Клипер «Орион» - Сергей Жемайтис

Зуйков, поудобней устроившись но крохотной площадке, впал в благодушно-мечтательный тон:

— Смотри, Алексей, и запоминай, как мы с тобой тут сидим, примостившись, и сам черт нам не брат. Вот за это и люба мне морская служба. Ну что я видал в своей деревне? Мало чего, хотя край у нас хороший. Только тесный. Будто вся земля в кулаке сжата. И никогда, даже во сне, не видал такого простору, и нету ему ни конца ни краю, если правда, что земля круглая, как коленка.

— Как шар, — поправил Лешка.

— Ну, что шар — я не верю, а так, вроде круга.

— Станьте на шар, и тоже круг будет под вами.

— Чудно! Шар и висит ни на чем. Прямо ума не хватает, чтобы поверить.

— Смотри-ка, дядя Спиридон, там по носу тоже шар.

Зуйков ахнул и завопил:

— Мина прямо по носу, лево руля!

Сыграли боевую тревогу. Все вахты стали по своим местам. «Орион» снова лег в дрейф. Из каюты вышел мрачный артиллерийский офицер. К его приходу с длинноствольной пушки сияли брезентовый чехол, подняли снаряды из погреба. Со второго выстрела с грохотом и пламенем взлетел столб воды и долго оседал на взбаламученное море.

— Братцы, что делается! В косяк угодили! — крикнул кто-то из матросов, и все увидели, что том, где оседала водяная пыль, море побелело от всплывшей кверху брюхом рыбы.

В этот день на клипере ели сардины в жареном и вареном виде, да еще кок Мироненко засолил целую бочку.

Случай с миной завершил исключительные события последних дней, а Зуйкову с Лешкой Головиным необыкновенно повезло. Помимо благодарности перед лицом всей команды, выстроенной на шканцах, матрос первой статьи Зуйков и юнга Головин получили от командира по два золотых.

— Ну, Алексей, — сказал Зуйков, — теперь у пас денег куры не клюют. Будут тебе сапоги со скрипом, а мне конь! За двадцать рублей в наших местах можно купить такого конька, что закачаешься и не упадешь, и на телегу со сбруей останется.

Три чужестранца

Лейтенанта Кристофора Фелимора и старшего матроса Гарри Смита команда клипера приняла очень тепло. Как все спасенные, они пользовались жалостливой заботой матросов. Лейтенанта они нашли совсем не гордым, хотя и «белой кости», но человеком, чувствующим благодарность.

— И остановится и поговорит, хоть и непонятное бормочет, а видно, что понимает русского матроса, — говорил Феклин, который больше всех общался со спасенными офицерами.

Особенно по душе пришелся им сбой брат Гарри Смит, которого они сразу окрестили Григорием, а вскоре стали звать ласкательно — Гриней. Они сразу разгадали его простецкую натуру рубахи-парня. Из бота Смит захватил с собой флягу с остатками виски, и, когда привели его на камбуз, он стал угощать всех, кто был вокруг, стараясь никого не обделить, а сам лихо выпил стопку водки, крякнул и сказал: «Карашо!» — чем привел в восторг своих спасителей. Смит с первых дней включился в судовую жизнь, пристав ко второй вахте, тянул снасти наравне со всеми и оказался хорошим такелажником.

Разместить на корабле двух офицеров оказалось делом не простым. Лишних помещений не было. Каждый квадратный фут жилой площади был рассчитан строго по штатному расписанию. Старший офицер, на которого ложилась деликатная обязанность предоставить помещение в течение многомесячного плавания гостям, находился в затруднительном положении, к тому же две каюты занимали арестованные гардемарин Бобрин и артиллерийский офицер Новиков, а вселять к другим офицерам против желания- хозяев старший офицер не хотел. Фелимору он предложил разделить с ним свою каюту, но тот отказался. Барона фон Гиллера приютил на время старший механик.

Командир сказал своему озабоченному помощнику:

— Не печальтесь, голубчик, все придет на круги своя. Давайте вашего Фелимора поместим к Стиве.

— Думал об этом. Да тот ведь под арестом.

— Смягчим наказание: арест снимем, но к службе не допустим. Пусть потерзается. Так что переселяйте к Стиве. У него есть диван. Поместятся. Люди молодые, привычки у них еще не устоялись, не то что у нас с вами, да и у прочих. Помимо всего, я преследую еще и определенные цели на такое сожительство. Чисто педагогические.

— Фелимор — отличный юноша, — с облегчением согласился старший офицер. — Он мне понравился еще у адмирала и особенно после катастрофы. Чудный мальчик! Я предлагал ему вообще остаться у меня, да он наотрез отказался и просил поместить к матросам.

— Представьте, что то же самое сказал и мне, когда я предложил ему свой салон. Может, от него кое-что перепадет и нашему гонористому Стиве. Ну вот, все и обошлось. Что касается барона, то человек он, видно, со сложным характером и навязывать его никому не следует. Пусть пока поживет у добрейшего Андрея Андреевича. Может, кому и приглянется…

Феклин, уловивший краем уха отрывки разговора начальства, не замедлил передать новость на баке. Вестовой Бобрина Сила Нефедов сосредоточенно выслушал сообщение, смачно плюнул в обрез с водой, бросил туда окурок и пошел докладывать своему непосредственному начальнику.

— Так что теперь мне придется двоих нянчить, — мрачно заключил Сила Нефедов и, оглядев каюту, заставленную коробками с перчатками, покачал головой. — Вот и уложим его на эти ящички. — За что был обозван болваном и послан ко всем чертям.

На это Сила Нефедов только издал горестный звук — что-то среднее между вздохом и зевком. Он искренне сочувствовал гардемарину и, как это ни странно, по-своему любил этого барчука со скверным характером.

— Ну что стал как истукан! Пшел! Нет, постой! Позови Невозвратного!

Когда пришел баталер, гардемарин сказал:

— Вот забери отсюда часть моих коробок, да смотри, чтобы крысы не прогрызли. Отвечаешь головой!

— Эх, гражданин, ваше благородие, если мы головы будем терять из этих штучек-дрючек, то цена нам грош в базарный день.

— Но, но, поговори мне! Живо в канатный ящик сыграешь!

— Вы сами сначала из-под ареста освободитесь, а потом уж меня прячьте в ящик.

Стива взялся за голову, застонал и, пересилив себя, или, как оп любил выражаться, «наступив себе на горло», сказал:

— Голубчик, Лука Лукич, прошу, умоляю, унеси ты эту дребедень.

— Ну это другой разговор. Вот эту кипу я возьму, а остальное пусть ваш вестовой доставит…

Диван освободили, и Фелимор вошел в свое новое жилище. Гардемарин, щеголяя знанием английского языка, сделав широкий жест, сказал:

— Мистер Фелимор, я рад вас принять в своей скромной каюте, конечно, это не салон в апартаментах нашего командира, но я счастлив поделиться тем, что имею.

Фелимор поблагодарил и сказал, что командир предлагал ему свой салон, а старший офицер свою каюту, да он не захотел их стеснять и вообще хотел бы пожить среди матросов.