С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…» - Евлампий Поникаровский

По коже драл мороз. Одному из расчетов своей батареи я приказал остановить обезумевшую девушку и отвести в какую-нибудь хату. Батарейцы так и сделали. Вернувшись, они рассказали, что старики признали девушку. Люба оказалась их соседкой. Ей девятнадцать лет. Вечером перед своим бегством Любу схватили штабные офицеры, изнасиловали, а потом на потеху и поругание кинули солдатне.

В одном из хуторов старший лейтенант Ковтуненко нашел маленького заморыша и привел его в штаб к Михаилу Федоровичу Ниделевичу. Представил: Шурик Никитенко, двенадцати лет, круглый сирота. И стал рассказывать о найденыше.

— Въезжаю с разведчиками в хутор. Хаты горят, машины немецкие горят, поблизости рвутся снаряды. Кругом — ни единой живой души. Увидел вот этого хлопчика. Чумазый, грязный, оборванный. И худой — в чем только душа держится. Роется на пепелище. «Ты чего, хлопчик, ищешь?» — спрашиваю. «Картошку шукаю». — «А где, — спрашиваю, — батька твой?» — «Убили, — говорит, — фашисты. Увидели его с топором в руках, когда отец дрова рубил во дворе. Тут же и пристрелили. За топор в руках». — «А мамка где?» — «Умерла. У нее сердце болело. А я в степи сховался. Мамку потом закопали на огороде, в бомбовой воронке». — «И никого у тебя больше не осталось?» — «Сестра была. Но ее увезли в Германию». Брат, говорит, еще остался, старшой. Но он на войне, бьет фашистов.

Комиссар никак не мог взять в толк, почему Ковтуненко привел парнишку-сироту к нему, почему так подробно рассказывает о нем и что помощник начальника штаба хочет от комиссара.

— Шустрый мальчонка, — глаза Ковтуненко излучали теплоту и нежность, — я сразу заприметил, когда увидел его.

Комиссар не понимал.

— Яснее можешь?

С необычной робостью и тоской Ковтуненко проговорил:

— Михаил Федорович, он… на моего сына похож обличьем. — Голос Ковтуненко дрогнул, он трудно сглотнул.

— Что же ты хочешь, Корней?

— Пусть он станет моим сыном и сыном полка.

— Сыном полка? — Ниделевич задумался.

— Я понимаю, — торопливо заговорил Ковтуненко, — это опасно, очень опасно. Война — не детская забава, не игра в бирюльки.

— Понимаешь, зачем же тогда предлагаешь?

— Здесь он пропадает. А мы войдем на отдых, и я его пристрою. Может, в детский дом.

Ковтуненко, кажется, убедил комиссара. Тот перевел взгляд на мальчишку и произнес свое привычное «стало быть, так».

— Дяденька комиссар, — рвался мальчишка к Ниделевичу, — возьмите! Я в разведчики хочу. Я все знаю про фашистов!

Шурика Никитенко определили в музыкальный взвод. Только пробыл он во взводе всего два дня. А потом перебежал к полковым разведчикам. И долго боялся попасть на глаза комиссару.

Прошло совсем немного времени, как найденыш Корнея Ковтуненко, сын полка, стал воином.

Наступать безостановочно днем и ночью становилось все труднее. Сказывалась усталость и постоянное недосыпание. Спать нередко приходилось на ходу, на марше, в седле. Страшно мучил мороз. Он хоть и не велик был — минус десять, пятнадцать градусов, — но с сырым ветерком, пронизывающий до костей. Близкое знакомство с Генералом морозом на протяжении многих недель к добру не вело. Многие попростывали. Мечтали о теплой хате.

Однажды теплая хата и горячий чай принесли полку большую беду. Полк подходил к станице Прохладной. По оперативным разведданным, в станице находились штабы разбитых гитлеровских частей, еще какие-то подразделения. Надо было уточнить. Лучше всего — добыть «языка». По «языку» тосковал и штаб дивизии. Едва стемнело, в станицу направили разведку. На этот раз не полковую, а из второго эскадрона. Пошли 17 казаков во главе с командиром взвода лейтенантом Фоминым. Разведчикам было приказано вернуться не позднее пяти часов утра.

Но к пяти разведка не вернулась. Ее не было ни в шесть и ни в семь утра. В штабе полка тревога: что могло случиться с разведчиками, где они пропали? Строились всякие догадки. В засаду попали? Маловероятно. Из засады все равно кто-то бы вырвался. Сбились с маршрута и где-то заплутали? Такого произойти не могло. В разведке не новички. Да и погода не такая, чтобы плутать. Нет ни снега, ни пурги. И ночь не очень темная.

Ни на один вопрос ответа не находилось.

На рассвете планировалось наступление на станицу Прохладную. Отменять его из-за неявки разведки? Но все эскадроны и батареи уже вышли в район сосредоточения для атаки. Приказ по корпусу требовал: не давать врагу ни дня передышки, искать врага и гнать, гнать.

Удар полка был решительным и дружным. Через два часа станица Прохладная была в руках казаков.

Первым делом стали искать пропавших разведчиков или их следы. Возле одного дома, где стоял какой-то немецкий штаб, во дворе, обнаружили несколько лошадей, принадлежавших разведчикам. Значит, и сами разведчики должны быть где-то здесь. Живые или мертвые. Стали обшаривать дворы, хаты, сады, погреба. Их нашли в километре от Прохладной, в доме лесника. Всех до единого. И всех до единого мертвыми.

С помощью местных жителей отыскали в каком-то погребе и вытащили на свет божий хозяина того лесного дома. Только он мог знать о происшедшей ночной трагедии. Лесник — лохматый старик с давно не мытым рылом, с бегающими глазами. В глазах — страх нашкодившего кота. Но не признается, отпирается, юлит: «Моя хата с краю, ничего не знаю, в лесном доме не ночевал».

Снова обратились к местным жителям, что за человек этот лесник?

— Не человек он, а лесной упырь. Немецкий холуй и ублюдок. Не одного станичника на тот свет спровадил. Гибель разведчиков — его черная работа.

Как ни крутился, ни запирался лесной упырь, но в конце концов вынужден был признать вину. Следы на снегу подвели. Нашлись и другие улики.

И вот что произошло в лесном домике той ночью.

Разведчики подошли к станице, когда немцы в ней еще не угомонились. Была беготня, слышались крики и команды, шоферы прогревали моторы. Войти в такую пору в станицу — без боя не обойдешься. В распоряжении разведчиков целая ночь, и они решили повременить. От станицы отошли в лес и здесь наткнулись на дом лесника. Постучали. Подергали за дверную скобу. Хотели было отступиться, да вдруг звякнула щеколда и раздался голос:

— Кого там леший носит?

— Свои, свои, открывай!

— Теперь все свои. Поди разберись.

Дверь лесник все же открыл. И в испуге отпрянул.

— Что, напугался, хозяин?

— Да ить как сказать, нежданные.

Лесник жил в одиночестве. Сразу, как только вошли казаки, суетливо забегал по хате. Поставил самовар.

— Кхе, кхе, погрею чайком гостеньков. Небось перемерзли. Пошукать — и самодельная горилка найдется.