился, разволновался, заерзал на стуле и бросил в пространство, будто он не на стриптизе, а на маевке: «Товарищи, какое сегодня число?» Ему говорят, какое сегодня число. И, ухватившись за эту спасительную соломинку, он радостно восклицает: «Товарищи! Завтра же день рождения Ленина!» Так он вывернулся, как ему показалось, из неудобной для себя ситуации, провозгласив во всеуслышание, что немного сбился с правильного пути, но что мыслит он правильно.

Вообще Париж — город сказочный, мы получили огромное удовольствие от созерцания достопримечательностей французской столицы. И все же, общаясь друг с другом, ни на минуту «не забывали», что находимся в «логове врага». Мы расходились по разным улицам и славным местечкам Парижа, потом встречались в номере, чтобы выпить свою чашечку «глясе» из-под водопровода, и я спрашивал: «Шлезингер, ты видел Пляс Пигаль?» И он мне отвечал: «Видел, ничего особенного. Наша Таганская площадь лучше». Такая у нас была игра для микрофонов. В Москве нас предупреждали, чтобы мы остерегались говорить лишнее, поскольку, мол, все наши разговоры прослушиваются.