Крепостной княжич - Лариса Черногорец

Снова сон завладел его сознанием.

Послышался шорох. Никита очнулся. Казалось, он задремал всего на минуту, но в окно уже глядел рассвет. Даша стояла у окошка, заплетая волосы в косу. Никита потянулся, взял Дашу за руку и, притянув к себе, поцеловал.

— Я думаю, он уже не вернется сюда. Кто-то мог его предупредить, нам надо уходить. Мы не можем вечно сидеть тут.

— Никитушка, давай еще один денек, завтра, я обещаю, если он не вернется, мы обязательно пойдем домой. Еще только один день. Мне так хорошо с тобой здесь, так спокойно, мы можем быть вдвоем, не скрываясь ни от кого, я могу быть с тобой все время и никого не бояться. Я бы ушла совсем в лес с тобой, если бы знала, что не смогу рано или поздно дать тебе свободу и другую жизнь.

— Другую жизнь! Мне не нужна другая жизнь, мне нужна только ты! Только ты, слышишь, — он снова и снова целовал её, — Я тоже не хочу больше прятаться, я люблю тебя, Дашенька, люблю. Он поднялся, взял ее на руки и усадил на кровать.

— А пока я должен кормить свою королеву, — он поклонился, — я сейчас, проверю силки и вернусь. Будь по-твоему, ждем еще один день.

Даша сидела с книгой за столом у открытого окна. Сзади скрипнула половица. Она обернулась, увидела седую бороду, почувствовала удар по лицу и потеряла сознание.

Очнулась она от боли. Она лежала на земле. Тугой веревкой Седой прикручивал ей раскинутые в разные стороны руки к стоящим рядом пригнутым к земле и привязанным согнутыми молодым соснам.

— Догадываешься, как умирать будешь? — Седой оскалился, — Страшно будешь умирать!

— Никита! — Она закричала во весь голос, — Никита!

— Если не замолчишь — обрежу деревья прямо сейчас.

Даша испуганно замолчала.

— Ты явилась в гости, хотя тебя не звали, да не одна? Ты что не боишься меня?

— Я не знаю, почему я должна тебя бояться.

— Даже жалко тебя убивать, ты так похожа на свою мать! Я хотел дождаться твоего поганца отца, чтобы сначала тебя прикончить на его глазах, а потом и его самого. Но ничего, — глаза Седого злобно сверкнули, — уж я позабочусь, чтобы он по приезду нашел твои обглоданные кости висящими на верхушках этих прекрасных молодых деревьев. — Он злобно ухмыльнулся.

— Почему ты нас так ненавидишь, что плохого я тебе сделала?

— Что плохого? Что плохого? — он подлетел к Даше и вцепился ей в горло, — вы отняли у меня мою Машу! Мою, только мою Машу! Я жил ради неё, я любил её всегда! Я верил, что она вернется ко мне, я ждал её! Я все сделал, чтобы она была со мной.

Он отпустил её горло. Даша закашлялась.

— А я, как я могла тебе помешать.

— Своим рождением! Я знал твою мать с детства, я любил её, еще когда она была ребенком, я жил с ней в Любляне в одном доме, я был её учителем, я был старше всего на десять лет, я полюбил её и мечтал, что она выйдет за меня! — он сел на траву и обхватил голову руками. — отец Машеньки выдал её за твоего проклятого отца против её воли, она тоже всегда любила меня, только меня, слышишь! Я уехал за ней в вашу проклятую страну, бросив родных и близких, только чтобы быть с ней! Мы встречались здесь, в этой избушке, которую я построил сам, своими руками! Она любила меня, она мне верила! Семь лет я тайком, под видом лече6ных отваров, поил её травами, чтобы она не могла забеременеть, в надежде, что она бросит твоего отца! Она так хотела ребенка, я подкинул ей ребенка! Я украл хорошего, породистого выродка и отдал цыганам, с тем, чтобы они продали малыша ей, и её материнские потребности были удовлетворены. Твой отец изменял ей, портил деревенских девок, чтобы доказать что он самец! Устинья чуть не умерла, рожая его сына, а он даже доктора не удосужился позвать. Продать её хотел, он бы и сына своего продал, если бы она померла. Нам с Калинихой непросто было её выходить. А потом он увез Машу на воды, и она приехала уже с тобой! С тобой в животе! — он кричал, слезы текли по морщинистому лицу. — Я простил её! Я хотел только одного, чтобы она была со мной, пусть даже с его ребенком! Но она перестала приходить ко мне. Она была все время занята тобой и этим щенком!

— У кого ты украл Никиту! Скажи! У кого ты украл Никиту!

— Терпение, ты так торопишься умереть? Ты умрешь сразу, как только узнаешь правду!

— Только скажи, у кого ты украл Никиту!

— Предсмертное желание — закон для всех! Я сделал яд, хороший, верный яд! Твой поганец отец так любил выпить, я подмешал его в бутылку с настойкой. Верная Устинья поставила её на видное место. Он бы умер в мучениях. В течение месяца! Маша была бы свободна! Маша была бы со мной! Но ты, гадкая маленькая девчонка, ты нашла бутылку и, открыв, собиралась попробовать что там. Твои няньки упустили тебя из виду. Маша испугалась, она выхватила её из твоих рук, и ей стало дурно. Твой идиот отец влил ей глоток в рот, чтобы она пришла в себя, а потом, узнав, что ты чуть не выпила спиртного, приказал в сердцах бутылку выкинуть. Если бы только твой отец выпил эту настойку! — Седой выл и рвал на себе волосы! — Потом её увезли на долгие десять лет! Я ждал её каждый день, я не смыкал глаз, глядя на дорогу, я чуть не умер, когда увидел почтовую карету и знакомый профиль, я не поверил своим глазам, когда увидел её прежнюю, молодую, красивую, как ни в чем не бывало сидящую на этой опушке! Но это была ты! Ты сказала, что её больше нет! Твой отец убил её, напоив из той бутылки!

— Ты убил её. Подложив в бутылку яд! Теперь я понимаю, почему она так мучилась все эти годы! Знаешь, как она умирала! Она так кричала, что слуги, зажав уши, убегали из дома не в силах это терпеть! Теперь пришла моя очередь?! Почему же не яд, это было бы так пикантно, Отравил мать, отрави и дочь! У кого ты украл Никиту?!

— Ааааа! — Седой бросился с ножом к узлу, связывавшему сосны у земли…

Картины, которые память прокручивала неспешно вдруг стали сменяться с невыразимой быстротой. Густой, клейкий воздух стал разреженным, мгновения, которые тянулись словно часы, палящее нещадно солнце и резкая боль в запястьях. — все вдруг закончилось. Наступила темнота.

Вернул её в реальность глухой стук. Седой, отлетел в сторону, Никита, стоял с обломком ствола березы в руках. Даша вновь потеряла сознание.

Открыв глаза, Даша подумала, что ей все приснилось, Никита прикладывал к лицу мокрый, холодный платок.

— Очнулась, очнулась моя хорошая! Ну вот, теперь все будет хорошо.

— Никита, она заплакала навзрыд, обняв его за шею, Никитушка, он меня убить, представляешь, разорвать хотел.

— Не плачь, моя хорошая, он тебе больше не причинит зла.

Он взял Дашу на руки и понес через лес. Проходя по поляне, где Седой привязал её к соснам он подошел к лежащему на земле телу и ногой перевернул его. Глаза Седого были закрыты. Он не дышал, в углу рта виднелась струйка крови.