Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

— А, мерзавец!

Ему буквально вторил истошный, душераздирающий вопль, и голос Лекока с издевкой произнес:

— Я решил привести его, чтобы он засвидетельствовал вам свое почтение. Посветите нам, пожалуйста.

Врач и мировой судья бросились к лампе. Как обычно, следствием поспешности явилось замешательство, и когда доктор Жандрон схватил наконец светильник и поднял его, дверь резко распахнулась.

— Господа, представляю вам, — сообщил сыщик, — мэтра Робло, орсивальского костоправа, торговца лекарственными травами для прикрытия и отравителя по призванию.

Папаша Планта и доктор Жандрон были так ошеломлены, что слова не могли вымолвить.

Перед ними действительно стоял Робло и двигал вывихнутой челюстью, тщетно пытаясь ее вправить. Противник поверг его с помощью того сокрушительного удара коленом, который является наилучшим способом обороны и ultima ratio[6] худшей разновидности парижских ночных бродяг.

Но не явление Робло, достаточно, впрочем, необъяснимое, так поразило судью и его друга.

Их потряс облик человека, который железной рукой поддерживал бывшего подручного доктора Жандрона и подталкивал его вперед.

У этого человека был голос Лекока, его сюртук, его галстук с претенциозным узлом, его цепочка из белокурых волос, и тем не менее то был не Лекок. В окно выскочил блондин с пышными бакенбардами, а через дверь вернулся брюнет с гладким, бритым лицом. Выскочил человек в летах, чья подвижная физиономия могла но воле ее хозяина выглядеть и дурацкой и умной, а вошел красавец лет тридцати пяти: в глазах благородство, верхняя губа чуть подрагивает, великолепные черные вьющиеся волосы оттеняют матовую бледность кожи, обрамляя волевое лицо.

На шее у него чуть ниже подбородка была кровоточащая рана.

— Господин Лекок! — воскликнул панаша Планта, обретший наконец дар речи.

— Он самый, и на этот раз, только на этот, подлинный, — ответствовал сыщик и, двинув как следует плечом костоправа, приказал: — А ну, вперед!

Робло, как подкошенный, рухнул в кресло, но Лекок все равно не отпускал его.

— Да, этот мерзавец сорвал с меня мои белокурые прикрасы, — пояснил он. — Благодаря ему и вопреки своему желанию я появился перед вами в естественном виде, и теперь вы знаете мое лицо, каким даровал мне его творец. — Лекок беспечно повел плечами и добавил не то раздосадованно, не то шутливо: — Да, таков подлинный Лекок, и скажу без преувеличений, кроме вас таким его знают лишь три человека: двое верных друзей и одна женщина, увы, не столь верная, о которой я вам недавно рассказывал.

Папаша Планта и доктор так настойчиво и с таким недоумением смотрели на него, что он вынужден был объясниться.

— А чему вы удивляетесь? Жизнь человека моей профессии отнюдь не мед. Защищая общество, подвергаешься опасностям, и за это наши современники обязаны нам если уж не восхищением, то хотя бы уважением. Меня приговорили к смерти семь самых опасных во Франции злодеев. Я поймал их, и они поклялись, что я умру от их руки, а они — люди слова. Где они сейчас? Четверо в Кайенне, один в Бресте.[7] О них я получаю сведения. Но где двое других? Я потерял их след. Вполне вероятно, один из них уже выследил меня, и кто может поручиться, что завтра, возвращаясь в пустом вагоне, я не получу шесть дюймов стали в живот? — Лекок грустно улыбнулся. — И никакой награды за вечную опасность. Если я завтра погибну, мой труп подберут, доставят в одну из моих официальных квартир, и на том конец.

Лекок произнес это с горечью, однако глухое раздражение, сквозившее в его голосе, свидетельствовало об ожесточенной обиде.

— Ну да ничего! — продолжал он. — Я осторожен. При исполнении обязанностей я забочусь о своей безопасности, а если я начеку, бояться мне нечего. Но бывают дни, когда надоедает бояться, когда хочется пройтись по улице, не опасаясь удара кинжалом. В такие дни я вновь становлюсь самим собой, стираю грим, сбрасываю маску, моя суть срывает с себя все оболочки, которые я так долго на себя напяливал. За пятнадцать лет, что я служу в префектуре, никто не узнал, как я в действительности выгляжу, какой у меня цвет волос.

Робло, придавленный в кресле, попробовал шевельнуться.

— Ну ты, без глупостей, — внезапно переменив тон, бросил ему Лекок. — Это может тебе выйти боком. Лучше встань и расскажи нам, что ты делал здесь, в саду?

— Да вы же ранены! — воскликнул папаша Планта, заметив на сорочке Лекока капли крови.

— Не тревожьтесь, сударь, пустячная царапина. У этого забавника был с собой отточенный кухонный нож, и он решил поиграть им.

Но мировой судья решительно потребовал осмотра раны, и только после того как доктор признал ее совершенно безопасной, обратился к костоправу:

— Так поведайте, мэтр Робло, зачем вы ко мне пожаловали.

Костоправ молчал.

— Имейте в виду, — предупредил папаша Планта, — ваше молчание может навести нас на мысль, что вы явились сюда с дурными намерениями.

Но вотще папаша Планта тратил свое красноречие, убеждая костоправа отвечать, — тот замкнулся в угрюмом безмолвии.

На помощь судье пришел доктор Жандрон, полагавший, и не без оснований, что обладает некоторым влиянием на бывшего своего подручного.

— Скажи, что тебе тут было нужно?

Робло попытался ответить и страдальчески завел глаза. Говорить с вывихнутой челюстью было поистине мучительно.

— Я хотел украсть…

— Украсть? Что?

— Не знаю.

— Но кто же лезет через забор, рискуя попасть в тюрьму, если заранее не знает — зачем?

— Ну ладно, я хотел… — И Робло вновь умолк.

— Что хотел?

— Украсть из оранжереи редкие цветы.

— И потому прихватил этот ножичек? — усмехнувшись, поинтересовался Лекок.

Робло бросил на него угрожающий взгляд.

— Да не смотри ты на меня так, я не из пугливых. И не надо плести нам небылицы. Ты здорово ошибаешься, если думаешь, что мы глупей тебя.

— Я хотел взять горшки с цветами и продать, — пробормотал Робло.

— Ну вот, опять он за свое! — пожимая плечами, промолвил сыщик, — Человек, занимающийся куплей и продажей прекрасных земельных участков, и лезет за не сколькими горшками дрока! Расскажи это кому-нибудь другому. Сегодня вечером, голубчик, тебя вывернули, как старую перчатку. Ты нечаянно выдал одну тайну, перепугался и пришел сюда, чтобы попробовать исправить дело. Большой хитрюга, ты подумал, что господин Планта, наверно, не успел еще никому рассказать про нее, и решил навсегда лишить его этой возможности.

Костоправ попытался протестовать.

— Заткнись! — оборвал его сыщик. — А нож тогда зачем?

В продолжение недолгого допроса папаша Планта о чем-то думал.

— Может быть, я слишком рано завел тогда этот разговор? — спросил он.

— Почему же? — ответил Лекок. — Я как раз искал вещественное доказательство, чтобы представить господину Домини. Вот мы и представим ему красавчика. Ну а если господин следователь не удовлетворится, значит, он слишком разборчив.

— Что нам делать с негодяем?

— Можно запереть его где-нибудь в доме? Если нужно, я его свяжу.

— Чулан подойдет? — спросил хозяин дома.

— Сбежать из него нельзя?

— Стены у него толстые, двойная дверь выходит сюда, окон нет.

— Подойдет.

Папаша Планта открыл чулан, темный, тесный, затхлый; его заполняли ненужные книги, пачки газет и бумаг.

— Ну, у тебя будут королевские покои, — сообщил Лекок костоправу, обшарил его карманы и втолкнул в чулан.

Робло не сопротивлялся и только попросил воды и свечку. Ему дали полный графин и стакан.

— Обойдешься без свечки, — сказал сыщик. — А то как бы ты не сыграл с нами дурную шутку.

Заперев дверь чулана, папаша Планта протянул сыщику руку и растроганно вымолвил:

— Господин Лекок, вы только что спасли мне жизнь, и, надо думать, с опасностью для своей, а я до сих пор не поблагодарил вас. Но надеюсь, придет день, когда я смогу…

Сыщик жестом остановил его.

— Вы представляете, сударь, сколько я рисковал своей шкурой, так что лишний раз рискнуть ею — заслуга невелика. И потом, спасти человеку жизнь не всегда значит оказать ему услугу… — Лекок остановился и на несколько секунд погрузился в задумчивость. — Поблагодарите меня, сударь, позже, когда я буду иметь больше прав на вашу признательность.

Жандрон тоже сердечно пожал Лекоку руку.

— Позвольте выразить вам свое восхищение, — сказал он. — Мне и в голову не приходило, что можно так вести расследование. Вы приехали утром, ничего еще не зная, не имея никаких данных, и после осмотра места преступления с помощью одних лишь логических умозаключений сразу установили преступника. Мало того, вы переубедили нас и доказали, что им может быть только тот, кого вы назвали.

Лекок отвесил сдержанный поклон. Правду сказать, восхищение этого весьма компетентного специалиста крайне польстило ему.